Посол в СССР Гжибовский о событиях лета-осени 1939 года
ИЗ ОТЧЁТА БЫВШЕГО ПОЛЬСКОГО ПОСЛА В МОСКВЕ В.ГЖИБОВСКОГО В МИД ПОЛЬШИ.
Париж. 6 ноября 1939 года.
...(d) В июне был ряд предложений от Советов относительно снабжения нас боевыми средствами. Нужно признать, что они всегда сопровождались неприемлемыми условиями. Советская пропаганда никогда не прекращала убеждать нас сопротивляться немецким требованиям.
Правдой является то, что, когда мы поднимали вопрос ускорения промежуточных переговоров, мы получали отказ, однако Потемкин уверял нас, что очевидно все изменится в случае конфликта, и в этом случае мы можем рассчитывать на перемены.
Стоит помнить, что на протяжении всех англо-франко-советских переговоров для нас не было возможности выйти за пределы позиции ожидания. У нас не было никаких оптимистичных ожиданий относительно результатов данных переговоров.
Трудно было ожидать, что Советы сделают что-либо, чтобы предотвратить конфликт или даже чтобы усложнить его возникновение. По нашим наблюдениям, их тактика скорее была направлена ровно противоположно.
Германо-советский пакт о ненападении естественно произвел сильное впечатление.
Тот факт, что две взаимно противоречащие друг другу серии переговоров были проведены одновременно, был истинной мерой цинизма Советской политики. Заключение пакта вне сомнений было побуждением Германии к началу войны. Объем возложенных обязательств и пределы понимания между Советами и Германией остаются неопределёнными.
Советы приложили усилия, чтобы придать этому пакту вид, который обеспечивает им мир, однако не совершает какие-либо фундаментальные изменения в их политике. В отношении этого вопроса, Молотов апеллировал к примеру Польши.
Неопределенный характер обязательств, вытекающих из пакта, был выделен маршалом Ворошиловым в его интервью, данном несколько дней спустя. Очевидно под влиянием новостей, исходящих из Берлина и Лондона о разговорах между британским послом и канцлером Гитлером, маршал Ворошилов дал Советской прессе интервью, в котором утверждал, что англо-франко-советские переговоры были лишь приостановлены, и что их возобновление не будет противоречить немецко-советскому пакту.
Более того, маршал Ворошилов одновременно утверждал, что поставка сырья и вооруженных сил Польше в случае конфликта будет являться «коммерческим вопросом», также не противоречащим пакту.
Берлин понял данное предостережение.
(e) В субботу 2-го сентября я получил инструкции сделать официальное уведомление о немецкой агрессии и объявлении войны между Польшей и Германией. 3-го числа меня принял Молотов. Он не подвергал сомнению мое утверждение, что это был случай неспровоцированной агрессии, совершенной без предварительного объявления войны путем внезапной атаки во время переговоров. Он согласился признать Германию агрессором.
Он спросил, рассчитываем ли мы на интервенцию Великобритании и Франции, и будем ли мы ожидать какой-либо временной предел. Я сказал ему, что у меня нет официальной информации, но я ожидал их объявления войны на следующий день, 4-го. Молотов скептически улыбнулся. «Ну, мы посмотрим, господин Посол…»
В это время Советский посол в Варшаве делал акцент на важности интервью маршала Ворошилова и сделал запрос в Министерство иностранных дел, какие шаги уже были предприняты в Москве относительно использования обещаний маршала Ворошилова относительно нас. В результате данных предположений, 6-го числа я получил инструкции для изучения практических возможностей в данном направлении.
Одновременно я получил список необходимых материалов, который я должен был выдвинуть в том случае, если у Молотова будет подходящая позиция. У меня не было возможности вести переговоры по данному списку. Молотова было сложно застать, и он принял меня только 8-го. Ссылаясь на предыдущие официальные заявления и интервью маршала Ворошилова, я представил ему вопрос закупки дополнительного сырья, которое нам было необходимо и возможной поставке вооружения.
Молотов ответил, что интервью маршала Ворошилова было опубликовано при абсолютно иных обстоятельствах. Маршал Ворошилов не знал и не мог знать, что последует интервенция Великобритании и Франции. Теперь ситуация радикально изменилась. «Польша», - сказал Молотов, - «теперь является синонимом Англии, насколько нам известно». Советский союз вынужден защищать в первую очередь его собственные интересы и оставаться за пределами этого конфликта.
