Предисловие
Человеческое творчество
Индивидуальное творчество
Два акта творчества
Псевдотворчество
Личностные черты
Интегральность творца
Новейшая тенденция
Добро является основой творчества
Субъективное творчество
Спит духовное сердце
Примечания
Помочь, проекту "Провидѣніе"
Предисловие
Прогресс имеет цивилизационное и общественное значение. Но творчество – это не значит прогресс. В основе прогресса – научное и социальное продвижение вперед. Но творчество – гораздо более широкая категория, чем прогресс. Его нельзя свести к наукам о материи, ибо оно превосходит их. Творчество подразумевает наиболее возвышенную активность человеческого духа и его плоды.
Реализованное творчество – плод духа, а цель его – воскресение человеческой души.Творчество – это выражение духовного бытия в человеке, того, что отличает его от физического бытия.
Творчество есть род доказательства существования духовного бытия. Художник никоим образом не действует эмпирически. Художник свидетельствует об истине и правде мира. Художник обязан убедиться в том, что он и его творчество соответствуют правде. А красота – символ праведности (Андрей Тарковский).
Творчество есть дар человечеству, а каждый дар подразумевает жертву. В этом и должна быть красота творчества. Это значит, что художник приносит в жертву свое искусство. И действительно, сам опыт художника свидетельствует об этих огромных измерениях, давая посредством творчества их самое достоверное описание.
Человеческое творчество
Человеческое творчество вырастает из человеческого опыта. Творчество – универсальная категория человеческого прогресса и опыта. Но с точки зрения своего глубочайшего смысла творчество имеет духовную основу. Никакой человек не создает, не рождает, не производит свой мир – он открывает его [1].
Процесс открытия мира называется на языке философии “опытом”. Творчество, однако, создает новый, духовный мир. Цель творчества – освящение природного мира и жизни. Все уже сказано, но творчество дает новое, возвышенное, потрясающее измерение уже сказанного и пережитого.
Только творчество оправдывает человеческий опыт. Творчество – это способ сделать уже пережитое нами вновь исполненным жизни и нашим. В нем человек ищет новую идентичность, в которой он мог бы воплотить свое переживание судьбы и свою потребность выйти за рамки “здесь и сейчас” своего существования (В. Еротич).
В противном случае художник стал бы походить на немую энциклопедию, а его творчество – на груду бесполезных бумаг. Вот почему функция и долг художника – обогатить свой мир, компилируя и облагораживая опыт, накопленный им. Опыт следует поставить на службу жизни.
Опыт – это смесь духовных и материальных знаний, ждущих воплощения со стороны креативных сил и энергий человека. Творя, человек перерабатывает свой опыт и создает синтез, которым обосновывает смысл и цель своего творчества и опыта. В этом смысле творчество обладает пророческим призванием.
Из объекта (природного и социального мира) и субъекта (Бога, ближних и себя) человек черпает свое знание таким образом, что создает своеобразный синтез и через него восходит к духовным реалиям. Творя, человек создает нечто совершенно новое из уже знакомого.
Творчество – продукт зрелости и полноты опыта. Творчество – постоянный синтез уже знакомого и того, что еще только следует познать.
Творчество рождается из опыта человека. Это последнее слово человеческого опыта. Только такое творчество бывает зрелым и обоснованным. Вот почему опыт предшествует творчеству.
Индивидуальное творчество
Индивидуальное творчество является в большей или меньшей степени владением отдельной личности. Это так, потому что опыт каждого человека обладает фольклорным измерением.
Другими словами, опыт каждого человека идентичен опыту других людей, но разным образом воспринимается и выражается. Художником является каждый, кто претворил свой опыт в жизнь. Человеческий опыт не следует превращать в выставку смерти.
Художником является только тот, кто сумел разгадать смысл существования. Своим творчеством художник обогащает свою жизнь Тем, Кто есть Истина.
От того, какое отношение к жизни строится им, зависит, откроет ли художник нечто новое, обогатит ли старое или же уничтожит уже созданное.
Искренность, самокритичность, опыт и подвиг – вот основа творческой реализации. При отсутствии искренности, самокритичности и особенно подвига творчество становится негативной формой и извращенной картиной.
Из акта лучезарного открытия Света оно может превратиться в акт общения с мрачными пределами смерти. Утрачивая измерение богочеловеческого реализма, оно упирается в безысходность и отчаяние, в страну смертной тени и в неодолимые противоречия бытия.
Вот почему мы утверждаем без колебания, что существует и псевдотворчество. Его содержание символизируется хаосом. Вера в Бога наполняет творчество единой душой и единым духом. Поэтому фальшивки и бессмысленные отношения, создаваемые вне Бога, суть потенциальный источник уродства.
В сущности, без Бога и вне Бога нет творчества. И в той степени, в которой оно вообще появляется, оно бывает сложным, но хорошо спаянным пакетом относительных корыстей и связей. Цель творчества такого рода – удовлетворить поверхностно, то есть на какое-то время душевные потребности человека с ”опустевшей душой“.
Эксгибиционистская манерность и привлекательность – вот сердцевина стратегии псевдохудожника, ищущего внимания культурных кругов. Творчество, созданное для того, чтобы стать коммерческим продуктом, онтологически аморфно и оттого безлико.
В этом контексте я бы указал на самую серьезную проблему современной живописи, известную под именем “реификации” [2]. Но истинный смысл творчества совсем не таков. Истинное творчество направляет ум к величайшим вопросам, к труднейшим проблемам [3] и особенно к проблеме смысла жизни.
