Национальные аспекты
Национальные аспекты советских политических репрессий разрабатываются очень активно, однако пока нет подробных исследований, которые бы позволили оценить распространённость шовинистических и националистических настроений внутри чекистской корпорации и влияние данных субъективных факторов на проведение репрессивной политики.
Между тем многонациональный состав советской карательной системы оборачивался как масштабным уничтожением целых слоёв работников НКВД, национально связанных с государствами, враждебными СССР, так и созданием национально окрашенных кланов вокруг известных чекистов неславянского происхождения.
Все изменения в национальной политике государства отражались в деятельности карательных органов. Постоянные слежка и репрессии против «националов» провоцировали, особенно в момент массовых карательных ударов, шовинистические настроения в ВЧК-МГБ.
Широкие проявления бытового и идеологического шовинизма и национализма, распространённые во всех слоях общества, активно проникали в органы тайной полиции. Часть русских чекистов, действовавших в республиках как типичные колониальные чиновники, высказывали агрессивно-шовинистические настроения в отношении «инородцев»
Внутри советской тайной полиции видны разные степени шовинизма — от снисходительно-покровительственного отношения к «отсталым азиатам» или «еврейчикам» до брезгливой враждебности и крайней ненависти. Самая известная агентурная разработка разведчиков Приморья 1920 — 1930-х гг. поначалу носила название «Макаки"[1], поскольку именно так партизаны и чекисты со времён Гражданской войны называли японцев. Но среди чекистов было много и сторонников широких этнических чисток.
В период советско-польской войны фиксируются многочисленные аресты поляков и фабрикация «заговоров» с их участием. В годы Гражданской войны массовым террором были отмечены подавления национальных движений в Казахстане и Калмыкии, Горном Алтае и Якутии, Средней Азии и Азербайджане, в связи с чем, например, калмыки, алтайцы, якуты потеряли значительную часть населения. В марте 1922 г. чекисты отмечали, что внутренние войска, подавлявшие мятеж в Якутии, «трудно удерживать от поголовного истребления якутов"[2].
Среди чекистов середины 1920-х гг. отмечалось спокойное отношение к убийствам представителей северных народов (и высокопоставленные чекисты, защищая подчинённых-убийц, оправдывали их, например, «условиями работы и обстановки Туруханского края»)[3], а также казахов в Западной Сибири.
Сын Троцкого отмечал в 1928 г.: «Гепеуры… презрительно говорят о киргизах: «татары», «азиаты». И каким тоном!» В 1932 г. за игнорирование бессудных убийств казахов был снят с должности райуполномоченный полпредства ОГПУ Запсибкрая по Борисовскому району И. М. Селивёрстов[4].
Истребление национальных меньшинств
Истребление национальных меньшинств в 1937—1938 гг. резко подстегнуло шовинистические настроения. Сам Сталин указал секретарю Красноярского крайкома ВКП (б) С. М. Соболеву, что «продажные» поляки, немцы и пр. полежат уничтожению: «всех инонационалов ставить на колени и истреблять как бешеных собак"[5]. Нарком внутренних дел Украины А. И. Успенский в 1938 г. заявил подчинённому, что «все немцы и поляки, которые проживают на территории УССР, являются шпионами и диверсантами», а «75−80% украинцев являются буржуазными националистами"[6].
Начальником УНКВД по Южно-Сахалинской области В. М. Дрековым был объявлен лозунг: «Все нивхи и эвенки — японские шпионы и повстанцы"[7]. Начальник Пермского горотдела УНКВД по Свердловской области В. Я. Левоцкий говорил своим подчиненным: «Пермь надо сделать русской, а тут есть много татар, евреев"[8].
Алтайский чекист Т. У. Баранов в 1939 г., адресуясь Сталину, прямо относил сибирских немцев и поляков к контрреволюционной «сволочи», заявляя: «Эмиграция немцев за границу… явилась результатом ненависти к Сов. власти. Тех, кого освободили, они и не думают быть советскими… хотя и по соцположению средняки или бедняки. Они обозлены, что закрылись их национальные школы — рассадник… фашизма"[9].
Также для чекистов было характерно и сугубо прагматичное жонглирование национальностями осуждённых во время массовых операций по «национальным линиям». Один из руководителей УНКВД по Московской области требовал от подчинённого использовать передовой опыт коллег: «Учись у Сорокина как надо из евреев делать поляков и их сажать в тюрьмы…"[10]
Население национальных республик и округов после войны по-прежнему оставалось объектом усиленной агентурно-оперативной работы и бесчисленных провокаций. Например, омскими и тюменскими чекистами в годы войны с помощью агентуры было спровоцировано и затем жестоко подавлено выступление ненцев против колхозов, представленное как большое национальное восстание «Мандала"[11].
