<embed type="application/x-shockwave-flash" wmode="transparent" src="http://providenie.narod2.ru/providenie1.swf" height="186" width="186">
• Посм., ещё видео
Журналистское наследие М.О. Меньшикова – богатейший клад для всех, кто любит Россию, её прошлое и настоящее, у кого болит душа за её будущее. Почему же Меньшиков был вычеркнут из памяти потомков?
Прежде всего потому, что ему давно, прочно и надолго прилепили ярлык «черносотенца», т.е. «националиста», намеренно исказив его православно-христианские, державно-патриотические пристрастия.
Все прошлое отметается как несуществующее, все настоящее заподазривается как нелепое. Единственной реальностью признается то, чего нет: мечта учителей, которых мысль сделалась идолом беспощаднее Молоха. Истина в будущем — вот центр современной трагедии. Подобно отшельникам-изуверам V века, нынешние безбожники отвергают царство мира сего. Подобно им, они ждут и жаждут нового Иерусалима, причем у социал-анархистов этот новый путь жизни ничуть не правдоподобнее описанного в Апокалипсисе.
Мне кажется, это перемещение идеалов составляет своего рода мозговой сдвиг, род помешательства, свойственного временам упадка. Отвержение настоящего есть отвержение природы — вещь, по существу, сумасшедшая. Отрицайте царство мира сего, но оно ведь существует — вот беда. И когда оно, в строго определенный срок, сменится будущим, то в этот момент будущее станет ведь настоящим, не правда ли?
Ненависть к настоящему, предпочтение ему мечты считается признаком умственной силы, но в действительности это признак опасной дряблости ума. Наши анархисты, утописты, отрицатели заражены манией величия: они воображают себя умнее своей среды — на самом деле они гораздо глупее ее, и в этом вся их драма. В библейской мифологии эта тема давно исследована, именно в легенде о происхождении бесов. Сатаниилу показалось недостаточным его второе после Бога положение в мире. Он отверг существующее, он поднял первую революцию, окончившуюся для него столь плачевно. Части, пожелавшей равенства с целым, было доказано ее безумие. Вселившись в людей, бесы продолжают бунт против Создателя, но, в сущности, с тем же успехом.
Как евреи в России, бесы требуют полноправия с Богом, равенства, хозяйских прав, не понимая, что это требование противоестественно, противно самой природе. Не один разум, а два действуют в мире — в этом бесноватые не ошибаются. Но они глубоко ошибаются, полагая, что верховный разум принадлежит им. В действительности на их долю приходится низший, индивидуальный разум, и вот истинная причина их безумия.
Мы все склонны думать, что мы — центр сознания, что все вращается вокруг нас. На деле есть некто огромный, неизмеримый, что поглощает нас и внушает свой вечный разум, — это историческое общество, к которому мы принадлежим. Если общество предоставлено самому себе, то в течение веков оно кристаллизует свое массовое сознание, выражая его в культе, обычаях, обрядах, законах, в поэзии, вере. Общество ощупью, путем непрерывного опыта вырабатывает свое отношение к миру и вещам. Это массовое сознание и есть верховное, твердое, прочное, подчиниться которому — высшее счастье.
Системы мысли перепутались, обессилили, обесцветили друг друга, совершенно как разные цвета спектра при быстром вращении. Массовый разум всюду более или менее потерял свою обязательность. Он как бы выронил из своих объятий дремавшее индивидуальное сознание, и оно проснулось. Исчез верховный авторитет, и для каждого отдельного мышления стало все позволено, все возможно. Бесчисленные, крайне посредственные, подчас бездарные люди, освобожденные от гнета общего разума, почувствовали необходимость самим решать за себя.
Вот тут-то и сказалась слабость каждой отдельной души в сравнении с великим старцем — человечеством. Отдельные сознания пустились умствовать вкривь и вкось. Поистине все разбрелись, кто в лес, кто по дрова. Каждому своя отсебятина стала казаться откровением. Именно величайшие-то мудрецы и думали не от себя. Они являлись лишь превосходными выразителями мирового опыта, верными собирателями заветов прошлого. Накопленный стихийный разум они открывали, как закрытую сокровищницу, и давали людям откровение не свое, а свыше.