Осмеливаюсь утверждать, что истинным художником является только тот, кто творит таким образом, что сам процесс творения становится для него conditio sine qua non (необходимым условием). Проиллюстрирую свой тезис свидетельством великого Рембрандта: “Рисую, потому что не могу не рисовать”.
Два акта творчества
В творчестве средует отличать два акта, для него характерно следующее деление: субъективное творчество (самоусовершенствование, аскеза) и объективное творчество (художественная реализиция духовного миропонимания). Объективное творчество a priori исходит из субъективного творчества.
Можно сказать, что объективное творчество – это и есть душа субъективного творчества. Например, актеров можно рассматривать как проявления того духа, который обитает в них.
Они строят свое отношение ко всему, движимые внутренними состояниями духа. Творчество – это отблеск души человеческой. Оно – своеобразное физическое и художественное выражение души.
Если душа способна высказаться, то она делает это лучше всего посредством творчества. Вот почему творчеството многомерно. Оно и духовно, и социально, и научно.
Это духовный акт, порожденный свободой человека. Творчество, которое не содержит упомянутые элементы, приковано к земле, детерминировано землей и оттого лживо.
Псевдотворчество
Псевдотворчество – это грубая и хорошо замаскированная имитация истинного творчества. На языке искусства имитация истинного творчества, граничащего с гениальностью и святостью, называется кичем. Кич исчерпывается индивидуальным эгоизмом и остается навсегда похороненным в его гробу.
В основе творчества такого закрытого и психологического рода лежит эгоцентризм. Кич-творчество основано на комплексах личности и ее фрустрациях.
Оно является плодом разочарованности псевдохудожника, его неспособности реализоваться в качестве настоящего творца.
Нереализованный художник, ведомый воображением, страстью и гневом, редуцирует свободу творчества, – и его творение становится зависимым от зависти и предубеждений.
В искусстве известен низший тип Сальери, символ фрустрированного и нереализованного художника, наряду с высшим типом Моцарта, символом гениального и реализовавшегося художника [4].
”Творчество“ художников, заболевших синдромом Сальери, не может привести к высшей эманации и свидетельству о горних мирах. Оно не может потрясти своим вдохновением самые основы души.
Своим отсутствием духа оно бросает в уныние душу и доводит ее до ощущения абсурда. Сальери совершил страшный и постыдный чин эвтаназии истинного искусства. Его ревностными соработниками становятся художники, исполненные ненавистью, бунтом и цинизмом. Их общий эквивалент – зависть.
Я полностью согласен с Бердяевым, который говорит, что в условиях падшего мира творить становится все тяжелее, что творчество тонет все глубже и глубже и все более подчиняется внешней необходимости. Оно не создает новую жизнь, а лишь культурные продукты большей или меньшей степени совершенства.
Но творчество – это не создание культурных ценностей, а потрясение и вдохновение человеческого бытия в целом, направляющее его к иной, высшей жизни, к иному бытию [5].
Достоевский оставил нам саркастический, но и мудрый анализ псевдохудожников: “Это только разговоры старых теоретиков, которые давно уже выдали самим себе свидетельство о зрелости и склонны восхищаться самими собой, читать лекции другим и проводить время в сладкой дремоте” [6].
Здесь мы снова встречаем попытку эстетики и элоквенции пленить человеческий ум. Эстетизм софистики особенно ярко выражен в драме и литературе. У нас появляется ощущение, что дух спит и позабыл свою роль.
Все погрузилось в царство стереотипности. Словно получилась некая огромная концентрация противоречивых и несвязанных между собою идей.
Создаются целостности из несвязанных между собою элементов, которые только на первый взгляд логически и эстетически выдержаны, привлекательны, убедительны и ”мощны”.
Нет сомнения в том, что они – некий призыв к человеку, но это призыв к романтизму смерти и бесполезному шарму homo stupidus. Это существенно пустые произведения без онтологического измерения.
Роль пессимизма очевидна. Но пессимизм – непозволительный элемент для творчества. Пессимизм разъедает творчество изнутри. Безбытийное творчество осуждено на изоляцию и смерть. В своем творчестве художник открывает нам свою душу.
Именно в этом и состоит одна из целей художественного творения. Оно должно предложить нам выход из душевной пустоты. Художник с его духовным опытом должен вести нас по пути страдания, дабы привести нас к спасению. Художник будит уснувшую совесть человека.
Таким образом он помогает ему вернуться к Смыслу. Возврат к смыслу – основное условие творчества. Творчество – это не легализация куртуазных забав, свойственных кулуарным кругам.
Художник не имеет легитимного права превращать свое творчество в сарказм и подрыв всего и вся. Напротив, творчество – лишь другое имя для процесса созидания.
В мир творчества не может вступить тот, кто замуровался в стенах психологических комплексов. Да, человеческий опыт нуждается в серьезном критическом подходе. Но критика остается адекватной постольку, поскольку она не переходит в упрямство и придирки.
Художник, сведенный лишь к интуитивному переживанию духовности, никогда не познает до конца смысл творчества. А в таком случае разверзнутся бездонные просторы для злоупотребления им.
В творчестве проявляется желание человека выйти из природных рамок, которыми он сам себя ограничил.
Творчество – это борьба со своей природой (Бердяев). Но это не борьба с самим собой, а борьба за возвышение себя. Природа этой борьбы несет на себе отпечаток каждой отдельной личности.
