<embed type="application/x-shockwave-flash" wmode="transparent" src="http://providenie.narod2.ru/providenie1.swf" height="186" width="186">
• Посм., ещё видео
— Увы, именно с этого утверждения и начинается тот самый миф о последних днях жизни поэта, в плену которого все мы находимся столько лет. Как ни правдоподобен факт остановки Есенина в «Англетере», но я решил его все же проверить, а заодно попытаться выяснить подробности его пребывания в гостинице. Кто в те дни там жил, работал, обслуживал номера, был комендантом? Смущало, что ни один из постояльцев и сотрудников гостиницы впоследствии не оставил после себя воспоминаний хотя бы о мимолетной встрече с популярным и многими любимым поэтом, который, согласно официальной версии, проживал там с 24 декабря.
Нет свидетельств и о том, кому звонил Есенин в те декабрьские дни, с кем встречался до вечера 27 декабря, — ведь в Питере у него была масса знакомых, а сам он считался очень общительным человеком. Неужели долгими зимними вечерами сидел в номере в одиночестве?
Я выяснил, что гостиницы города в те годы контролировал экономический отдел ГПУ. Списки проживающих, рабочие журналы гостиницы надеялся найти в архиве ФСБ. Однако получил из этого ведомства ответ, что архив экономического отдела той поры неизвестно когда таинственно исчез. Дверь, так сказать, захлопнулась, а ключ куда-то выбросили...
Но 1925 год — это, как известно, время эпохи нэпа с ее относительной свободой предпринимательства. Значит, должны существовать какие-то документы, отражающие доходы и налогообложение граждан. И они были. Каждого жителя страны тогда сопровождала так называемая «форма № 1», где фиксировались жалованье людей, доплаты, различные приработки... Среди прочих документов эта форма требовала составления два раза в год контрольно-финансовых ревизорских списков жильцов гостиниц с довольно обширными сведениями о людях.
— Но Есенин был человеком известным, его могли поселить в гостиницу без обычных формальностей, по блату...
— Исключено. «Англетер» в ту пору был сугубо режимным объектом, где проживали чекисты, партийно-советские чиновники районного и губернского масштабов. Не случайно на каждом этаже располагались так называемые «дежурки» с сотрудниками ГПУ, которые проверяли документы у всех постояльцев.
— Столкнувшись с одной неправдой, я стал осторожен в оценке каждого документа, каждого человека, так или иначе причастного к этой трагедии. Ну, скажем, любой на моем месте поинтересовался бы актом вскрытия тела Есенина. Но оказалось, что кто-то предусмотрительно уничтожил все акты вскрытия тела, составленные доктором Г. Гиляревским до 1926 года.
Однако сохранились акты того же Гиляревского последующих лет. Я держал их в руках. Сравнил их с актом о смерти поэта, заверенным якобы тем же Гиляревским. Совершенно другая подпись! Больше того, стиль, стандарт, нумерация этого документа абсолютно не соответствуют принятым тогда нормам. Такое впечатление, что человек просто понятия не имел, как это делается. Сомнительным является и акт об обнаружении тела Есенина в пятом номере гостиницы, который составил участковый надзиратель Николай Горбов.
— Среди свидетелей этой истории были известные люди — Вольф Эрлих, Георгий Устинов с женой, Николай Клюев, Павел Медведев, Ушаков... Остались их воспоминания...
— Давайте разбираться. Николай Клюев — наставник Есенина на раннем этапе его творчества, в дальнейшем — его «ласковый» противник. Причины их расхождения в первые годы советской власти не случайны: Клюев в 1918-1919 годах — секретарь парторганизации, пропагандист беспощадного красного террора, в 1924 году первым выпустил книжку о Ленине. Это далеко не тот Клюев, какого мы знаем по 30-м годам.
Есенин же в 1923 году пережил серьезную мировоззренческую ломку, после чего полностью отошел от своего социального романтизма и приблизился к неприятию Февральской и Октябрьской революций, советской власти. В 1925 году они были совершенно разными людьми. В декабря этого года Клюев пребывал в страшной бедности (сохранилась его слезная просьба к губернскому начальству освободить от платы за квартиру) и в полной зависимости от благосклонности властей. Отчасти этим можно объяснить, что он не возражал, когда оказался в списках лжегостей Есенина. Смалодушничал под давлением тяжелых жизненных обстоятельств? Примечательно, что в дальнейшем он никогда сам не упоминал, что был в тот вечер у Есенина. Случайно?
Георгий Устинов — журналист, критик, якобы проживавший в те дни в «Англетере» и опекавший Есенина. Однако его фамилии тоже нет в списках постояльцев гостиницы. Не числится в них и его супруга Елизавета Алексеевна. Я сравнил его подлинный автограф с подписью на милицейском акте о смерти Есенина — ничего общего! Самое удивительное, что этого «близкого приятеля Есенина», как он именуется во многих источниках, никто не видел ни во время прощания с поэтом в Доме писателей, ни на проводах тела на вокзале.