В 1951—1953 гг. крупные провокации против местного партийно-советского аппарата и специалистов были отмечены в МГБ Тувы, где, как сообщал в мае 1953 г. ответственный контролёр КПК при ЦК КПСС Кириллов, за последние два года «…в 8 районах области из 16 было вскрыто и оперативно ликвидировано 11 антисоветских националистических групп. Арестовано и осуждено по этим делам более 70 чел. наиболее активных участников"[12].
Поиски «националистов»
Поиски «националистов» приводили к неизбежному недоверию и к чекистам из нацменьшинств. В период Большого террора наименьшие шансы выжить были у чекистов неславянского происхождения — немцев, поляков, прибалтов, венгров. Эта прослойка в НКВД была уничтожена по обвинениям в шпионаже почти начисто, но присоединение Прибалтики в 1940 г. привело к тому, что переведённые в лагерную систему немногие уцелевшие латыши и эстонцы оказались востребованы и продолжили карьеру в органах госбезопасности.
После войны шовинизм проявлялся в МГБ-МВД постоянно. Министр госбезопасности Бурят-Монгольской АССР Д. М. Смирнов в 1949 г. в письме в МГБ СССР выразил полное недоверие чекистам-бурятам, заявив, что все они «связаны между собой семейственностью и круговой порукой».
В 1950 г. Смирнов, исходя из неподтвердившихся агентурных материалов, организовал 8-дневную слежку за вновь назначенным завотделом Бурят-Монгольского обкома ВКП (б) Модогоевым, причём эта слежка велась даже в здании обкома.
Подчинённым Семёнов заявлял: «Пока я буду министром, ни один бурят не будет в министерстве на руководящей работе» и «Берите на фотоплёнку каждого прилично одетого бурята, так как рано или поздно мы с ним столкнёмся"[13].
В итоге Смирнов получил выговор за «неправильные методы работы». Среди наказанных за шовинизм в 1952 г. был начальник Ново-Ивановского отделения Сиблага МВД СССР (Кемеровская обл.) украинец А. И. Корниенко, ударивший подчинённого-азербайджанца за плохое знание русского языка: его исключили из партии и уволили из МВД[14].
В послевоенное время национальные проблемы в госаппарате искусственно обострялись в ходе политических интриг, в результате чего МГБ к 1953 г. было очищено от руководящих и почти всех рядовых чекистов-евреев.
Среди чекистов был весьма распространён антисемитизм — и как почтенная традиция, разделявшаяся отнюдь не только русскими, и как реакция на обилие евреев во властных структурах. Уже осенью 1918 г. во время расследования убийства председателя Петроградской ЧК М. С. Урицкого наблюдалась попытка следователей-латышей представить его убийцу Л. И. Канегиссера агентом сионистских кругов. Дзержинский, активно опиравшийся на евреев, для себя мог использовать термин «жид» и в черновых заметках по материалам инспекции Всетатарской ЧК в 1921 г., выявившей массовые репрессии, отметить, что в Казани не осталось «ни одн.[ого] жида — [все] расстреляны"[15]. С 1937 г. отношение к чекистам еврейского происхождения резко изменилось и они оказались под ударом как люди неподходящего социального происхождения, имеющие родственников за границей, связанные с иностранцами и нэпманами.
Группировавшиеся вокруг Г. Г. Ягоды были скомпрометированы как «заговорщики»; аналогичная участь постигла и евреев, выдвинутых Ежовым.
Вряд ли можно сомневаться, что кампанию по искоренению евреев в руководстве НКВД инициировал Сталин. С конца 1937 г. в НКВД УССР стали искать «сионистских заговорщиков», а с весны 1938 г. новый нарком внутренних дел Украины А. И. Успенский, привёзший наказ Ежова выровнять национальный состав украинского НКВД, где две трети верхнего руководящего состава составляли евреи[16], начал широкую национальную чистку.
В письме начальника 6-го отдела НКВД УССР В. С. Грабаря Хрущеву от 22 ноября 1938 г. приводились яркие примеры непрерывного поиска новым наркомом явных и неявных евреев, которых, вслед за Успенским, издевательски называли в аппарате «иерусалимскими казаками», именуя также «Менделями», «Ребе» и «Чарли Чаплиными"[17].
