• Посм., ещё видео
В СССР людей могли под надуманным предлогом насильно отправить в дурдом и придумать им диагноз. Кроме того, в советских психиатрических больницах практиковались изощренные наказания пациентов. Психиатр и кандидат медицинских наук Петр Каменченко рассказывает о том, как была устроена психиатрическая служба в СССР.
О том, что оргкомитет конгресса такое решение уже принял, председатель КГБ СССР Виталий Федорчук проинформировал ЦК КПСС служебной запиской «О подготовке специальными службами противника новой антисоветской акции в связи с предстоящим в 1983 году Всемирным конгрессом психиатров в Австрии».
Поводом для исключения советской психиатрии из ВПА послужили выводы международного комитета по расследованию случаев злоупотребления психиатрией, собравшего многочисленные доказательства «систематического злоупотребления психиатрией в политических целях в СССР».
В Советском Союзе использование психиатрии в качестве инструмента преследования инакомыслящих не признавали до 1988 года. 5 января 1988 года Указом Президиума Верховного Совета СССР было принято «Положение об условиях и порядке оказания психиатрической помощи», призванное исключить использование психиатрии в качестве инструмента внесудебного преследования граждан по политическим мотивам.
«Положение» стало первым в советской истории нормативным актом, регулирующим деятельность психиатрических служб
В следующем году — еще около миллиона. Одновременно были изменены правила госпитализации в психиатрические больницы. Мне довелось работать в психиатрии около полутора десятков лет. Шесть из них (с 1982-го по 1988 год) — врачом-психиатром в Московской городской клинической психиатрической больнице №15 — «пятнашке», как ее называли.
Сразу оговорюсь: темой злоупотреблений в советской психиатрии я никогда специально не занимался, поэтому расскажу лишь о том, чему лично был свидетелем.
В направлении указывался «предварительный диагноз» и обосновывалась причина необходимости стационарного лечения. В приемном покое дежурный врач осматривал пациента, ставил ему «диагноз при поступлении» и выбирал режим наблюдения: «строгий» или «общий» — в зависимости от состояния и опасности его для окружающих или себя самого. При наличии суицидальных мыслей ставилась пометка «суицид».
После этого пациента мыли, стригли (по необходимости), переодевали в больничное и отводили в отделение
Там же оформлялись направления в лечебно-трудовые профилактории (ЛТП), где принудительно лечили от алкоголизма и одновременно заставляли работать. Например, на ЗИЛе. Позже все «алкогольные» отделения были переданы из психиатрии в специально созданные наркологические больницы. Но до того я успел поработать и некоторое время даже исполнял обязанности заведующего в «алкогольном» отделении «пятнашки», рассчитанном на сто коек.
Для того, чтобы на законных основаниях отправить человека в ЛТП на год, был необходим ряд условий: диагноз хронического алкоголизма II или III стадии, два-три курса лечения, не приведших к результату, попадание в вытрезвитель, заявление из милиции и скверная характеристика с места работы.
С неработающими алкоголиками вообще не церемонились, да и у остальных согласия на помещение в ЛТП никто не спрашивал. Вот и приходилось мне, мальчишке, только что окончившему институт, решать судьбы матерых мужиков. Старался делать это по совести: убеждал, лечил, подшивал, кодировал…
Неисправимых отправлял в ЛТП. Шли как миленькие, пополняя собой ряды строителей развитого социализма. А куда им было деваться? Толку от ЛТП было мало. Обычно прошедшие курс лечебно-трудовой профилактики срывались сразу же после выписки.
В особых случаях пациента везли к дежурному по городу психиатру, который лично выписывал направление на госпитализацию
Как-то весной 1985 года во время моего дежурства из приемной Министерства культуры привезли растрепанного мужчину с целым чемоданом старых газет. Приезжий был из Костромской области, а в Москву привез проект памятника к 40-летию Победы, который выкроил из старых газет в натуральную величину.
Высота памятника, по его расчетам, составляла около ста метров. Под присмотром санитаров я попросил народного художника показать какой-нибудь фрагмент задуманного монумента. Примерно через полчаса в приемном покое высилось, кренясь и качаясь, странное бумажное сооружение.
По мнению создателя, именно так должна была выглядеть рука комиссара, сжимавшая простреленный фашистами партбилет.
Следует заметить, что пространственным воображением я совершенно не обладаю, поэтому оценить шедевр по достоинству не смог — незадачливый изобретатель отправился в «острое» отделение, а отечественное монументальное искусство, возможно, лишилось будущего шедевра. В другой раз милиция отловила и доставила в приемный покой «злостного фальшивомонетчика».
