Предисловие
Идеи массовых расправ
Взятие заложников
Карательные акции
Окончание Гражданской войны
Закончив с сопротивлением
Дело Чёрные
Массовость репрессий
Список литературы
Примечания
Помочь, проекту "Провидѣніе"
Предисловие
Террористическая деятельность государственных органов безопасности в ленинско-сталинский период являлась важнейшим проявлением той глубокой, поднявшейся в ходе Первой мировой войны, волны архаизации, которую оседлали большевики, восстановив и усилив в общественной жизни феномены прошлых эпох. У свидетелей революции и Гражданской войны было острое ощущение отката в средневековье, к Московской Руси; Марк Алданов писал, что «…на низах культуры календарь… показывает семнадцатый век»[1].
Система советских карательных органов, защищавшая «достижения» большевистской политики одичания, наглядно воспроизводила наиболее архаичные формы российского политического сыска XVII — первой половины XIX веков: абсолютизацию доноса, массовые аресты, пыточное следствие, невыносимые условия содержания, использование провокаторов, тайные судилища с предопределённым приговором, применение мучительных способов казни, секретность захоронений осуждённых.
Идеи массовых террористических расправ
Идеи массовых террористических расправ с врагами рождались прежде всего в высшем руководстве партии. Ленин уже в июне 1918 г. требовал у петроградских большевиков во главе с Г. Е. Зиновьевым «поощрения энергии и массовидности террора»[2].
Один из основных организаторов расстрела царской семьи А.Г. Белобородов писал секретарю ЦК РКП (б) Н.Н. Крестинскому 6 мая 1919 г. с охваченного восстаниями Дона: «Необходимо организовать Чрезвычайки и, как можно скорее, покончить с трибунальским словоизвержением.
Основное правило поведения при расправе с к[онтр]рев[олюцией]: захваченных не судят, а с ними производят массовую расправу». О том, что знаменитый крымский террор готовился загодя, говорит телеграмма Сталина Троцкому от 28 июня 1920 г., в которой сообщалось, что приказ о «поголовном истреблении врангелевского комсостава» предполагается издать к началу общего наступления на Врангеля[3].
Марксистский теоретик Э. Енчмен печатно указывал на неизбежность «окончательного истребления, полного уничтожения буржуазии, включая и буржуазных интеллигентов»[4].
Убедительным свидетельством терррористического характера органов советской политической полиции ВЧК-МГБ являются постоянные массовые репрессии, требовавшие наличия крупных карательных структур, чьё построение постоянно менялось в зависимости от решаемых задач.
Многочисленность и разветвлённость органов ВЧК-МГБ сочеталась с наличием сети внесудебных инстанций — для скорости массовых осуждений, а также сохранения секретности имён сексотов. В чекистских документах с первых лет работы ВЧК постоянно встречается термин «массовые операции», обозначающий принцип работы, который являлся долговременным феноменом чекистской политики.
Зачастую под массовыми операциями подразумевались кампании групповых арестов; но нередко они толковались расширительно, подразумевая и дальнейшие осуждения арестованных, их заключение или высылку.
Осуществление групповых казней также проходило по графе проведения массовых операций.
Взятие многочисленных заложников
К массовым операциям следует относить и взятие многочисленных заложников из представителей враждебной социальной среды, активно применявшееся до середины 1920-х гг.
По мнению современных историков, репрессии и дискриминация членов «вражеских» семей были целенаправленной и продуманной государственной политикой, составной частью политического террора, направленного на тотальное подчинение всего общества. Кампании по взятию заложников реализовывались в контексте массовых операций и по инициативе лидеров правящей партийной верхушки[5].
Многочисленный аппарат карательной системы был гарантией того, что в любой момент он сможет осуществить сколь угодно крупные ликвидации противников режима. Под нужды прежде всего массовых операций формировалась вся структура ВЧК-НКВД с её постоянной организацией временных оперативно-следственных групп, оперативных межрайонных секторов, периодическим соединением сил оперативников, войсковиков и вспомогательных служб в значительные по численности отряды.
Например, после подавлении крупного восстания в Братском районе Восточно-Сибирского края иркутские чекисты в июле 1933 г. выслали для чистки восьми пограничных районов специальную опергруппу из основных работников краевого ОГПУ и провели ряд новых массовых операций. Базируясь продолжительное время в Газимуро-Заводском районе, эта опергруппа, насчитывавшая 82 оперработника-чекиста и 150 милиционеров, обрушила репрессии на единоличников, остатки повстанцев и тех голодавших, кто переходил за кордон, чтобы выменять на вещи хлеб[6].
В моменты обострения террора в начале и второй половине 30-х годов в городах, где имелись тюрьмы, создавались временные оперативные секторы или группы, включавшие 30−100 чел., составленные из руководящего ядра (опытных работников краевого или областного аппарата) и чекистов с милиционерами из окрестных районов.