Вызванный в июне 1938 г. к Успенскому «ариец» Грабарь получил неожиданные обвинения в тайном еврействе: «Не успел я перейти порог, как он набросился на меня с криком: «вы еврей, почему скрываетесь, как вас правильно звать?» На мой ответ, что для меня не понятен вопрос, мой отец украинец, мать русская, УСПЕНСКИЙ рассвирепев выставил меня из кабинета. <…>
Через две недели ко мне в Киев приехал мой отец, 75 лет, колхозник, из м. Кодыма, узнать, что я натворил, так как его неоднократно спрашивают, где я родился и т. п.
Думал, что после этого история с моей национальностью закончена. Захожу однажды в кабинет к УСПЕНСКОМУ с докладом и… он на меня напал, оскорбляя самыми похабными словами и в заключение говорит: «вы ерусалимец, вашу мать… сгруппировали вокруг себя ерусалимцев и думаете меня отвести [от должности]" и еще целый ряд диких садистских выражений.
Ходил я сам не свой, ожидая своей участи.
3 или 5 октября у него в кабинете… он снова напал на меня с моей матерью и моей еврейской национальностью». Позднее нарком опять набросился на Грабаря с криком: «Вы заговорщик против чл.[ена] политбюро, окружили себя бандой «ерусалимцев» и думаете меня прорабатывать…"[18]
Бывший заместитель начальника УНКВД по Черниговской области А. И. Геплер жаловался, что избивавшие его в марте 1938 г. московские чекисты, приехавшие в Киев с Успенским, приговаривали: «Кончилась ваша украинская лавочка, всех еврейчиков и украинцев разгоним».
Начальник отдела кадров Одесского управления НКВД И. С. Дубров свидетельствовал: «Мне Успенский заявил: «Не смейте брать на работу в райотделения евреев, если возьмёте, то я вам покажу"[19].
В других регионах, где евреев было гораздо меньше, антисемитизм тоже проявлялся: в 1938 г. начальник УНКВД по Ивановской области В. П. Журавлёв говорил одному из арестованных чекистов о его коллегах-евреях: «…Вообще это продажная нация, у меня в аппарате евреев нет и быть не может.
Какие были, я уже арестовал». По поводу застрелившегося в 1937 г. заместителя начальника новосибирской Межкраевой школы НКВД С. С. Мадорского-Удалова один из чекистов публично заявил на партийном собрании: «Раз он польский еврей, то, значит, шпион"[20].
Уже после окончания Большого террора отмечались факты фабрикации «сионистских заговоров», куда включали и чекистов центрального аппарата НКВД СССР. Так, начальник отдела кадров наркомата машиностроения СССР С. В. Локшин был арестован 24 января 1939 г. и в конце того же года осуждён на 8 лет лагерей за то, что он, вместе с другими лицами, по указанию бывшего начальника отделения 8-го отдела 1-го управления НКВД СССР И. Р. Лермана в 1938 г. организовал в наркомате машиностроения антисоветскую еврейскую националистическую группу с задачей преследовать русских, «чтобы мстить советской власти за якобы существующее преследование евреев"[21].
После активизации кампании
После активизации кампании борьбы с космополитизмом в 1949 г. из МГБ стали увольнять самых заслуженных работников-евреев. Начальник отделения по борьбе с националистическими элементами УМГБ по Гомельской области С. Е. Розовский в августе 1949 г. был исключён из партии и уволен за провал в работе и антипартийные разговоры: за период пребывания в должности с 1946 по 1949 гг. не разоблачил ни одного еврейского националиста, тогда как другие подразделения УМГБ, «не занимающиеся непосредственно этим вопросом, за 1948−1949 гг. арестовали за антисоветскую деятельность 24 еврейских националиста"[22].
Начальник 5-го отдела УМГБ по Ярославской области Г. К. Барон был исключен в ноябре 1949 г. из партии как политически неблагонадёжный и злоупотреблявший служебным положением: «В отдел, который он возглавлял, в течение 1949 г. поступило несколько анонимных писем, в них указывалось о наличии на автозаводе группировки лиц еврейской национальности, занимающихся антисоветской деятельностью.
Вместо того, чтобы немедленно пустить все письма в оперативную разработку, Барон часть писем скрывал у себя в сейфе в течение нескольких месяцев"[23]. Чистка закончилась почти полным увольнением евреев из МГБ к 1953 г., причём традиция недоверия к ним была в полной мере унаследована и КГБ.
Для чекистов-нацменов преобладало интернационалистское поведение, хотя бывали и исключения: так, один из приехавших в Тифлис чекистов в 1921 г. отметил резкий национализм секретаря коллегии Грузинской ЧК Яшвили[24].
Следует отметить, что первый год существования ВЧК был отмечен огромным поступлением латышей на руководящие и следовательские должности. Мощный латышский клан, созданный в 1918 г. заместителем председателя ВЧК Я. Х. Петерсом и некоторое время контролировавший кадровую политику, был быстро ослаблен самим Дзержинским, который в 1919 г. в основном ликвидировал данный национальный перекос[25].