Все эти сведения о ключевом свидетеле последних дней жизни Есенина от нас тщательно скрывались много десятилетий — я собирал их по крупицам из малоизвестных публикаций, писем, фондов. «Безупречность» этой персоны охраняет и гриф секретности, который и сегодня продолжает сопровождать в одном из архивов «личное дело» Георгия Устинова.
Мне удалось познакомиться с ним, после чего у меня не осталось сомнений в лживости и заказном характере его мемуаров, призванных сфальсифицировать подлинную историю гибели Есенина. Думаю, что не случаен и бесславный конец этого человека, так и не нашедшего себе места в жизни, — в 1932 году его тело вынули из петли в его собственной квартире.
— Мне не вполне ясна была личность этого молодого человека, пока я не обнаружил, что с 1920 года (с восемнадцати лет!) он являлся секретным сотрудником ЧК-ГПУ-НКВД и по этому роду своей деятельности находился в непосредственном подчинении известного чекиста Ивана Леонова, в 1925 году — заместителя начальника Ленинградского ГПУ.
Лично мне кажется подозрительным то обстоятельство, что практически вся компания свидетелей и понятых, поставивших свои подписи под документами о смерти Есенина, состоит из знакомых и друзей Вольфа Эрлиха. Больше того, литературный критик Павел Медведев, поэты Илья Садофьев, Иван Приблудный, журналист Лазарь Берман и некоторые другие также являлись сексотами ГПУ. Литература служила очень удобной ширмой для осведомительской деятельности людей этого сорта. Где граница между их дружескими, творческими отношениями и стукачеством? И какова цена оставленным ими воспоминаниям?
Вызывает вопросы и вояж Эрлиха из Москвы в Ленинград 16 января 1926 года, когда в течение одного дня он сварганил сомнительное свидетельство о смерти Есенина. Причем берет он его в загсе не Центрального района, на территории которого расположен «Англетер», а Московско-Нарвского района. Мелочь? Но не случайная: именно в этом районе все ключевые административные посты тогда находились в руках троцкистов, с помощью которых было проще оформить нужный документ. Эрлих тут же возвращается в Москву на вечер памяти Есенина...
С именем Эрлиха связано и обнародование якобы последнего стихотворения Сергея Есенина «До свиданья, друг мой, до свиданья...». По его словам, вечером 27 декабря, прощаясь, поэт засунул листок со стихами в карман пиджака Эрлиха с просьбой прочесть их как-нибудь потом, когда он останется один. А Эрлих «забыл» об этих стихах. Вспомнил лишь на следующий день, когда Есенина уже не было в живых.
29 декабря стихотворение публикуется в ленинградской «Красной газете». Датируется 27 декабря. Но в оригинале нет даты его написания.
И еще вопрос: почему оригинал этого стихотворения впервые появился на свет только в феврале 1930 года? Его принес в Пушкинский Дом крупный политвоенчин, впоследствии — литературный критик Георгий Горбачев. В журнале осталась запись: «От Эрлиха». Но Эрлих в 1930 году — мелкая сошка, сотрудник пограничной охраны ГПУ Закавказья. А «курьер» Горбачев — видный политкомиссар, хороший знакомый Троцкого. Не странно ли? Что-то тут не сходится...
После знакомства с воспоминаниями Вольфа Эрлиха, с его стихами у меня сложилось впечатление, что по характеру своего творчества и по своей натуре он был очень далек от Есенина, если не сказать — враждебен ему. Резкий, злобный, мстительный человек — полная противоположность открытому, доверчивому, сентиментальному Есенину.
Меня буквально обескуражило стихотворение Эрлиха «Свинья», написанное в 1929 году, где есть такие строки: «Пойми, мой друг, святые именины твои отвык справлять наш бедный век. Запомни, друг, не только для свинины, — и для расстрела создан человек». Они тут же вызвали из моей памяти силуэт головы свиньи, нарисованный над бурыми строками оригинала есенинского «До свиданья...». Поначалу это изображение принимали за кляксу. Но нет, свиное рыло с ушами на том листке трудно с чем-то перепутать. Что стоит за этой неожиданной аллегорией, получившей столь зловещее стихотворное продолжение? Нет, очень непрост был в своих взаимоотношениях с поэтом сексот ГПУ Вольф Эрлих.
— Думаю, что это близко к истине. Но почему тогда возникла необходимость в заговоре? Чтобы исказить, скрыть подлинную картину происшедшего — насильственного устранения Есенина, а говоря проще — его убийства...
— ...И для этого были серьезные основания?