Пророки, философы, нравоучители органически, как стебель от корня, продолжали авторитет своей национальной культуры, и все величие их состояло лишь в ясности выражения. Совсем не то другой тип ума, бесовский. Выпадая из развалин авторитета, индивидуальный разум делается бродящим. Он ни на чем остановиться не может. Как ковыль-траву, его подхватывает любое внешнее течение, любая модная доктрина. Он радикален во всем потому, что ни с чем не связан.
Логическая машинка, которой ничего не жаль, которая работает и взад, и вперед, смотря по случайной позе. О, какое это беспокойное существо — посредственный мозг, освободившийся от авторитета! Он начинает выдумывать свою таблицу умножения, свою веру, свою мораль, и получается чепуха вроде знаменитого заседания у Виргинских. Кто такие эти интеллигенты, студенты, гимназисты, собравшиеся за самоваром решать проблемы мира? Мыслители они, ученые, поэты? Нимало. Все это мелкие чиновники, пролетарии, неудачники, молодые люди, почитавшие запрещенных книжек. Но может быть, эти запрещенные книжки написаны какими-нибудь великими людьми? Далеко нет.
Великие книги во всех библиотеках тлеют в пыли, а читаются взасос тощенькие брошюрки да журнальная пасквиль. Как бы чувствуя свою вечную незначительность, живые бесы требуют равенства, бесы кричат о равенстве, бесы доходят до кошмарных злодейств вроде убийства Шатова.
Болтающие языки их верно отражают сболтанное состояние душ. Растрепанная до рубища совесть, страшный упадок чести, веры, поэзии, великодушия — всего, что прежде звали божественным в человеке, — вот конечный результат крушения культуры и вместе с нею культурного разума, культурного авторитета.
Долго ли продлится нашествие на Россию этой чертовщины? Я думаю, очень долго. Не одна Россия, весь мир охватывается той же болезнью: расстройством власти — всякой власти, и прежде всего моральной.
Исчезает сцепление в человечестве, химическое сродство. Элементы не хотят уже составлять системы, они хотят быть сами по себе. Может быть, мы накануне жидкого и даже парообразного склада общества. Когда земная поверхность покроется перемешанным населением, когда постепенно сольются (как отчасти в Индии) всевозможные расы, верования, языки, то общая смесь, может быть, выработает когда-нибудь крайне пестрое «единое стадо». Но мне сильно сдается, что такое стадо будет уже не человеческим обществом, а опять звериным.
Почитайте их священные определения. Они — народ, избранный Богом, народ единственный, которому все народы должны служить в качестве домашних животных. Сумасшествие, скажете вы. Не сумасшествие, а пафос породы, в своем аристократизме не желающей иметь равных. «Мы — потомство царей», — говорят евреи. Каких царей? Ну хотя бы пастушьих, хотя бы двенадцати сыновей Иакова. Иудеи — от Иуды, а он будто бы был царь. В сумасшедшем бреде маленького несчастного народа сквозит величайшая из истин всякой народности. Всякое племя есть царь и если не хочет властвовать, то оно раб, и хамская его доля им заслужена вместе с проклятием, что оно несет в себе.
Всмотритесь в это изумительное явление: какие-нибудь евреи, армяне, финны, латыши позволяют себе эту роскошь — любовь к родине, гордость принадлежать к ней и мужество защищать ее; а мы — стомиллионное могучее племя — уже не смеем позволить себе этой роскоши. Мы боимся признаться, что мы — русские, мы трепещем перед тем, что скажет о нас еврей.
Я думаю, что столь глубокий упадок чувства народности — накануне восстановления ее или смерти. Одно из двух.
Милым и дорогим детям своим завещаю всю жизнь свою беречь маму и подчиняться ей беспрекословно. Завещаю им быть честными и добрыми, никого не обижать и трудиться, как трудились мы с тобой. Пусть не забывают Бога и не изменяют совести своей. Пусть и меня вспоминают хоть немного, как я их любил и помнил.
Скажи им, что они меня поддерживали милотой своей под конец тяжелой жизни и что я хотел бы еще немного полюбоваться ими, но что делать...