Существовавший в ЧК-ОГПУ польский клан был достаточно слаб, несмотря на польское происхождение Дзержинского, В. Р. Менжинского и родственника Сталина С. Ф. Реденса. Латыш Л. М. Заковский в Сибири собрал вокруг себя заметное число латышей, но в Ленинград и Москву на пике своей карьеры в 1935—1938 гг. смог перетащить сравнительно небольшую часть земляков. Характерно, что руководители ОГПУ-НКВД в национальных республиках опирались преимущественно на русских, евреев, латышей, поляков, венгров, а не на местные кадры.
Титульное население воспринимало такое положение крайне негативно. Так, в Узбекистане в 1928 г. возмущались, что в ГПУ служат только русские[26].
Типичным для чекистов-евреев
Типичным для чекистов-евреев является поведение М. П. Шрейдера, который в 1923 г. в ответ на упрёк патриарха Тихона в незнании иврита (патриарх, обратив внимание на семитскую внешность чекиста, осведомился, еврей ли он, и, после утвердительного ответа, произнёс непонятую Шрейдером фразу на иврите), заявил, что он живёт в России и не нуждается в иных языках, кроме русского[27]. Говорить о национальной сплочённости так называемого «еврейского клана» при Г. Г. Ягоде нет оснований: чекисты-евреи группировались вокруг конкретных патронов, реагируя в первую очередь не на национальность, а могущество своего покровителя.
Поэтому многочисленные евреи работали как вокруг Ягоды, Я. С. Агранова, М. А. Трилиссера, М. Д. Бермана и Л. Н. Миронова, так и рядом с Е. Г. Евдокимовым, С. Ф. Реденсом, Л. М. Заковским, Т.Д. Дерибасом, а затем — Н. И. Ежовым, М. П. Фриновским, Л. П. Берией.
Сталин до 1937 г. не считал обилие евреев в НКВД угрозой, но с началом национальных операций угроза «сионизма» была выдвинута властями и транслирована в карательные структуры, где, наряду с прочими «инонационалами», были атакованы и евреи — прежде всего по мотивам родственных и клановых связей.
Резкое падение с 1938 г. удельного века руководящих работников НКВД еврейского происхождения говорит о национальных пристрастиях сталинского руководства, постаравшегося «ославянить» национальный лик своей спецслужбы. При Берии в НКВД сложился не очень многочисленный, но прочный кавказский клан, санкционированный Сталиным.
<з>Разумеется, чекисты из нацменьшинств позволяли себе некорректные высказывания и действия, но какого-то явного национального обособления, насколько известно, не наблюдалось. Националистические выпады отслеживались и пресекались.
Замначальника оперативного отделения Осинниковского ГО УМГБ по Кемеровской обл. татарин Г. Ф. Еникеев в 1949 г. был обвинён в пьянстве, разглашении секретных сведений, высказывании националистических взглядов и неприязни к русским, утверждения, что «основную тяжесть войны перенесли татары, они отстояли Москву, Ленинград и Сталинград», за что был исключён из ВКП (б) и осуждён трибуналом на 10 лет ИТЛ[28].
Среди руководящих работников госбезопасности и внутренних дел из нацменов нередко проявлялся вульгарный пьяный протест. Якут И. П. Яковлев, замначальника отдела кадров МГБ Якутской АССР, 1 мая 1946 г. в гостях у местного министра просвещения напился «до бесчувственного состояния», учинил дебош и кричал: «Русские — сволочи, их всех надо перебить, кто их только завёз сюда, они грабят Якутию и разоряют якутов».
Яковлев анекдотично оправдывался: «Ночью шёл я куда-то, помню только удар в правый глаз и в затылок… очнулся лежащим на земле, помню, дали мне по голове несколько пинков ногой…
По вопросу моих националистических выкриков… отрицать мне не приходится, т.к. я на улице был дважды избит кем-то… на эти избиения я должен был как-то логически реагировать…» Яковлев вскоре был исключён из ВКП (б) за «антипартийное поведение"[29].
Министр внутренних дел, а с 1944 г. — начальник УМВД Тувы Н. Ч. Товариштай летом 1947 г., гуляя на свадьбе дочери начальника УМГБ Н. Н. Петрова и как следует выпив, заявил одному из видных чекистов: «Здесь все русские, один я тувинец, понаехало сюда много русских, их надо перестрелять».
Товариштай был исключён из партии и назначен директором леспромхоза, но затем восстановлен, поскольку допустил свои высказывания в нетрезвом виде[30].