— Были. Ведь популярность Есенина была огромной. Его лирическая поэзия резко отличалась от железобетонных словесных конструкций той эпохи, была им укором. На фоне есенинских откровений меркли стихи Кириллова, Полетаева, Казина, Уткина и других приверженцев алгебраической интернациональной поэзии. Они просто не воспринимались народом. Не вписывался Есенин в культурную политику своей эпохи и уже поэтому мешал большевикам, был им опасен.
Кроме того, Есенин как человек внутренне свободный и творчески независимый, не слишком-то придерживался различных условностей, утверждавшихся в обществе пролетарской диктатуры. Это проявлялось и в его поступках, нередко оборачивавшихся скандалами, и в довольно откровенных суждениях по тому или иному поводу. Обронил однажды Есенин за столиком в берлинском ресторане, что, мол, не поедет в Россию, пока там правит Троцкий-Бронштейн, а рядом оказался сексот. Донес куда надо. Вернулся поэт домой с клеймом националиста. А еще — скандалист, пьяница, многоженец... Сколько беспокойства доставляла властям такая неуправляемая, но популярная личность!
— И был найден повод...
— Он лежал на поверхности — с осени 1925 года Есенин находился под судом. В сентябре, когда он вместе с женой возвращался из Баку в Москву, в поезде у него случился конфликт с одним московским партийным чиновником и дипкурьером. Их стараниями в Москве на вокзале поэт был задержан, допрошен, а вскоре против Есенина было возбуждено судебное дело — уже тринадцатое по счету. В попытке избежать суда он ложится в психиатрическую клинику Московского университета («психов не судят») под опеку своего земляка профессора Ганнушкина. Именно там «психический больной» Есенин написал свой шедевр «Клен ты мой опавший, клен заледенелый...» и другие прекрасные лирические стихи.
За поэта тогда заступился нарком просвещения Луначарский, который не хотел шумихи по этому делу в зарубежной прессе. Однако кто-то более всемогущий отверг ходатайство наркома — наиболее очевидной фигурой здесь мог быть Троцкий.
— Но, конечно, не от суда — куда денешься от судебных исполнителей и «органов»? — и не на постоянное местожительство. Он хотел бежать из Советского Союза. Еще 7 февраля 1923 года по пути из Европы в Америку он пишет письмо в Берлин своему приятелю, поэту Александру Кусикову, в котором прямо заявляет о своем неприятии советской власти, Февраля и Октября, добавляя, что «сбежал бы хоть в Африку».
За месяц до смерти, 27 ноября, Есенин пишет из психиатрической клиники своему другу Петру Чагину: «...Избавлюсь (от скандалов. — В.К.), улажу, пошлю всех... и, вероятно, махну за границу. Там и мертвые львы красивей, чем наши живые медицинские собаки».
Маршрутом бегства могла быть Великобритания, по другим предположениям — Прибалтика. О серьезности его намерений говорит и краткая поездка в Ленинград в начале ноября 1925 года — мосты наводил? Кто-то выдал его настроения, не исключено, что Устинов, — в тот приезд он вертелся рядом с поэтом, вместе пили.
— ...тут же арестовывается, доставляется в следственный изолятор, допрашивается, до смерти избивается, его тело тайно переносят в пятый номер «Англетера», где и устраивается известное нам святотатство с «добровольным уходом поэта из жизни». Надо ли говорить, что на подобную акцию исполнители вряд ли решились, не имея санкции свыше? Сомнительным выглядел бы и вариант с обнаружением трупа якобы убитого в «кабацкой драке». В этом случае Сталин мог бы докопаться до истины и получить весомый компромат против ленинградской оппозиции, с которой в те дни выяснял отношения на ХIV съезде РКП(б).
— Фактически вы выстроили схему заказного убийства. Говоря языком наших дней, напрашивается вопрос: кто мог выступить в роли заказчика этого убийства, кому были поручены функции киллера?
— Думаю, что к ответу на первую часть вопроса я уже приблизился: приказ на арест поэта, скорее всего, мог дать Лев Троцкий. Для этого у него и причины были, и полномочия позволяли, и верные люди имелись. Прямых доказательств нет, да, вероятно, и быть не может: все указания отдавались преданным людям устно и неофициально.
Что же касается непосредственного исполнителя убийства, то наиболее подходящей фигурой здесь мог быть, конечно, известный террорист Яков Блюмкин, верный оруженосец Троцкого, его личный порученец в течение многих лет. По воспоминаниям тифлисского приятеля Есенина, писателя и журналиста Николая Вержбицкого, у Блюмкина могли быть и личные счеты с Есениным: тот однажды в Баку в 1924 году угрожал поэту и даже пистолет на него направлял. Некоторые видели в те декабрьские дни Блюмкина в «Англетере». Но со стопроцентной уверенностью указать именно на него, как на убийцу Есенина, я сегодня не могу — не хватает материала. Прояснить истину могли бы протоколы допросов Блюмкина перед его расстрелом в 1929 году. Но эти документы мне получить не удалось.