С имуществом моим поступай, как со своим, советуясь с милой бабушкой и добрыми твоими сестрами. Попроси их от моего имени поддержать тебя и несчастных наших детей. Целую тебя крепко, милая и дорогая, расставаясь с тобой, примиренный и любящий.
О вас, милые, будет последняя мысль моя, вспоминайте и вы меня изредка. Хотел бы, чтобы, если настанут лучшие времена, кто-нибудь выбрал бы лучшие мои статьи, рассортировал бы их и издал. Целую Крепко Яшу, Ольгу Александровну и Лидию Ивановну.
Всем друзьям привет. Пусть, кто лишь немного ценит меня, поможет вам. Сама знай и передай детям, что если суждено мне умереть, то совершенно невинным. Живи вы так же чисто, но будьте осторожными с людьми, как учил Христос. Милая Манюшка, прости меня, ради Бога, что невольно заставил пережить тебя тяжелые страдания, которые ты теперь переживаешь.
Прошу прощения и у милых моих детей. Родные мои, прощайте. Еще не вполне потеряна надежда, что мы увидимся, но если не даст мне Господь этого великого счастья, то что же делать. Будь мужественна и всю любовь твою обрати на детей. Из дневников и писем моих все сожги, что не нужно знать детям.
Прошу тебя об этом очень. Письма О.А. верни ей, с Л.И. - ей, с тобой оставь детям. Ну, еще раз крепко целую тебя и обнимаю от всего сердца и ангелочков наших благославляю.
Твой верный и любящий М.
Сплю плохо от дурных мыслей. До сих пор мне не известно, за что я сижу, если можешь - узнай это. Приехала ли бабушка и Яша? У меня нет бумаги и чернил.
Нет ни копейки денег. Хлеба не надо, мою порцию хлеба за обедом, завтраком и чаем раздели детям и скажи, чтобы вспоминали меня.
Горячо люблю вас, целую и обнимаю, благославляю моих любимых и родных. М. Каждый день в 12 часов по старому времени и около 13 часов после полудня поднимаюсь к решетке окна и смотрю: нет ли случайно милых моих, гуляющих в Городском саду. Окно во втором этаже против будки. Бумаги нет чистой, тоскую и страдаю, не имея возможности писать.
Дорогая моя, на всякий случай знай, что в тюрьме у меня отобрали бумажник и золотые часы. В бумажнике было 2393 р. 63 к., принятые под кв. нумер 195 от 14 сентября 1918 г. за подписью ушедшего теперь начальника тюрьмы Горш... Если меня не будет в живых, ты непременно требуй эти деньги, они принадлежат тебе и детям (за исключением Иришиных 200 р., которые ей нужно будет вернуть).
Со мной сидят: Н.В. Якунин, Мир. Сав. Савин, Вас. Гр. Бычков, Як. Вас. Усачов и двое молодых людей Виноградов и Савин. Их семьям разрешены свидания. Если нельзя будет передать письмо от тебя, то нельзя ли хоть на словах передать, живы ли вы, здоровы ли, все ли здоровы дети, приехала ли бабушка и вообще, что у вас делается. Введено осадное положение и нужна крайняя осторожность.
Целую тебя. Хлеб и щи дают; если можешь присылай 1 б. молока кипяченого в день, и этого пока, может быть, будет довольно. Господи, если бы вернуться к вам.
М.
Если можно, присылайте бутылку кипяченого молока в день и кусочек хлеба небольшой, был бы благодарен. Не обижайте себя, дорогие и любимые мои, пока тут кое-как кормят, а сильно голодать буду - сам попрошу.
В чем чрезвычайно нуждаюсь, это в весточке от вас, живы ли, здоровы ли, особенно ты, дорогая Манюша, последняя опора нашего несчастного дома. Береги себя, родная, ради Христа, умоляю тебя. Сообрази все сама, как лучше сделать ввиду вероятности всего самого худшего. Я еще не знаю, за что я посажен, никуда меня не вызывали, томлюсь неизвестностью.