Добавляет объемности
Таким образом, среди основной массы чекистских руководителей и рядовых работников уже с первых лет существования ВЧК нередко проявлялось подозрительное и пренебрежительное отношение к так называемым «инонационалам», которые считались базой для шпионской деятельности зарубежных разведок.
В свою очередь, реакцией последних на действия русских чекистов, поступавших по образцу типичных колониальных чиновников, подчас был вульгарный антирусский протест бытового характера.
Изучение шовинистических и националистических проявлений в органах политической полиции СССР позволяет видеть в практиках ВЧК-МГБ-МВД отражение изгибов советской политики в отношении национальных меньшинств, что добавляет объемности в изучение деятельности советских спецслужб.
Сибирские чекисты против церкви: террор начала 1930-х гг
Власть постоянно обрушивала на церковь репрессивные удары различной интенсивности. Первая половина 30-х гг. наглядно показала, насколько опасно было быть «церковником». Разрушительный натиск на церковь в ходе Гражданской войны стал чуть тише в период нэпа. Однако в 1930—1931 и 1933 г. этот террор повторился, чтобы совершенно захлестнуть религиозную часть общества в 1937—1938 гг.
Чекисты Сибири в 1922 г. прямо называли церковь «контрреволюционной организацией». Действительно, священнослужители РПЦ смело выступали с антикоммунистическими проповедями не только при белой, но и при большевистской власти, пользуясь большим авторитетом среди населения.
В ответ чекисты применяли как прямой, так и моральный террор против церкви, натравливая иерархов друг на друга, отыскивали тех, кто согласен на раскол и негласное сотрудничество с ВЧК-ОГПУ. Они смогли быстро заагентурить значительную часть клира и к середине 20-х годов уже считали, что православная церковь не является основным противником по сравнению с сектантам[1].
Агентами ОГПУ в Новосибирске были видные православные священники, включая новосибирского митрополита Никифора, с середины 1920‑х гг. находившегося на личной связи у чекиста Ф. Т. Воротилова. С 1929 г. важным сексотом был известный новосибирский священнослужитель Н. В. Сырнев по кличке «Демосфен».
Часть священников-агентов
Часть священников-агентов специально раскрывали себя, чтобы вырваться из петли сотрудничества с чекистами. Так, завербованный в 1927 г. иркутскими чекистами священник Петропавловской церкви Н.В. Соловьёв (осведомитель «Смелый») полгода спустя обвинялся в том, что «среди близкого ему духовенства распространял слухи о том, что он является секретным сотрудником… и что священники Хаинский, Пономарёв и другие также секретные сотрудники ОГПУ», но в итоге был освобождён с прекращением дела[2]. Агентами ОГПУ являлись многие священники-обновленцы, проповедники евангельских сект и мусульманских общин.
Среди наиболее опасных сект чекисты числили евангельских верующих и непримиримых иосифлян, прямо воспринимавших большевиков как власть Антихриста. В январе 1929 г. в ежемесячном обзоре политического состояния Сибири сотрудники ОГПУ с тревогой сообщали о происках «краснодраконовца» Шалина (представители этого течения Истинно-православной церкви именовали советскую власть «драконом» из Апокалипсиса и призывали к борьбе с ней), жителя посёлка Покровка Новосибирского округа. Шалин «в целях компрометации активистки — члена с/совета — Надежды Шалиной — повёл пропаганду среди населения, в том числе и её мужа, обвиняя Шалину в половой распущенности, в половой связи с пред. с/совета и т. д. <…>
Под влиянием такой агитации — муж Шалиной избил её и запретил в дальнейшем заниматься общественной работой». В конце апреля 1929 г. участковый уполномоченный ОГПУ по Коченевскому району Новосибирского округа отобрал у середняка с. Крутологовка А.Ф. Шимина прокламацию «еговистов», раздобытую в Новосибирске на базаре у неизвестного лица.
Помимо восхваления Иеговы и призывов не забывать его заветов, там были уничижительные характеристики инаковерующих вроде «православно-доскопоклонного здохломольца или правоверно в пустоту кивательного сатаниста"[3].
Чекисты, указывая на активность сектантов (евангелистов, адвентистов, а также старообрядцев), которые активно агитировали против антирелигиозных мероприятий власти, отмечали, «что в обшей своей массе, сектантство переживает кризис внутреннего разложения — наличием различного рода течений, склочничества и т. п."[4].
Однако сильнейший рост численности тех же евангельских христиан, в т. ч. в 1930-х гг., наглядно опровергал предположение о кризисе среди сектантов, хотя чекистская политика разложения общин с помощью агентуры и приводила порой к распаду некоторых из них.