Личностные черты творчества
Личностные черты творчества освобождают его от всякого схематизма. Творчество – своеобразный букет идей, которые не могут детерминироваться материей. Они просто струятся из бездонных глубин человеческого духа. А человеческий дух обладает божественными измерениями.
Отсюда можно сделать вывод, что творчество возможно лишь постольку, поскольку оно свободно от всякой детерминации. Посредством духовного опыта творчества открывается тот факт, что Я, субъект, изначально выше, чем не-Я, объект.
Но в то же время творчество обратно эгоцентризму, который является забвением, но не нас самих, а того, что над нами.
Творческое дело – не отражение нашего собственного несовършенства. Оно направлено на преображение мира, стремится к новому небу и новой земле. Творчество никоим образом не есть одержимость собою, оно всегда выход из себя. Ибо одержимость собою угнетает, а выход из себя освобождает [7].
Должен констатировать, что искусство в Македонии находится в глубоком кризисе. Творчество подлинного духа спит в недрах моего отечества. Все более часты и крикливы ”акции“ под знаком поверхностности и глупости. Творчество злоупотребившей человеческой свободы находит своего наилучшего апологета в вульгарности. Мне незачем искать на стороне аргументы в пользу этого утверждения, так как я нахожу их в моем родном городе – Струге.
Я живу со все большей уверенностью, что мой родной город серьезно инфицирован духом субкультуры. Это культура, которая предлагает варварство и готовит почву для нового язычества New Age. Форсируются кич и безвкусица.
Новый либерализм и новая буржуазия доминируют в городе, который был символом аристократической культуры и непоколебимой веры. Некогда самый поэтический город звучит сегодня наиболее непоэтично. Хотелось бы, чтобы я был не прав, но думаю, что события движутся к вершине айсберга.
В принципе кич и безвкусица черпают энергию для своего существования из человеческой суеты и гордости. Новое язычество, как и старое, опирается на культ человекобожия. Но именно они стали образцом для воспитания и формирования моих сограждан.
Стружане серьезно заражены вирусом богохульного мировоззрения. А так как богохульство по природе своей антикультурно, поскольку им уничтожается культ, то есть прославление Бога, то чем более усиливается богоборчество стружан, тем более падает уровень их культуры.
Каждый род хулы является своеобразным поруганием святыни и повреждением девственных пределов культуры. Стружане испокон веков понимали культуру как совокупность высоких достижений духа. Но такой уровень культуры не может длиться без почтительного чувства ко всему, что утверждает достоинство человека.
Поэтому падение уровня культурного творчества бросает нас безо всяких преувеличений в состояние нового примитивизма. И если так, то незачем задаваться вопросом, откуда и почему вспухают бесконечные неправительственные организации, учреждения и акции, призванные насаждать культуру новейшего неопримитивизма в нашем городе!
В качестве иллюстрации дам только два примера: Театральное общество Везденского и музыкальный хэппенинг “Доjди веслаj”.
Само понятие примитивизма указывает на отсутствие глубины, внутреннего содержания и смысла (Достоевский). И Авсеенке [8] не чужда подделка творчества, говорит Достоевский. Но то, что верно для него, верно и для любого подобного ему.
Такие ”творцы“ сводят свое творчество к копированию безвкусного и полуписьменного жаргона, заталкивают его в рамки грубых и примитивных манер и ограничивают его показом типов и характеров, отталкивающих человеческие чувства [9].
Поэтому только достоверный показ тех или иных лиц – не достаточен, необходимо также и ясное освещение образа светом собственного художнического взгляда.
Интегральность творца
Интегральность творца – точка отсчета для определения качества творчества посредством цветов, которые дает нам сама жизнь. Качество решений, к которым приходит творец в произведениях, которые он предлагает миру, определяет и качество и возвышенность представленного им духовного творения.
От духовности творца зависит качество творения. Творец, как мы знаем, передает, то есть делает живым свой личный опыт, личные впечатления и взгляды. Он создает свой автентичный мир и отношения, которые свидетельствуют об ином, высшем мире. Но творчество – это не процесс создания абстрактных свидетельств о вечных истинах. Творчеством художник оправдывает тяготение своей души.
Опыт и творчество нераздельны. Но интегрирует ли творчество впечатления и опыт любого рода, в том числе и деструктивные порывы? Не является ли онтологическая основа безусловно необходимой для творчества?
Можно ли в понятие творчества включать любое повествование без сути, без глубины и мистического воздействия? Можно, если смысл творчества релятивизируется. В свете всеобщей относительности все это возможно, разумеется. В ней все возможно из-за отсутствия абсолютных и вечных ценностей.
Вспомним слова Достоевского: “Если Бога нет, то все дозволено”. Но творчество не только не относительно, напротив – оно создается опытом и переживаниями, накопленными в пользу бессмертной жизни. Вот почему субъективное творчество – основа любого другого профессионального творчества.
Творчество следует понимать не как выпуск финального творческого продукта, – говорит Бердяев, – а как раскрытие бесконечного, как полет в бесконечность; это не объективация, а трансцендирование. Творчество – продолжение миротворения [10].
Поэтому только духовная самореализация делает возможным трансцедентный статус творчества. Другими словами, творчество является творчеством только если творец-художник стремится достичь высот идеала.
Но к сожалению и само понятие идеала понимается ошибочно. Им часто и нарочно злоупотребляют художники ницшеанской и масонской направленности. Из-за своего искаженного миропонимания они живут некоей иллюзией могущества и именно эта иллюзия становится для них высшим идеалом.