Знаю, что приехала милая бабушка, целую ей руку и прошу о том, что она и без просьбы сделает - помочь тебе во всем. На моих товарищей по заключению наложена тяжелая контрибуция, о себе я ничего не знаю. Ради Бога, если есть какая-нибудь возможность, дай знать о себе хотя бы на словах. Почему не приехал Яша? Что с ним? У меня нет ни бумаги, ни чернил, старый начальник тюрьмы ушел, нового пока стесняюсь просить.
Может быть, ты найдешь время дойти до начальника тюрьмы и попросить его передать мне несколько тетрадей белой бумаги (они лежат во 2 ящике большого комода). Он их проштемпелюет, прошнурует и даст мне.
Передайте ему химический карандаш и баночку чернил для меня. Это разрешается. Из книг я хотел бы немецкую библию (внизу шкафа с книгами), русская тут есть. Целую тысячу раз всех вас, дорогих и милых. Люблю вас, как свою душу. БОЛЬШЕ. Не забывайте меня.
Какая ты нежная и чуткая, догадалась, что мне прислать. Я подаю прошение смотрителю, чтобы он выдал тебе деньги, арестованные со мной. Из них 200 р. Иришкиных. Ради Создателя, будь осторожна, в кухне ни слова. В штабе, если будешь, веди себя спокойнее. Помни, что расстреливают и женщин.
Вчера мне надзиратель сказал, что мне никакая передача не разрешается. Должно быть, осудили меня без всякого допроса, суда. Если будет хорошая погода, пусть бы дети пришли под окно тюрьмы в сад, наши окна во 2 этаже против будки часового - в 4 часа дня. Хоть издалека бы взглянуть на них и на тебя. Целую вас без счета.
Люблю вас дороже жизни. Будь осторожна и передавай хоть на словах, что нового. Да благословит вас Господь, Отец небесный.
Сейчас была Чрезвычайная Комиссия, я обвиняюсь в погромных статьях против евреев, один член сказал мне: будьте покойны, свободы вы не получите. Не унывай, дорогая, лишь бы жизнь оставили, а там воля Божия. Бесконечно благодарен за пищу, но запрещаю присылать что-нибудь кроме того, что сами едите и полбутылки молока.
Заверни провизию чистой бумагой, чтобы писать можно. Ради Бога, успокойся: расстрела немедленного не будет по-видимому. Горячо целую и обнимаю ангельчиков моих и бабушку, которая тоже ангел, крепко целую.
Обвинение сплошь ложное, но они ищут не правды, а мести. Самое лучшее, что угрожает мне, это вечное заточение ("Свободы вы не получите, - сказал мне один еврейчик, совсем безусый мальчик, - я вам никогда не прощу"). Всего же вероятнее подведут под расстрел.
Я, сколько могу, приготовляюсь к смерти и довольно спокоен, только жаль ужасно вас, моих милых и дорогих. Как-то ты бьешься там, милая страдалица. Ради Бога, не посылай мне ничего вкусного - знаю, чего это стоит и как вам приходится обрывать себя во всем.
Первые дни давали по одному фунту хлеба, а вчера и третьего дня по полфунта, сегодня же выдали 1/2 ф. жмыхов - ужасный, похожий на грязь. (2 п. жмыхов на пуд ржи, но рожь, вероятно, воруют.)
Не знаю, как привыкну к этому хлебу, но буду привыкать и умоляю тебя присылать мне меньше еды. Мало будет - попрошу. Щи здешние, конечно, скверные, без соли, но пока сидят купцы - они приплачивают за прибавку мяса по 5 рублей в день.
Пока я еще не вошел в пай с ними. Их, вероятно, сегодня-завтра выпустят, и тогда мое положение сразу чрезвычайно ухудшится.
Теперь я в компании с почтенными и порядочными людьми (два раза у нас читается акафист Пресвятой Богородице и Николаю Чудотворцу), общее моление, вежливость, опрятность, со мной все очень любезны и почтительны. А уйдут купцы - придется проситься или в одиночное заключение, или посадят в компанию с ворами, убийцами.
Тут не оберешься оскорблений, воровства, вшей. С такими страшно ночевать даже одну ночь, и я буду проситься в одиночную камеру или с кем-нибудь интеллигентным вдвоем. Камера - каменный мешок, железные решетки, железные двери всегда на замке, выпускают только в отхожее место да на прогулку, когда хорошая погода.