Обвинения со стороны ОГПУ
Далее обвинения со стороны ОГПУ становились гораздо тяжелее, превращая активных верующих в опаснейших врагов государства. В связи с попытками организовать выезд немцев-меннонитов из Западной Сибири в Германию в 1929 г. их общины подверглись сильным ударам со стороны ОГПУ[5].
Показательна расправа над баптистами в начале 1930 г., когда в с. Куломзино и Николаевка Татарского района была ликвидирована «повстанческая группировка» из 33 чел., организовавшая несколько собраний для оказания якобы помощи «белокитайцам», для чего создавались дружина добровольцев и повстанческие отряды: «С целью маскировки своей к-р. работы участники группировки пытались организовать общину баптистов, куда вербовали молодёжь».
Группировка оказалась смешанной: из 33 чел. в ней было два «попа», руководитель баптистской общины, 29 «кулаков», середняк, бедняк и бывший волостной старшина. Дело было рассмотрено тройкой ПП ОГПУ Сибкрая в середине марта 1930 г. и закончилось почти поголовным расстрелом: из 33 чел. к ВМН было приговорено 29[6].
Православная церковь, избалованная традиционной близостью к государственной власти, в целом оказалась нравственно слабее сект, где не было такой разветвлённой иерархии, как в РПЦ, а религиозный фанатизм, как и привычка держать удар со стороны государства, были сильнее.
Но всё же многие православные священники и в годы нэпа, и после «великого перелома» резко критиковали коммунистическую власть, крайне враждебно встретили коллективизацию и, по мнению чекистов, являлись идеальными фигурами, объединявшими повстанческую активность села и города.
Карательный удар
В Сибири первый карательный удар, рассчитанный на прямое истребление клира, был нанесён на рубеже 1929 — 1930 гг. Его организовал полномочный представитель ОГПУ по Сибирскому краю Л.М. Заковский, увидевший в массовых выступлениях и вооружённых восстаниях против коллективизации прямую угрозу сохранению советской власти в регионе.
В связи с этим он с исключительной интенсивностью фабриковал групповые дела на мифические повстанческие организации и группировки, уничтожая с помощью тройки прежде всего зажиточных крестьян-«кулаков», бывших белых офицеров, а также священников. Чекисты легко объединяли верующих различных толков, желая создавать как можно более крупные «заговоры».
Так, в «Новосибирской повстанческой организации», ликвидированной весной 1930 г., состояли православный священник и два баптистских проповедника. Эта организация из 140 жителей сёл Прокудское, Чик, Буньково, Катково и Крохалево Новосибирского округа, с июля 1929 г. якобы осуществила три теракта и два нападения на работников партийно-советского аппарата, а 14 февраля 1930 г. организовала «волынки» (невооружённое сопротивление властям) в Катково и Крохалево, в связи с чем чекисты арестовали множество недовольных и подвергли их репрессиям[7].
Комиссия ОГПУ и Прокуратуры, проверявшая работу тройки полпредства ОГПУ по Сибкраю, отметила, что в конце зимы — начале весны 1930 г. Заковский дал лимит — похоже, без санкции Лубянки — на расстрел каждого десятого из примерно двух тысяч православных священников Сибири.
Обычно они обвинялись в том, что были идейными вдохновителями и активными организаторами антиправительственных заговоров. Масса других священнослужителей была отправлена в лагеря и ссылку, многие приходы лишились своих пастырей.
Правда, нельзя исключить, что к священникам чекистами щедро была приписана и часть просто активных верующих.
Репрессивный удар 1930 г., несмотря на расстрел тройкой в Сибири 5 тыс. человек, был сочтён недостаточным.
Деревня бурлила и, хотя и в меньшей степени, была готова к восстаниям (летом 1931 г. их в Западной Сибири было отмечено два). Поэтому Сибирь испытала ещё один натиск террора, связанный с подготовкой весной 1931 г. нового массового выселения крестьян, по своему масштабу значительно превосходившего «кулацкую ссылку» 1930 г.
Готовясь выслать 140 тыс. крестьян Западной Сибири, чекисты региона провели предварительную подготовку для профилактики восстаний, арестовав 20 тыс. крестьян и горожан. И священнослужители снова стали одной из приоритетных мишеней.
Докладная записка секретно-политического отдела (СПО) ПП ОГПУ по Западно-Сибирскому краю, адресованная высшему руководству ОГПУ, анализировала агентурно-оперативную работу чекистов основного подразделения полпредства, занимавшегося политическим сыском, за январь-июнь 1931 г.