И европейский психоанализ, чьим отцом является Фрейд, видит в псевдотворчестве средство, посредством которого невротики могут смягчить свой комплекс неполноценности или усилить комплекс сверхценности (Адлер).
Ложное творчество компрометирует подлинное, ибо торгует природной функцией творчества. Скажу яснее: самовлюбленный художник-нарцисс торгует ценностями, которые определяют сущность творчества. Творчество начинает служить одним из способов социального выживания.
В этом случае, однако, оно уже не является автентичным свидетельством духовной посвященности человека. Это особенно характерно для состояния театрального искусства. Укажем на примеры Малера и Кафки.
Ни тот, ни другой ни в какой момент своей жизни не позволили, чтобы их подкупили каким бы то ни было образом, и не демистифицировали своего творчества даже в условиях тяжелейших личных и общественных кризисов.
Большинство всемирно известных художников находило силы для своих творений в неиссякающем ключе христианского смирения. Им запечатлены их бессмертные произведения. Вот почему они и их произведения являются своеобразной теодицеей.
Может ли творец продолжить творение мира, если его творчество компрометируется капризами и предрассудками людей с безликим, непозволительно впечатлительным и мечтательным настроем или же самовлюбленностью бесчисленных бездарных и пустозвонных ”активистов“, вообразивших себя гениями? [11].
Без Бога и мира наше творчество можеть мгновенно обрушиться до дерзкой комедии и иронического плача. С сожалением отмечаю, что именно это происходит в Струге и притом перед нашими глазами.
На стружанской театральной сцене нередко триумфирует деструктивность релятивизма и анемичной воли. Бывает, что в ощутимом отсутствии доброй воли начинают видеть глубокий смысл жизни.
Генетически мутировавшее искусство создает гибриды с чисто коллекционерской функцией. Его роль – приукрашивать дутые попытки горделивых молодых авторов, могущих похвастаться только амбициями и сомнительными успехами.
Художник утрачивает основы, на которых покоится любое истинное творчество. Функция творчества в произведениях молодых, все еще не утвердившихся стружанских авторов несет на себе отпечаток инстинктивности. Известен афоризм: жизнь пишет романы.
В случае вышеупомянутых театральных работников из Струги этот афоризм можно перевернуть: романы пишут жизнь. У них творчество – финальный продукт их профессиональной реализации, а не самой жизни.
Ибо актер живет на сцене, а это значит, что он живет своей жизнью, а не жизнью другого человека. Актер – не копия чужой жизни. Он не является плагиатом чьего-то существования. Он призван жить своей самобытной жизнью и тогда, когда играет жизнь другого. Он истолковывает жизнь другого, но не имитирует его.
Если он соглашается играть жизнь другого за счет своей собственной жизни, то в таком случае его творчество извращается, и из акта несебялюбивой любви превращается в акт эгоизма. Доминирует комплекс неосуществленного желания и страдания из-за неосуществленных мечтаний. Вследствие этого такие актеры начинают идентифицироваться с негативными образами мировой литературы и кино.
Доминирует бунт против Бога, против мира, против ближнего и самого себя; бунт против любого рода авторитетности вне зависимости от того, о внешнем авторитете ли идет речь, или о внутреннем.
По сути они и не способны отличить одно от другого. Когда смотришь их представления, душа наполняется такой же пустотой, как когда читаешь Сартровы сентенции: “Мой ближний – это мой ад” и “Если Бог существует, я не свободен”.
Забывается о том, что художник властен создать мир, достойный для него и для каждого человека на планете. Люди утратили смысл самоуважения и не уважают других. Утратив способность к самокритике, они отдаются некритически неискренности и экспериментализму.
Сцена превращается в лабораторию, а сами актеры в экспериментаторов. Публика вынуждена участвовать в чуждых ей лабораторных опытах.
В вымышленных мирах и театральном иллюзионизме ощутима мечта о могуществе и власти. Обладать властью над сценически представленной судьбой – это род заместителя утраченных реальных возможностей.
Эти люди со сцены наблюдают жизнь либо глазами, либо воображением, но никогда не живут ею. Величайшие борцы со всем, что трансцендентно и метафизично, они странным и парадоксальным способом обращаются именно к этим силам, только с обратным знаком, чтобы осуществить на деле свою невозможную миссию. Этим они защищают свою позицию самоназначенных богов.
Для людей такого рода все желания в сфере мечты и иллюзии становятся реальными. Достаточно лишь пожелать. Не получил только тот, кто не пожелал. “Всемогущее” творчество “всемогущих” творцов задумано как финальное выражение и подтверждение личности, способной собрать самостоятельно мозаику бытия, проникая в глубины мира, и там, где-то за кулисами, открыть сверхразумные тайны. А для этого, конечно, Бог не только не нужен, но и мешает.
На стружанской театральной сцене уже несколько лет продолжается большой научный эксперимент, начатый в последние годы в подножии швейцарских Альп. Эксперимент с большим Акселератором, который должен дать человеку возможность открыть “божественную частицу”.
При этом непросвещенные европейские ученые не знают истину, до которой дошли стружанские театральные работники: я – бог самого себя. Кризис искусства и творчества имеет планетарные размеры.
Струга – только часть этого универсального пространства. Все это так и в глобальном, и в локальном плане, ибо кризис художника есть кризис его духовной идентичности [12].