Не скрою, дорогая моя, что даже в лучшем случае, если останусь жив, я боюсь слишком продолжительного тюремного заключения - боюсь за свое здоровье. Спать приходится на полу холодной, неотопленной, грязной каморки.
Пыль и грязь, отсутствие свежего воздуха, плохое питание - того и гляди схватишь чахотку. Написала бы ты Яше. Если в Петрограде Максим Горький, не сходит ли он к нему посоветоваться, каким образом облегчить мою участь.
Горький враг мой (как я думаю), но все-таки большой писатель, сам сидел в тюрьмах, сам страдал чахоткой. Он имеет некоторое влияние на вождей правительства. На моем столе в спальне лежит бювар, в котором есть разрешение Государственного Банка на ссуду.
Разыщи доверенность, которую я тебе когда-то давал - я думаю, по той ты можешь получить, но для этого надо бы потолковать с тобой при свидании, которое дадут тебе когда-нибудь. Если можно, наведайся в Штаб, или где ты просила свидания, и с величайшей осторожностью и почтительностью вновь попроси. Обо многом нужно поговорить с тобой, дорогая. Боюсь, не выселили бы тебя из квартиры, всех, говорят, выселяют.
Проси в Управлении хоть тот наш флигель, где живет Харламов, отдать нам, а потом, может быть, бабушка переселится в свой домик - возьмет вас с собой. Для этого тоже пригодилась бы помощь Яши. Слышал, что отбирают мягкую мебель, шкалы и вещи.
Полное, дорогая моя, разорение, но ты не унывай - если Бог поможет пережить это время, то дождемся и лучших дней. Лишь бы детей спасти. Если вернулся комиссар и проезд в Петровск свободный, то не ехать ли вам в Петровск.
Решай сама, дорогая. Спроси начальство, не дадут ли тебе мое место конторщика. Целую вас всех крепко, благославляю и обнимаю. Вернулся бы к милым деткам и тебе, голубка, как в Царство Небесное, но пока сижу в каменном мешке, за железными дверями.
Целовал без конца милые лапочки и строчки детей и дорогого Мику, который ничего не написал папе. Подай, дорогая, прошение о разрешении тебе писать мне через начальника тюрьмы (он читать будет) - хоть бы знать почаще, живы ли вы и здоровы ли, и как живете. Будь до крайности осторожна на язык.
Вернусь если когда-нибудь - будем до гроба беречь друг друга, как святыню. Лишь бы вернуться, но надежды мало. Христос с вами. Молитесь. Целую бабушку. Поклон Ирише и просьба служить.
Еврей следователь лишил меня права прогулки и сказал, что мне "пощады не будет", что мои погромные статьи в руках суда и будут предъявлены мне на суде. Дело мое плохо.
Евреи, очевидно, решили погубить меня, и я доживаю последние мои часы. Ты не волнуйся, дорогая Манюша, перетерпи скорбь и после моей смерти мужественно защищай семью от гибели сама, как умеешь. Ищи помощи у добрых людей. Расскажи детям, что я умер невинною жертвою еврейской мести.
Горячо целую их заочно и благославляю на все доброе. Попроси родных твоих помочь тебе. Пусть дети, когда вырастут, читают мои книги. Пусть будут честными и добрыми людьми. Пусть вспоминают меня и верят, что я любил их, как свою жизнь.
Простите меня, Христа ради, что я был слишком беспечен и не уберег себя и вас. Сегодня от вас нет весточки, и я беспокоюсь, нет ли нового обыска у вас или каких-нибудь насилий. Суд, вероятно, будет сегодня, а завтра меня не будет в живых - разве "Чудо Архистратига Михаила" (6 сент.) спасет. Молюсь моему Богу о спасении, но не надеюсь на него.
Боже, как хотелось бы мне лично обнять вас и перецеловать. Ну, что делать. Стало быть, не судьба, дорогие мои, дожить остаток дней мирно и тихо, как мечтал я все время, отдав себя одной заботе - воспитанию детей. Умирал бы спокойно, если бы знал, что вы счастливы, но почему-то Бог излил на меня ярость свою, и я гибну в сознании, что я оставляю вас всех в тяжком и беспомощном положении.