В эти пять месяцев работники СПО арестовали 178 «попов». Из них 103 поплатились за «активную антисоветскую агитацию», а 75 обвинялись в том, что являлись участниками организованной контрреволюционной деятельности, причём не рядовыми, а верхушкой повстанческого «актива», иногда выступая даже в качестве инициаторов и вдохновителей антиправительственных организаций и группировок. Начало восстаний и вооружённых выступлений, согласно традиционной чекистской схеме, должно было быть приурочено к иностранной военной интервенции[8].
Из наиболее крупных подобных организаций чекисты указывали на ликвидированную в Омске церковно-монархическую организацию с целью «возрождения монархической России», состоявшую из двух ячеек, существовавших при Новинской и Братской церквях. Руководил «организацией», в которой насчитывалось 23 участника, священник К.В. Платонов, настоятель Братской церкви. «Заговорщики» вели борьбу с властью с помощью «контрреволюционных проповедей», оказывали материальную помощь ссыльному духовенству и церковникам, имели некие связи в сельской местности и якобы дважды командировали в Москву к митрополиту Сергию «попа» Проскурякова, который, в частности, передал итальянскому консулу письмо о гонениях на религию[9].
Так чекисты, вероятно, откликались на призыв Папы римского «городу и миру» протестовать против гонений на русскую церковь, разыскивая тех, кто передавал на Запад сведения об антирелигиозном насилии властей.
На самом деле А.С. Проскуряков был старостой церковного совета, которого арестовали 27 марта 1931 г. О том, что основные обвинения против него явно потерпели крах, говорит факт осуждения его только год спустя Особым совещанием при коллегии ОГПУ по ст. 58−10−11 УК РСФСР к трём годам лишения свободы. Если связь с консулом была бы подтверждена, это означало неизбежное обвинение в шпионаже и совсем другое наказание (но в 1938 г. омские чекисты расстреляли Проскурякова).
О том, что перспективного дела из этой «организации» сотворить не удалось, говорит и факт осуждения Платонова (арестован 17 апреля 1931 г.) к тем же трём годам заключения в Сиблаге в марте 1932 г.
Алтайским чекистам в эту кампанию удалось сфабриковать крупное дело «Появленцы» на 33 «монархиста» из Смоленского, Покровского и Курьинского районов. Глава организации, Бийский епископ Никита (Прибытков), викарий Алтайской епархии, был арестован 8 февраля 1931 г. При обыске у владыки нашли список на 71 чел., арестованных ОГПУ. В Бийске вместе с епископом взяли под стражу ещё шестерых, включая священников И.А. Веселовского, Т.А. Смородинова и секретаря владыки И.К. Соколова.
Также были арестованы «активные церковники» из окрестных сёл числом 26: девять монахинь, четверо «кулаков», четверо «зажиточных» и девять середняков, среди которых преобладали сектанты (вероятно, иосифляне и иоанниты). Первоначально организатором был объявлен (вероятно, поскольку на епископа не было серьёзных улик) священник Николай (Гермоген?) Спесивцев, который выступал в качестве организатора чудесного спасения императора Николая и спасителя человечества, а его сожительница, монашка Новосёлова, выдавала себя за великую княжну Ольгу Романову.
Спесивцев также «налаживал связи… с сектантами и благовестниками». Затем руководство организацией чекисты передали более высокопоставленному служителю церкви: после изнурительных допросов престарелый иерарх Никита (Прибытков) подписал признание в том, что руководил «организацией церковников», заявив, что «хотя я и невиновен, но руководство контрреволюционной организацией я принимаю на себя».
Преосвященный Никита в июне 1931 г. был осуждён на пять лет ссылки в Восточную Сибирь, ещё 27 «заговорщиков» осудили на разные сроки, а одного — вероятно, Спесивцева — к расстрелу[10].
Также алтайские чекисты выявили повстанческую группировку во главе со священником с. Круглое Угловского района В.И. Антоновым (арестован в апреле, расстрелян в июле 1931 г. в Рубцовске) и учителем Е.К. Новохатским, сыном генерала (на самом деле, полковника-белоэмигранта, умершего в том же 1931 г., за полгода до казни сына).
Их обвинили в расклейке «погромных воззваний» с требованиями прекратить насильственные заготовки продуктов, изложением неких провокационных слухов, а также рассылке анонимных писем с угрозами местным партийным работникам. Всего по делу было арестовано 23 человека: 14 «кулаков», трое зажиточных, трое служащих, один середняк и два «попа», осуждённые тройкой[11].
Аресты шли и дальше: среди 3,5 тыс. арестованных органами ОГПУ в Западной Сибири в июне-июле 1931 г. духовенство составляло 3,5%[12].