Новейшая тенденция
В последнее время появилась тенденция к аристократизации искусства. Считается, что само понятие “художник” указывает на привилегированный статус того, кто творит. Формализм – первый критерий новоустановленной иерархии ценностей. Религии как покровительнице творческой мысли объявлена война. Из средства для синтезирования возвышенных ценностей и отношений творчество превращается в средство для раскола.
Этой черте мирового искусства следуют с легкостью молодые стружанские художники. Беззаботно и с невиданной легкостью, порожденной богословской безграмотностью, порвали они связи с Богом и святой Церковью Божией, а тем самым и с преданием собственного народа, чья духовная идентичность определяется православным христианством.
Творческая активность стружанских художников начинается с финала. Это все равно что начать рассказ о жизни писателя с даты его смерти. Ясно, что после этого дезинтеграция культуры стала навязчивой темой для самопровозглашенных творцов. Боль от этой горькой истины о нашей местной культуре и ее актерах заставляет меня писать это.
Ведь все же цель творчества – не в том, чтобы сеять энтропию. Всякое творчество стремится к Богу. Им человек-творение славит Бога-Творца.
Но всегда, когда человек отказывается творить вместе с Творцом, получается невиданная извращенность и самая примитивная клевета. Не следует забывать, что имя противника дара и святости жизни – “Клеветник” (диаболос, дьявол).
О, как безумно, дерзко и нагло творение, отрицающее своего Творца! Но в то же время и смешно при всякой своей попытке расщеплять (шизофрения) и клеймить! Карикатурно выглядит любое произведение, стремящееся к бессмыслице и стерильности. Непримиримые оппозиции такого рода разрушают творчество.
Действительно, безумна антиномия такого рода: творчество, которое разрушает! Творчество всегда созидает. Вся эта шумиха – из-за непонимания точного смысла понятий. Насколько извращенным должен быть ум того, кто считает, что творит тогда, когда разрушает?
Творить может только духовно преображенный, самосознательный и зрелый человек. Не может быть художником тот, кто не достиг совершеннолетия, духовной зрелости. Творчество совершеннолетних бессмертно в Духе Святом. Но годы не являются никоим образом гарантией духовного совершеннолетия.
В этом смысле и 50-летний человек может оставаться инфантильным. Духовно зрелый художник не считает, что божественные идеалы падают с неба.
Он из собственного опыта знает, что они достигаются усилием, жертвованием всей жизни. В этом смысле и преп. Серафим Саровский определяет цель христианской жизни как “стяжание Духа Святого”. На языке патристического богословия мысль преп. Серафима можно свести к одному только слову: обожение (феосис).
Произведение художника есть отражение его зрелости и доказательство его храбрости и готовности встать лицом к лицу с проблемами бытия. Своим творчеством творец соединяет души людей.
До каких результатов дошел вышеупомянутый молодой стружанский художник? Позволю себе процитировать фрагмент из “Дневника” Достоевского. Думаю, что в нем автор описывает великолепным образом художника, ставящего творчество на службу собственной славе: “Право, мне все кажется, что у нас наступила какая-то эпоха всеобщего “обособления”.
Все обособляются, уединяются, всякому хочется выдумать что-нибудь свое собственное, новое и неслыханное. Всякий откладывает все, что прежде было общего в мыслях и чувствах, и начинает с своих собственных мыслей и чувств.
Всякому хочется начать с начала. Разрывают прежние связи без сожаления, и каждый действует сам по себе и тем только и утешается. Если не действует, то хотел бы действовать.
Положим, ужасно многие ничего не начинают и никогда не начнут, но всё же они оторвались, стоят в сторонке, глядят на оторванное место и, сложив руки, чего-то ждут. У нас все чего-то ждут. Между тем ни в чем почти нет нравственного соглашения; все разбилось и разбивается и даже не на кучки, а уж на единицы.
И главное, иногда даже с самым легким и довольным видом. Вот вам наш современный литератор-художник, то есть из новых людей. Он вступает на поприще и знать не хочет ничего предыдущего; он от себя и сам по себе. Он проповедует новое, он прямо ставит идеал нового слова и нового человека. Он не знает ни европейской литературы, ни своей; он ничего не читал, да и не станет читать.
Он не только не читал Пушкина и Тургенева, но, право, вряд ли читал и своих, т. е. Белинского и Добролюбова. Он выводит новых героев, новых женщин, и вся новость их заключается в том, что они прямо делают свой десятый шаг, забыв о девяти первых, а потому вдруг очутываются в фальшивейшем положении, в каком только можно представить, и гибнут в назидание и в соблазн читателю.
Эта фальшь положения и составляет все назидание. Во всем этом весьма мало нового, а, напротив, чрезвычайно много самого истрепанного старья; но не в том совсем дело, а в том, что автор совершенно убежден, что сказал новое слово, что он сам по себе, и обособился и, разумеется, этим очень доволен” [13].
Любой человек со здоровой совестью и правдивой душой в буквальном смысле слова погнушается, а может быть и посмеется над таким злоупотреблением творчеством. Искренний человек никогда не согласиться с подрывом и отрицанием подлинных ценностей.
Меня сильно задели и обидели слова, написанные одним молодым стружанским художником: “Наступило время ликвидированных ценностей”. Хочется верить, что эти слова, свойственные больному тоталитарному уму, не являются плодом его духа и его собственного духовного падения. Хочется верить, что это не было попыткой рекламировать философию нигилизма в Струге.
Новейшая тенденция современных художников всего мира – их одержимость моральной эрозией и сектантским показом только зла в мире. Занимаются злом, не вникая и не усваивая смысл борьбы с ним. Им кажется, что зло – альфа и омега в процессе творчества.