Бедняга попался на том, что пытался расплатиться самодельными деньгами. На аккуратно выдранных из газеты прямоугольниках шариковой ручкой было написано «Борины рублики». Никакой вины Боря за собой не признавал, но все же был определен на лечение.
После того как в больнице собиралось несколько иногородних, их отправляли этапом на историческую родину. В местной больнице бомжа возвращали родственникам или устраивали в интернат для психохроников, если родственники не находились.
Придумать диагноз проблем не составляло
В отделении буйного определяли в наблюдательную палату, делали ему успокоительный укол в зад — обычно аминазин (2,0 внутримышечно) и, в случае необходимости, привязывали к кровати. Для вязок использовались вафельные полотенца: две ноги и две руки фиксировались к раме кровати. Надежно и безопасно.
В наблюдательных палатах на 8-12 коек не было дверей и постоянно дежурил санитар. В женском отделении — санитарка. В «пятнашке» санитарками традиционно работали бабы из Серпухова (больница располагалась на Каширском шоссе, добираться из области было удобно).
Женщины 50-60 лет были все как на подбор крепкие, коренастые, великолепно выученные и храбрые. Буйных больных они валили и вязали молниеносно. За поступившим больным двери отделения закрывались на контрольный ключ, а его дальнейшая судьба полностью зависела от квалификации и человеческих качеств лечащего врача.
Подавляющее большинство пациентов советских психбольниц находились в них по прямым показаниям, которые и сегодня были бы признаны абсолютными. Это острые и хронические психозы разной этиологии, депрессии, неврозы, психопатии, реактивные состояния, органические поражения ЦНС, эпилепсия, все виды врожденного и приобретенного слабоумия и так далее. И сегодня, после того как ряд диагнозов был пересмотрен, все они нуждались бы в стационарном лечении. К сожалению, были и другие.
Поскольку других специализированных подростковых психиатрических отделений в стране не было (либо детские, либо взрослые), к нам везли самых сложных больных со всей страны. Нагрузка была большая — иногда в отделении находилось и 110-120 больных, но персонал был обучен, а лекарств достаточно.
Работала система социалистической интеграции — Венгрия и ГДР имели очень сильную фармакологическую промышленность и снабжали Советский Союз и другие страны Совета экономической взаимопомощи (СЭВ) необходимым количеством лекарств высокого качества.
Проблема состояла в том, что значительное число подростков попадало к нам из-за асоциального поведения. Прогулы в школе, уходы из дома, алкоголизация, сексуальные связи, проблемы с милицией считались достаточным поводом для помещения их в сумасшедший дом. Вначале подросток, часто из неблагополучной семьи, попадал на учет в детскую комнату милиции по месту жительства, затем собирал несколько приводов в милицию.
Могли задержать просто за то, что после девяти вечера несовершеннолетний сидел в компании у подъезда, на детской площадке или в беседке, грубо ответил или чем-то не понравился участковому
И хорошо если он попадал не во взрослое отделение, а к нам. Формально «асоциальных» госпитализировали на обследование. Если подростку ставили диагноз (выписать без диагноза было невозможно — врач просто не мог сдать историю болезни в архив, не указав его), работники милиции снимали с себя всякую ответственность за «психа» и одновременно улучшали статистические показатели. И что было с ними делать? С одной стороны, малолетние психопатки, сексуально расторможенные хулиганки, алкоголички и оторвы.
С другой — практически дети, которых насильно привезли в сумасшедший дом и перемешали с тихими депрессивными домашними девочками, слабоумными олигофренками, отличницами с тяжелой нервной анорексией, больными с шизофреническими психозами и с неврозом навязчивости, злобными эпилептичками, истеричками с суицидальным поведением и прочая, прочая…
В результате младший медперсонал и сами больные делили поступавших на тех, кто «по поведению», и тех, кто «по состоянию»
Приходишь утром на обход, а у всей «тихой» палаты вместо носов синие «сливы». Понятно, что ни больным, ни их родственникам, ни персоналу это не нравилось. Приходилось принимать меры — наказывать.
Никакого физического вреда здоровому организму он не наносил, но температура под 40 и резкая болезненность в местах инъекций надолго избавляли отделение от нарушительниц поведения. Им объяснялось, что это важная часть их лечения. Бывали целые сульфозиновые палаты по 8-10 человек.