Что же касается практического вопроса о снабжении, который я поднял, Советское правительство поддерживало позицию строгого соблюдения существующих соглашений.
Исполнение нашего торгового соглашения не было удовлетворительным, но Советский союз со своей стороны был готов выйти за рамки норм, установленных на текущий год, либо в отношении количества, либо в отношении категорий товаров.
На это я ответил, что при наличии благосклонности трудности не так уж и велики, потому что, во-первых, выравнивающие квоты всегда могут быть дополнены квотами на приобретение за наличные деньги, в то время как, во-вторых, мы можем даже установить дополнительные выравнивающие квоты на четвертый квартал или на последующий год и ожидать их поставку.
Молотов снова сказал, что он не ожидает, что его правительство введет какие-либо изменения в существующие соглашения.
Затем я перешел к вопросу о транзите и, ссылаясь на Советские заявления, спросил, какие средства могут быть нам предоставлены в данной сфере. Молотов ответил, что он опасается, что передача вооруженных средств будет идти вразрез с пактом о ненападении, заключенным в Германии.
Не оставалось ничего, кроме как проинформировать его, что я передам его позицию моему Правительству. В конце разговора Молотов заявил, что все сказанное им достоверно при текущих условиях, и что обстоятельства могут измениться. Фраза «при текущих условиях» повторялась несколько раз в его ответах.
Практически одновременно (11 сентября) Шаронов временно покинул Министерство иностранных дел «ввиду его отъезда на несколько дней с целью установить связь с его Правительством». Он сказал графу Шембеку, что он только что дал визы нашим специалистам с целью путешествия в Москву для покупки медицинских материалов, и у него нет сомнений, что данные материалы вскоре прибудут.
На следующий день, «Правда» опубликовала заглавную статью, которая жестко атаковала условия наших меньшинств в восточных областях. Она указывала, что судьба эти меньшинств не может быть предметом, к которому Советское общество относится индифферентно.
Я обратил внимание Министерства иностранных дел на эту статью, утверждая, что это может быть подготовкой к последующим решениям.
16 сентября уже закончилось, когда зазвонил телефон. Я посмотрел на часы: было 2:15 ночи. Секретариат Потемкина уведомил меня, что Комиссар желает проинформировать меня о важном заявлении его Правительства, и спросил, могу ли я прийти в три часа.
Я ответил, что приду. Я заказал машину и предупредил советника Янковского, что мне нужен он и полковник Бржезинский, а также шифровальщик в четыре часа. Когда я выезжал из посольства, постовой у ворот поприветствовал меня с явным удивлением и бросился к настенному телефону. Впервые за весь мой срок в качестве посла, я ехал через Москву без полицейского сопровождения.
Пока я ехал, я готовился к плохим новостям. Я думал, что под тем или иным предлогом последует расторжение нашего пакта о ненападении. То, что ожидало меня, было хуже.
Потемкин медленно зачитал мне текст ноты, подписанной Молотовым. Когда он закончил, я сразу же сказал ему, что отказываюсь признавать содержимое данной ноты. Я отказался передавать его моему Правительству и высказал максимально категоричный протест против содержания и формы ноты.
Я протестовал против одностороннего аннулирования существующих действующих соглашений. Ни один из аргументов, направленных на оправдание трансформации тех соглашений в «клочки бумаги» не выдержали бы никакой критики.
В соответствии с моей информацией, глава Польского государства и Правительство были на территории Республики. Функционирование Правительства шло в порядке вещей, учитывая ограничения состоянием войны.
«Вы не будете требовать, чтобы в такое время министр сельского хозяйства проводил сельскохозяйственные реформы?» По этой причине вопрос Правительства не был первичным на тот момент. Суверенитет Государства существует, пока все еще воюет один обычный солдат. «Вы же не будете утверждать, что польские солдаты больше не воюют!»
То, что утверждалось в ноте по поводу положения меньшинств в рамках наших границ, было абсолютным вздором. Все меньшинства, включая евреев, не только проявили свою преданность, но также активно доказывали ее их полной солидарностью с Польшей в ее борьбе против Германизма. «Несколько раз, в наших разговорах», - сказал я ему, - «Вы упоминали славянскую солидарность. С нашей стороны в этот момент не только украинцы и белорусы, но также легионы чехов и словаков, которые борются против немцев. Где ваша славянская солидарность?»
«Так много раз СССР с негодованием порицало вероломность Германии. Нота, которую мне зачитали, будет означать, что вы пошли по той же дороге.»