Зло, агрессия и психоз – для них единственные предметы, возбуждающие ужас и чувственный трепет. Художник такого рода чаще всего вырабатывает аналитическое и описательно-художественное отношение ко злу и греху.
Он изображает зло и при этом словно предполагает, что жизнь и творчество обусловлены им. В душе воспринимающего возникает недоумение. С одной стороны, возникает вопрос: зачем нужно показывать только зло и не является ли это своеобразным мазохизмом?
С другой: если представлены только антиэстетические измерения зла, то не означает ли это, что автор не выработал зрелого отношения ко злу и только запутался беспомощно в бессмысленном круге протеста?
Или, по меньшей мере, что автор был привлечен и заворожен ужасом зла и во имя добрых намерений и филантропизма манипулирует двусмысленностью и воображением? На эти вопросы автор никогда не отвечает и ничего не объясняет, ибо он изгнал, как истинный раскольник, добро из творческого процесса.
Творчество не должно сводиться к голому эстетскому описанию жизни и ее проблем. Тогда оно будет не творчеством, а художественным анализом или критикой. В таком случае утрачивается возможность выведения уроков и произведение обрекается на одномерность, монизм и петрификацию. Любой здоровый человек знает онтологические последствия присутствия зла.
Но немногие могут дать убедительный и твердый ответ на этот вызов и немногие успевают разбудить душу человеческую.
Художник – это человек, способный создать своим творческим делом тот духовный эффект, который даст душе силу и энергию в борьбе со злом. Без такого жизне-потребного и душеполезного понимания творчества можно с полным правом сказать, что оно рекламирует зло и бессмыслицу, или же что имеет коммерческий, денежный и товарный смысл.
Добро является основой творчества
Добро является основой творчества и поэтому скандально и абсурдно изгонять его из структуры творчества. Творчество без базовой роли добра превращается в противоречивый и двусмысленный продукт. Добро определяет онтологию творчества. Всегда, когда доброе и вечное служит целью творчества, оно подготвлено вести борьбу со злом и свидетельствовать об истинной жизни.
Стало обычным делом, когда художник творит, не внося жизнь в свое произведение. После чего воспринимающий остается с чувством недоумения, а само произведение воспринимается либо как апология зла и паранойи, либо как вещь с чисто эстетскими и куртуазными измерениями.
Художник не должен позволять себе роль неутрального и пассивного аналитика, не озаряющего жизнью свои произведения. Такой творец неспособен вникнуть в онтологию жизни и предается злобному и разрушительному воображению.
В этом случае логично признать, что налицо кризис ценностей. Легко определить источник этой спонтанной и всеобщей ликвидации ценностей. Конечно, не следует допускать “кастрацию” зла в творчестве, но ведь подлинная цель творчества – обличать и преображать зло.
Зло – только средство для покаяния и добра. Творчество – ничто иное как самооправдание и творческая диалектика добра.
Вот почему я все более убеждаюсь в том, что между словами “талант” и “художник” нельзя ставить знак равенства.
Талант не анаэробен, не беспочвен. Он должен питаться Духом Святым. Быть талантом, и при этом быть беспочвенным, значит быть талантом на коротких ножках.
Бесполезно усилие художника создавать творчество, которое будет гасить абсолютную ценность жизни и вести к потере метафизической ценности. Будет ли такое “творчество” оправдывать свое имя? При нигилистической пропаганде творчества вообще не существует.
Лучше всего все это описывается словом “антитруд”. Художник-выразитель бестиального протеста отлично чувствует и сознает, что он может, но не хочет отказатьс
я от своей иллюзорной позиции, внушающей ему, что он средоточие универсума [14]. Это заключение можно проиллюстрировать высказыванием Ненада Йолдески, молодого стружанского поэта, который выразил свою общечеловеческую жажду и тоску по свету: “Я жаждал света”.
Эта общечеловеческая потребность в свете основывается на учении святого Иоанна Богослова о человеке как существе, сотканном из света.
Из уст Ненада Йолдески проговорил изначальный человек. Парадокс Ненада Йолдески в том, что он не перестает славить смерть вопреки исповеданной им жажде света.
Для меня настоящий Йолдески – тот, кто борется за жизнь и славит жизнь. Этот Йолдески мне дорог.
Чувствую его своим братом. Но призыв об одухотворении творчества услышан – по крайней мере пока – немногими, а выслушан еще меньшим числом. По инерции старый и обветшавший человек, изжеванный грехом, продолжает барахтаться в грязи настоящих гадостей, выдавая это за честность и смелость (Достоевский).
Это так, потому что получается скороспелый бросок к объективному творчеству за счет субъективного. Субъективное, которое духовно и вместе с тем реально, остается в небрежении.
Из-за этого и объективное творчество остается без своей онтологической основы. Второе из них, которое символично и служит выражением и отображением первого, выказывает свою мертвенность. Его содержание – не на уровне творческих потребностей, ибо не несет в себе того, что называется позитивной ценностью.
Бесполезный же труд – это своеобразный культурный мазохизм. Художник отходит от своего сердца, от своей сущности. Этим он девальвирует свое творчество. Творчество – выражение порывов сердца, ибо именно сердце является обиталищем всех сознательных действий души.
Вот почему человеческое сердце глубже любого другого, “кто узнает его?“ (Иер. 17:9). В нем рождается решимость человека совершить тот или иной поступок, в нем обитают разнообразные стремления и желания; оно – обиталище воли и ее решений: “и предал я сердце мое…” (Еккл. 1:13) [15].