В туалет и в столовую пациентки «на сульфе» продвигались по стеночке, и нарушать режим у них не было ни желания, ни сил. Обычно инъекции делались в ягодицу, реже — в обе ягодицы или под лопатку.
Существовал и так называемый «сульфозиновый крест» — четыре инъекции одновременно: под лопатки и в ягодицы
Адское сочетание! И таким вот образом наказывал больных заведующий «острым» мужским отделением, куда я ненадолго попал в самом начале своей медицинской практики.
После курса сульфозина поведение пациенток менялось радикально: родителям, милиции, педагогам, врачам они давали обещания быть самыми лучшими и послушными в мире, учиться только на пятерки и никогда больше не попадать в больницу. У многих память о лечении сохранялась надолго, и это им помогало вести себя «на воле» прилично. Или, по крайней мере, больше не попадаться.
На утренней конференции, которую у нас остроумно называли «планеркой кровельщиков», главный врач больницы, узнав о большой выписке, разъярился — с ним такое случалось. Оказалось, что летом больница не выполнила план по койко-дням, и он любую выписку запрещает.
На мое замечание, что детям нужно учиться, главврач, весь покраснев и топая ногами, завизжал: «Учиться им! Жениться… Всем лечиться надо!»
Более того, для статистики его нужно было зашифровать кодом, взятым из официальной классификации психических болезней. Кода «психически здоров» в нем не существовало, то есть работал принцип «был бы человек, а диагноз найдется».
Мне же нужно было сделать так, чтобы человека не поставили на учет, и при этом не подставиться самому. Был, например, такой случай. Семнадцатилетняя девочка работала летом после 10 класса помощником делопроизводителя в суде. Коллектив был склочным, и девчонку затравили.
После очередной выволочки она психанула и, уходя с работы последней, подпалила архив
Диагноз гласил: «Острая адаптационная реакция у подростка с нарушением поведения и эмоций». Мне даже удалось его зашифровать соответствующим кодом из классификации. И таких случаев было немало.
На четвертом этаже первого корпуса «пятнашки» находилось «отделение КГБ»
Бывали ли в этом отделении диссиденты, я не знаю. Уже после перестройки из достоверных источников стало известно, что почти в каждом отделении «пятнашки» были свои стукачи, писавшие регулярные отчеты обо всем происходящем за запертыми от внешнего мира дверями психушки. Главным сексотом больницы был местный парторг.
За оказываемые услуги он регулярно получал бесплатные путевки за границу и ездил туда в качестве руководителя группы.
На уроках в школе постоянно вступала в дискуссии с учителями, называя СССР империей зла, советский строй — фашистским концлагерем, руководителей страны — идиотами.
Получив паспорт, она тут же разрисовала его свастиками, исписала матерными словами и отнесла в милицию, где стала требовать, чтобы ее арестовали, а еще лучше — сразу отправили в тюрьму как врага народа
В конце концов мама взяла в ПНД направление в стационар и с помощью милиции привезла дочку в больницу. В отделении Настя была возбуждена, агрессивна, груба, разбрасывала использованные прокладки, заявляла, что ее «закрыли в дурдом по приказу КГБ», а весь персонал больницы — сотрудники этой организации, рассказывала, как она ненавидит советский режим, и так далее.
Объясняя, почему дома она ест только суп из пакетиков, Настя поведала, что «когда мама готовит еду, она может думать о чем-то плохом, поэтому есть приготовленную ею пищу нельзя».
Сомнений в том, что девочка больна и ее нужно лечить, не было — и я назначил необходимую терапию
Ну, а персонально я был назван представителем карательной психиатрии. Не знаю, кто и как убедил Настину маму, но она потребовала немедленно выписать своего ребенка из больницы. Что я с сожалением и сделал. Такая вот в моей практике была карательная психиатрия.
Многое из того, что сегодня нам кажется ужасным и противоестественным, в СССР считалось вполне нормальным, и наоборот — многое из того, с чем сегодня мы вполне смирились, в то время посчитали бы глубоко аморальным и недопустимым.
Мне выпало счастье работать со многими прекрасными специалистами и замечательными людьми, которых я вспоминаю с большой благодарностью. Тысячам больных они помогли вернуться к нормальной жизни. К сожалению, были и совсем другие примеры.
Петр Каменченко
/div>
Футболку "Провидѣніе" можно приобрести по e-mail: providenie@yandex.ru
Застолби свой ник!
Источник — https://m.lenta.ru/