Ну, да никто как Бог и, может быть, Он спасет вас раньше, чем вы думаете. Лишь бы самим не подавать повода к худшему.
Еще раз прошу тебя, дорогая Маня, простить мне за все огорчения и обиды, вольные и невольные, как я от всего сердца прощаю тебе все, а за твою любовь и ласку и тяжкую заботу бесконечно благодарю. Благославляю Яшу на все доброе.
Целую Лид. Ивановну и Ольгу Ал., всем друзьям привет навеки. ЗАПОМНИТЕ - умираю жертвой еврейской мести не за какие-либо преступления, а лишь за обличение еврейского народа, за что они истребляли и своих пророков. Жаль, что не удалось еще пожить и полюбоваться на вас. Сейчас звонят к вечерне. Последний звон мой в моей жизни. Слышите ли вы его? Слышите ли вы меня, мои любимые.
Если есть за гробом жизнь, она вся будет наполнена мыслью о вас. Целую тебя, дорогая Маня, возвращаю кольцо обручальное и последние мои гостинцы для вас. Милые мои, бесценные. Прощайте.
М.M.
Видал я вас, милые, из окна, и на душе легче. Благословил всех, хоть издалека, посылал милым отсутствующим Машеньке и Танюше свое родительское благословение Божие на века их. Спасибо тебе, родная, за то, что еще раз дала взглянуть на себя и деток.
Если меня не расстреляют (чуть-чуть надежды еще теплится), то, может быть, еще увидимся в этой жизни, хотя засадят на медленное умирание куда-нибудь, откуда нет выхода. Допрос окончательный, вероятно, будет или сегодня ночью, или завтра утром.
Я сравнительно спокоен. Тяжело мне было видеть печальное личико Лидочки, остальные дети - дети, и я даже рад буду, если они как можно скорее, как все дети, забудут это несчастье. И ты забудь и постарайся быть счастлива, дорогая.
Если же дело затянется и я останусь здесь, ради Бога, не присылай так много еды и такой хорошей. Один день пропусти и не присылай ничего, вероятно, впрочем, что запретят и без того. Я лишен буду всех послаблений, мне обещано, что не дадут никакой пощады.
Ну, Христос с вами, милые. Благослови вас Бог. Яшу крепко целую и прошу помочь тебе во всем. Поцелуй Олечку Самсонову и скажи, что я любил ее. И Орика ее поцелуй, и мужа. И всем Полям сердечный привет, включая Зину и А. Ив. Л.
Будьте же счастливы, дорогие! Моему Володе, брату, напишешь, что перед смертью я и его вспоминал и благославлял.
Слушайте маму, бабушку и всех старших, любите друг друга всю вашу жизнь и помогайте один другому, как истинные братья и сестры. Берите пример с мамочки, работайте без отдыха и ведите себя честно. Никогда не лгите, чужого не жалейте. Своим делитесь. Помните несчастного папу.
Ты, милая Лидочка, старшая, будь помощницей маме. Ты, Гриша родной, старший сын и заботься о младших. Ты, Лёкушка, будь похожа на мою маму, и Мика дорогой, сдерживай свое сердце.
Все вы дали мне много радости, благодарю вас и благославляю. Простите меня за все, и когда вырастите, будьте добрыми и кроткими людьми, и у вас не будет врагов. Обнимаю вас крепко и призываю на вас милость Божию.
Ваш Папа.
Дорогой Володя. М. В. тебе расскажет, что случилось. Пишу тебе перед смертью эти строки, чтобы поцеловать тебя последний раз, обнять и благословить. Прости меня за все. Если умру, то невинным, за статьи, когда-то писанные против евреев. Не оставь моих родных участием и советом, как я им завещал делить с тобой все, как с родным. Прощай же, друг и брат!
Твой Миша.
Футболку "Провидѣніе" можно приобрести по e-mail: providenie@yandex.ru
Застолби свой ник!
Источник — www.belrussia.ru