Субъективное творчество
Субъективное творчество – это творчество в глубинах сердца. Это значит, что художник прежде всего должен выстроить творчески собственную личность. Художник должен воссоздать самого себя духовно.
Чайковский в одном своем письме говорит, что после каждого своего шедевра он со слезами на глазах молился Богу о даровании смирения, чтобы не возгордиться, ибо понимал, что его творение принадлежит Богу, а не Чайковскому.
Этим он превозмогал свою суетность. Суета неизбежно порабощает художника, давая ему ложное и компрометирующее восприятие его самого. Вот почему гениальное творчество – это качественный продукт духа, отражение его возвышенного характера. А объективное творчество идет от сердца, нашедшего свой истинный смысл, одухотворившего себя и открывшего смысл мира.
Согласно В. Еротичу без Христа и Его призыва к свободе мы лишимся не только подлинного мотива творчества, но и вообще смысла жизни, творя без духа или вернее без Святого Духа, – создавая, но без пользы, а на погибель миру и нам самим [16].
К сожалению (никак не могу убедиться в противном), наш художник платит за свою гениальность – по словам о. Сергия Булгакова – дорого и сверхдорого тем, что начинает презирать свое предыдущее самоотрицание, так тяжко удающееся грешному и себялюбивому сердцу человеческому.
Вопреки призыву Владеты Еротича, в одной пьесе, поставленной Театральным обществом Везденского, были сказаны слова, которые грубо унизили и опошлили истинное творчество. Члены этого общества обесценили себя и свой личный и профессиональный этос.
Пьеса закончилась невиданным хаосом, оплеванием величайших гениев, признанных человечеством. В самом конце, ради максимального абсурда, были сказаны следующие слова: “во имя Отца и Сына и Святого Духа”. Как будто Бог благословляет их всеотрицание и глупость. Этот род осмеяния и богохульства свойственен падшему уму.
Отрицание Творца всего, что хорошо и благо, граничит с сатанизмом. Можно сказать, что оно вступает в его пространства и идентифицируется с ним. На сцене доминирует дух ненависти. Минимизируется ценность любви. Ненавидится все, что свято.
У этих людей атрофирована чуткость к духовным истинам. Они не хотят, чтобы их понимали, и отказываются понимать других.
Это напоминает мне случай с Альфонсом Доде и Гегелем. Доде читал Гегеля, но не понимал его. Упорно читал и снова не понимал. В конце концов он закрыл книгу и бросил ее со словами: “Тот, кто не хочет, чтобы его понимали, не заслуживает, чтобы его читали”.
По тем же, в общем-то, причинам и люди из общества Везденского впали в кризис собственного творчества и тем самым поставили под вопрос и само свое дальнейшее существование. Очевидно их стремление, чтобы их заметили любой ценой.
Но если иметь в виду то обстоятельство, что свое отрицание любых ценностей они хотят направить прямо на все, что гениально и креативно, то станет ясно, что члены этого общества противопоставляют гениальности только свою собственную глупость.
Хуля гениальные произведения, они ставят под вопрос существование собственного творчества. Это хорошее доказательство того, что воображение способно толкнуть самовлюбленного художника в мир пустых химер.
Бросается в глаза хрупкая архитектура их творчества – результат их духовной необразованности и неспособности реализовать субъективный аспект творчества. В душе презирая самих себя, они безжалостно топчут имена подлинных творцов, ведомые логикой тех, кто ”открывает Америку“.
Типичный дальтонизм. Они неспособны различать цвета. Но все это не более чем смешной бунт, подобный бунту осенних листьев, восставших против ветра (Св. Николай Велимирович). Будучи неспособными приблизиться к большим величинам мира искусства, они высыхают как трава под тенью громадного грецкого ореха [17].
Без всякого основания чувствуют себя атакованными и обороняются, снова без всякой нужды, подобно Сервантесовому герою Дон Кихоту, единственным способом, который им доступен: высокомерием и презрением ко всему, что благородно и возвышенно. Точь-в-точь как циник из одноименного рассказа Чехова. Подобно ему, и они ставят под вопрос ценность и смысл всего сущего.
И делают это только потому, что глубоко в себе сомневаются в собственной самоценности, а тем самым в собственной личности. Им не знакомо свидетельство, рождающееся из искренних усилий души. Из-за отсутствия искренности бросается в глаза и отсутствие творческих сил. Результаты обратно пропорциональны.
Бьют всегда по самому больному месту. И именно этот способ опорочения всего называется у них творчеством. Их грубость заставляет их верить в теорию примитивности веры народа.
Наслушавшись либеральных и гадких анекдотов, потешаются над дурацкими историями о том, как некий священник исповедывал старуху или как мальчишка молился своему ”петку“. Хихикают, сами не зная над чем [18].
Спит духовное сердце
Творчество превратилось в болезненное осмеяние святыни жизни. Смысл всего сущего теряется в этой крикливой кутерьме. Очень жаль, если контроверзность, хаос и бесовская инспирация превозносятся как фундамент истинного творчества.
Это не аргументы подлинной свободы. Это аргументы творческого бессилия. Ложь и химера – вот конечные продукты всех этих подделок.
Спит духовное сердце приземленного художника. Но не исчезли художники, которые принимают настоящую жизнь серьезно и радостно, с сердечным чувством, – именно эти люди не позволяют себе уснуть до конца в струях самовосхваления.