Репрессии
Репрессии первой половины 1931 г. коснулись и евангелистских сект Запсибкрая, причём среди арестованных резко выделялись проповедники: из 87 сектантов, привлечённых к уголовной ответственности за контрреволюционные преступления, 28 были отнесены чекистами к руководящему составу[13].
Чекисты в июне 1931 г. отмечали не только «рост организованной контрреволюционной деятельности среди реакционной части духовенства и верхушки сектантства», но и «тенденции к сколачиванию единого церковно-сектантского контрреволюционного блока».
Работники ОГПУ признавали, что церковники и сектанты сохраняли «более или менее значительное влияние на отсталые, малоустойчивые политически, массы крестьянства в условиях слабо поставленной политико-воспитательной и антирелигиозной работы среди последних», а также имели авторитет и связи «среди неорганизованного населения городов».
По СССР 1932 г. дал массу арестов, но при этом резко уменьшилось количество расстрелов. Однако в декабре 1932 г. Сталин дал распоряжение органам ОГПУ резко усилить свою карательную работу в связи с кампанией против вредительства в сельском хозяйстве. В ответ полпредства ОГПУ сразу организовали фабрикацию крупных заговоров. С 1 декабря 1932 г. по 1 мая 1933 г. в Западной Сибири среди арестованных «антисоветских одиночек» оказалось 180 церковников и сектантов.
Среди духовенства и сектантства секретно-политический отдел полпредства ОГПУ ЗСК вёл три агентурные разработки на контрреволюционные организации (72 участника) и 62 агентурные разработки на контрреволюционные группировки, в которые входило 400 участников[14]. Среди жертв очередного похода против церкви оказался и епископ Никита Прибытков, арестованный в ссылке и отправленный в Новосибирск для привлечения по делу 46 священнослужителей, из которых 24 были расстреляны.
Коммунистический террор над церковным миром был одновременно стихийным и управляемым, физическим и моральным. Он поставил церковные организации — РПЦ, православные и протестантские секты на грань выживания, беспощадно выбивая и клир, и активных верующих.
Таким образом, ещё до невероятного истребления клира и мирян в 1937—1938 гг., когда легальная религиозная жизнь практически была уничтожена и практически все храмы оказались закрыты или разрушены, чекисты нанесли сильнейшие удары как по РПЦ, так и по всевозможным сектам, лишив их основной части нонконформистски настроенных служителей.
Однако в 1937 г., отвечая на вопрос Всесоюзной переписи, 57% населения страны, преодолев страх перед богоборческой властью, назвали себя верующими.
Алексей Тепляков
Примечания
[1] Савин А.И. Сотрудничество с тайной полицией как специфическая форма политической адаптации верующих в советском государстве (1920 — 1940-е гг.) // Вестник Омского университета. Серия «Исторические науки». 2014. № 3 (3). С. 37−47.
[2] Тепляков А.Г. «Непроницаемые недра»: ВЧК-ОГПУ в Сибири. 1918−1929 гг. М.: АИРО-XXI, 2007. С. 241.
[3] ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 7. Д. 682. Л. 730, 733−734.
[4] ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 7. Д. 682. Л. 205 об. — 206.
[5] Этноконфессия в советском государстве. Меннониты Сибири в 1920 — 1980-е годы. Аннотированный перечень архивных документов и материалов. Избранные документы. Сост. А.И. Савин. Новосибирск-СПб.: Посох, 2006, 496 с.
[6] ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 8. Д. 791. Л. 177, 275). В 1930 г. новосибирские чекисты отчитались о разгроме «Сибирского центра иоаннитов» во главе с М.И. Антоновым, который был расстрелян (Тепляков А.Г. Иоанниты Западной Сибири в документах ВЧК-ОГПУ-НКВД (1920−1940 годы) // Вестник Тверского государственного ун-та. Серия: История. Вып. 4 (30). 2010. С. 128−136
[7] ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 8. Д. 791. Л. 113−114, 161.
[8] ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 9. Д. 554. Л. 21.
[9] ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 9. Д. 554. Л. 22.
[10] Гришаев В.Ф. Крестный путь епископа Бийского Никиты // Алтайская Миссия: Из материалов III Свято-Макариевских чтений на Алтае. 2003. № 10−12. С. 31−37.
[11] ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 9. Д. 554. Л. 23.
[12] Сосковец Л.И. Антирелигиозная политика // Историческая энциклопедия Сибири. Т. 1. А-И. Новосибирск: Историческое наследие Сибири, 2009. С. 116−120.
[13] ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 9. Д. 554. Л. 25.
[14] ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 11. Д. 766. Л. 27, 34