А дальше... Развитие событий легко предположить: началось заметание следов преступления. Об участниках этого действа удалось узнать побольше.
В конце 1925 года комендантом «Англетера» был чекист Василий Назаров. Любитель выпить, он расслабился и днем в воскресенье 27 декабря, к вечеру сморился и улегся спать. Поздно вечером (а не утром, согласно официальной версии!) в квартиру позвонил дворник: мол, вызывают в гостиницу, в пятый номер. Назаров, еще не протрезвевший, ушел, а вернулся уже утром — усталый, мрачный и молчаливый. Это не моя реконструкция событий, а подлинный рассказ вдовы коменданта Антонины Львовны, который я записал лично. Я успел встретиться с ней незадолго до ее смерти в 1995 году. Несмотря на почтенный возраст, она сохранила ясную память — я проверял детали ее воспоминаний по документам. Муж не был с ней многословен: повесился, мол, поэт, оформляли... Но если бы и в самом деле повесился, то, наверное, было бы что рассказать?
Вместе с Василием Назаровым свои подписи в качестве понятых в ту ночь под документами поставили несколько литераторов, сотрудничавших с ГПУ, — Павел Медведев, Всеволод Рождественский, Михаил Фроман. Фальшивый акт об обнаружении тела Есенина в гостинице составлял участковый милиционер Николай Горбов, прошедший выучку в активно-секретном отделе уголовного розыска. Его высокими начальниками были глава губернской милиции Герасим Егоров и руководитель УГРО Леонид Петржак. Оба в 1929 году были арестованы как троцкисты и крупные финансовые аферисты. Впоследствии Николай Горбов, отсидев срок в тюрьме по сфабрикованному делу, написал заявление в парторганизацию (не из чувства ли обиды?), в котором указывал на «некрасивые поступки» этих людей, а также еще одного крупного чина — упоминавшегося здесь заместителя начальника Ленинградского ГПУ Ивана Леонова. Есть убеждение, что именно он в качестве исполнителя воли Троцкого и стал главным организатором этой акции, который распределял кровавые обязанности между своими проверенными подчиненными. А Горбов, облегчив душу в 1931 году своим заявлением в парторганизацию, через год бесследно исчез.
— Какие-то ошибки исполнители этого черного дела, конечно, совершили, особенно на стадии заметания следов. Добавлю такую частность, как якобы наличие ванны в пятом, «есенинском» номере гостиницы, что отмечали некоторые из лжевоспоминателей. Я не поленился и отыскал инвентаризационную опись вещей и обстановки в «Англетере». Ванны в том номере не было. Мелочь, казалось бы... Но, как известно, именно детали обычно и подводят лжецов.
Как следствие поспешной небрежности примечательны и газетные публикации на смерть Есенина: еще не было готово заключение судмедэкспертизы, а газеты уже сообщили, что поэт повесился. Журналисты сами написали? При жесткой цензуре того времени, которая «вела» даже стенгазеты, без санкции свыше это было невозможно. А тем, кто наверху, результаты экспертизы и не были нужны.
А сколько я держал в руках сфабрикованных документов с фальшивыми подписями! И это при том, что в ГПУ существовал специальный графологический отдел, где на высоком уровне составлялись разного рода липовые документы. Нет, о безошибочной, тщательно продуманной работе этих «мастеров заплечных дел» я бы не стал говорить. Не сомневаюсь, что далеко не все из современников поэта поверили в скороспелый официальный миф о его самоубийстве. Написал же 30 декабря в «Красной газете» смелую и дерзкую статью под заголовком «Казненный дегенератами» Борис Лавренев. Известный писатель и сторонник революции, он успел сказать свое честное слово — возможно, что и по чьему-то недосмотру. Но в дальнейшем он уже никогда не возвращался к этой теме. Впрочем, молчали и все остальные. Людям было чего бояться в те времена.
Но приблизиться к истине в этой печальной истории мы, конечно, сможем. Особенно когда откроются за давностью времени наши архивы, в первую очередь — ФСБ. Какие государственные тайны могут сегодня составлять фонды документов, отражающих внутреннюю жизнь страны 20-х — 30-х годов?! Ведь есенинской трагедии уже 73 года, а мы до сих пор не можем подобраться к ее персонажам только потому, что все они служили в «органах». А ведь подобные события — тоже часть нашей истории. А без исторической правды не может быть и правды художественной.
Ю.Шнитников
Футболку "Провидѣніе" можно приобрести по e-mail: providenie@yandex.ru
Застолби свой ник!
Источник — http://orthomed.ru/