Во время Первой мировой войны территории Сербии и Бельгии были оккупированы, но никому не пришло в голову считать их обязательства перед Штатами несуществующими по этой причине. Наполеон однажды был в Москве, но пока армия Кутузова существовала, считалось, что существует и Россия.»
Потемкин пытался объяснить, что моя историческая ответственность будет огромна, если я откажусь принять документ такой важности. Помимо этого, советское правительство более не обладает каким-либо представительством в Польше, и не обладает возможностью для передачи его решений польскому Правительству каким-либо образом.
Я сказал: «Господин комиссар, если я соглашусь передать содержимое данной ноты моему Правительству, это будет означать, что я утратил все уважение, как к нему, так и к Советскому правительству. Я понимаю, что нахожусь в положении, обязывающем меня информировать мое Правительство об агрессии которая, скорее всего, уже совершена, однако это все, что я сделаю. Однако я до сих пор надеюсь, что ваше Правительства сдержит Красную Армию от нападения, и не вставит нам нож в спину в момент нашей борьбы против немцев».
Потемкин сказал, что очевидно я не учитываю невозможность нашего противостояния стремительному нападению немцев. Основываясь на отчетах их военного атташе, Советское Правительство считало, что немецкая армия неизбежно подойдет к рубежам Союза.
Я сказал ему: «Самые пессимистичные отчеты военных атташе не имеют силу освобождать от международных соглашений. Продвижение немецких войск в центр Польши может быть источником огромных трудностей для них. Похожая ситуация случилась в 1812 году»
Потемкин ответил, что в силу той позиции, что я занял, он должен обсудить данный вопрос с его Правительством. Было четыре часа. Я ждал дальнейшего развития ситуации полчаса.
Наконец, Потемкин проинформировал меня, что он с максимальной точностью передал мои слова, однако его Правительство не может изменить принятое решение.
Я объявил, что я также не могу изменить мое решение и проинформирую мое правительство только в случае агрессии.
Я отправил мою телеграмму открытым текстом в начале шестого. Я не смог связаться с министерством иностранным дел до 11 утра. Советские войска вошли в Польшу в 6.
Газета "Правда": Львов и Катынь в одном флаконе
Как известно, одна ложь тянет за собой другую.
19 апреля 1943 года в "Правде" вышла передовица, озаглавленная "Польские сотрудники Гитлера", посвященная в основном Катыни. Однако, в качестве примера "гнусной лжи немецкой пропаганды" в статье фигурирует Львов лета 1941 года, когда обнаружив горы трупов расстрелянных НКВД советских заключенных немцы постарались раструбить об этом на весь мир, а советская пропаганда попыталась свалить это на самих немцев:
"...После этого не приходится удивляться тому, что Гитлер также обратился к Международному Красному Кресту с предложением «расследовать» подготовленную руками его уголовных дел мастеров инсценировку. Таким образом, пути германских провокаторов и их польских пособников сошлись...
Между тем польские министерские круги должны были бы знать, что гитлеровские лжецы не впервые прибегают к такому способу воздействия на общественное мнение, что они теперь действуют таким же точно образом, как они уже пробовали действовать во Львове в 1941 году, по поводу так называемых «жертв большевистского террора во Львове»...
...десятки, сотни людей — очевидцев страшной были, свидетелей массовых казней, учинённых гитлеровскими палачами над мирным населением г. Львова, — разоблачили гитлеровскую клевету, гнусную ложь о «большевистских зверствах во Львове», пригвоздили к позорному столбу гитлеровских бандитов, пытавшихся клеветать на советские органы..."
---------------------
Разоблачили и пригвоздили, но кто же знал, что спустя десятилетия архивы откроются и вранье товарища Молотова и советской пропаганды станет очевидным и доказанным?
Вот, например, посол Великобритании в СССР, Стаффорд Криппс, обращается к Молотову с просьбой прокомментировать слухи о судьбе поляков в львовской тюрьме "Бригидки". Ниже ответ Молотова, что согласно проведенному расследованию ни один заключенный не подвергся репрессиям, включая поляков, а если и произошли преступления- так это немцы.
А еще ниже: первая страница расстрельного советского списка из львовской тюрьмы и на ней как раз поляки.
АВП РФ ф.6, оп.3, лит. авто, д.8, п.1, л.30-33
Первая страница расстрельного списка львовской тюрьмы-1 "Бригидки" с санкцией облпрокурора.