Жизнь, которая пробудилась и начала бить живым ключом, уже не остановится. Самоупоенность скоро пройдет и чем большей была она, тем сильнее наступит настоящее отрезвление, которое поведет нас вперед – и только вперед [19].
Чтобы не быть ошибочно понятым, хочу подчеркнуть, что я вовсе не сомневаюсь в таланте и потенциале наших молодых авторов. Я убежден, что это авторы с исключительными дарованиями.
Нужна только воля сердца и усилия смирения. Тогда культура поднимется на уровень, который сделает возможным духовное преображение – каждого человека по отдельности и всех людей вместе.
Там, где есть надежда на преображение человеческой души, налицо и неисчерпаемые источники творческого вдохновения. Это взаимный процесс усовершенствования и передачи опыта, полезного и назидательного для всех.
Творчество обличает художественными методами зло и даже хотя бы только этим доказывает свою истинную основу – борьбу за жизнь, немыслимую без вдохновения, воскрешающего душу человека и будящего духовный инстинкт борьбы с безжизненностью и потерянным достоинством.
Поэтому повторю еще раз: творчество – это процесс универсальной и креативной апологии ценностей, которые возвышают значение и смысл жизни и человека.
Калистрат Санджакоски
Перевел с македонского Андрей Романов
Примечания
[1] Georgije Florovski, Metafizicki preduslovi utopizma, Beograd, 1991, 8 стр.
[2] Превращение художественного произведения в товар.
[3] F. M. Dostoevski, Dostoevski kao mislilac 3, Dnevnik pisca 1876, Beograd, 1981, 125 стр.
[4] Больше об этом см. в: Сергий Булгаков, Тихие думы. YMCA-Press, Paris, 1976, 63-70 стр.
[5] Николаj Берђаев, Самоспознаjа, Нови Сад, 1987, 257 стр.
[6] F. M. Dostoevski, Dostoevski kao mislilac 3, Dnevnik pisca 1876, Beograd, 1981, 306 стр.
[7] Николаj Берђаев, Самоспознаjа, Нови Сад, 1987, 253 стр.
[8] Лицо, критикуемое в ”Дневнике писателя” Достоевского.
[9] F. M. Dostoevski, Dostoevski kao mislilac 3, Dnevnik pisca 1876, Beograd, 1981, 124 стр.
[10] Николаj Берђаев, Самоспознаjа, Нови Сад, 1987, 252- 256 стр.
[11] F. M. Dostoevski, Dostoevski kao mislilac 2, Dnevnik pisca 1873, Beograd, 1981, 222 стр.
[12] ”Художественное творчество – сублимированная компенсация неосуществленных инстинктивных желаний, неосуществимых из-за препятствий внутреннего или внешнего рода. Среди этих желаний наиболее распространены сексуальные, при которых сексуальная энергия художника дает ему полезное топливо для сублимации творения. Гипертрофированная фантазия художника, впрочем, появилась в качестве компенсации за предшествующие лишения, обременившие его. Вот почему посредством того, что он создал, художник стремится освободить себя, хотя бы временно и относительно, от давления реальности. В отличие от обыкновенного человека, художник переживает гораздо сильнее разлад меж реальным и идеальным бытием. Поэтому он и стремится постоянно реализовать и воплотить в своем творчестве свое сильное ощущение нецелостности и неполноценности. Анализ характера художника и его творений выявляет постоянное присутствие целого спектра элементов детской психики у взрослого художника. Отсюда у него так много нарцисстическо-эксгибиционистских, садистско-мазохистских, до-эдиповых и эдиповых элементов. Художник, неудовлетворенный реальностью, отвращается от нее и обращается к фантазии и воображению. Он находится в режиме автокреации, а творческий акт извлекает свои глубочайшие импульсы из желания прикрыть свои недостатки собственными средствами”. – Владета Jеротић, Психолошко и религиозно биће човека, Нови Сад, 1996, 96-100 стр.
[13] F. M. Dostoevski, Dostoevski kao mislilac 2, Dnevnik pisca 1873, Beograd, 1981, 93-94 str. [Здесь это место из “Дневника писателя” процитировано по русскому оригиналу. – Пер.]
[14] Давид Перовић, Проjаве хришћанског етоса у домострojу спасења, кроз личност, и у богословљу, Београд, 2001, 56 стр.
[15] Павле Флоренски, Стуб и тврђава истине, књига друга, Београд, 1998, 385-389 стр.
[16] Владета Jеротић, Хришћанство и психолошки проблеми човека, Београд, 1997, 74 стр.
[17] Известны слова Бранкузи о Родене. Оба были всемирно известными скульпторами. Бранкузи был молодым румынским скульптором, ассистентом в мастерской Родена в Париже. Из-за того, что его считали гениальным скульптором, которого ждет мировая слава, Бранкузи получил приглашение Родена сделать общую выставку вместе с ним. К величайшему изумлению всей парижской художественной критики, Бранкузи отказался. Отказ Бранкузи был сочтен безумием, поскольку любой скульптор на планете мечтал выставлять свои произведения вместе с Роденом. Бранкузи, однако, отказался с легкостью. На вопрос, почему он это сделал, Бранкузи ответил: “Под тенью грецкого ореха не растет ни одно другое дерево”.
[18] А. П. Чехов, Сабрана дела III, Уметничко дело, Београд, 1974, 123-127 стр.
[19] F. M. Dostoevski, Dostoevski kao mislilac 2, Dnevnik pisca 1873, Beograd, 1981, 307 стр.