В начале 1930 гг. оперсекторы расстреливали сотни осуждённых, в 1937—1938 гг. — тысячи. Одновременно шла организация меньших по численности групп, занимавшихся проведением массовых расстрелов, так что профессия палача в СССР стала очень распространённой.
Однако нередко в казнях участвовали все сотрудники территориального подразделения: например, в расстреле 327 осуждённых по «заговору в сельском хозяйстве» в ночь на 28 апреля 1933 г. были задействованы 37 чекистов Барнаульского оперсектора ОГПУ, то есть половина от общей численности[7].
Учитывая, что многие чекисты оперсектора постоянно находились в командировках в районах, при подобных особо крупных ликвидациях привлекались все или почти все наличные силы.
Карательные акции
Основная часть усилий органов ВЧК с самого начала их деятельности выражалась в крупных карательных акциях — так называемых массовых операциях, которые спешно готовились по агентурным данным (нередко провокационным) и завершались кампаниями многочисленных арестов врагов режима.
Обычным способом работы чекистов, начиная с Гражданской войны, было проведение постоянных массовых арестов, скорых осуждений и расстрелов.
Очень характерно выглядит жесточайшее распоряжение Ф.Э. Дзержинского своему заместителю И.К. Ксенофонтову от 25 июня 1920 г., ставшее истерической реакцией на письмо некоего «белогвардейца» о якобы готовящихся белыми диверсантами терактов в Кремле: «…Надо производить ежедневно (еженощно) массовые обыски в домах и на улицах, вечером или ночью… и арестовывать всех подозрительных и непрописанных…
Дальше, надо ликвидировать всех заподозренных в к.-р. и родных, расстрелянных и сидящих в лагере или тюрьме, контрреволюционеров. …Белые сейчас подготовляют террористические акты, их можно предотвратить только массовыми беспрерывными операциями… надо спешить и действовать с завязанными глазами»[8].
Спешно собранные из всякого маргинального сброда, получившего партийные билеты в одну из партийных недель, местные чекистские органы вместе с милицией и внутренними войсками в период 1918—1922 гг. постоянно проводили широкие чистки населения с помощью групповых задержаний. Уже в 1920 г. в сибирские сёла и небольшие города то и дело выезжали чекистские отряды из губернских центров для проведения кампаний массовых арестов.
Для небольших городов, вроде Черепаново, Канска или Кокчетава были характерны фабрикации дел о заговорах, по которым арестовывали по 100−200 чел. за раз[9].
Подобные кампании арестов всегда превышали следственные возможности чекистов и милиции, прекрасно понимавших, что из-за отсутствия обвинительных материалов на спешно арестованных людей они не смогут расследовать их вину. Большинство схваченных обычно вскоре освобождали, и чекисты считали, что таким образом проводится эффективная политика запугивания.
Но многие лица месяцами и порой годами содержались без допросов в переполненных тюрьмах.
Власти весьма хладнокровно наблюдали массовую смертность заключённых от истощения и тифа.
С их точки зрения, высокая смертность в местах заключения целессобразным образом избавляла режим от врагов. С Гражданской войны началась и история перманентной фабрикации огромных «заговоров», заканчивавшихся казнями десятков и сотен людей.
В Сибири и на Дальнем Востоке феноменом большевистского террора был повсеместный красный бандитизм — массовый стихийный разбой в отношении классовых врагов, проводившийся с помощью низового партийно-советского и чекистско-милицейского аппарата.
Органы ВЧК состояли из наспех принятых в РКП (б) карьеристов, сильно пьющих, вымогавших взятки и мародёрствовавших, абсолютно беспощадных, зачастую проявлявших откровенный садизм.
Кадровый же состав фактически приданной чекистам милиции начальник Сибмилиции И.С. Кондурушкин в 1921 г. оценивал как полностью разложившееся организованное преступное сообщество: «Милиция Сибири, особенно уголовный розыск — это опасная банда, а не охрана Республики, разложившаяся морально и деморализованная экономически» [10]. Местные партийно-советские власти выглядели не лучше[11].
Согласно сообщению полпреда ВЧК по Сибири И.П. Павлуновского в Особый отдел ВЧК в сентябре 1921 г., он был не в состоянии контролировать положение в уездных органах ЧК, которые «отошли» от подчинения губЧК и вместе с местной милицией, исполкомами и партийными ячейками бессудно, в массовом порядке, уничтожали и грабили уцелевших сторонников белой власти[12], зачастую сводя личные счеты.
В отчете Алтайского губюста за май 1920 г. отмечалось, что милицейские дознания «нередко прекращаются в самом начале с указанием, что арестованный при попытке к бегству расстрелян». К концу 1920 г. в Бийском уезде одна только Огнёвская партийная ячейка расстреляла 200 «колчаковцев», другая ячейка — 70 чел., некоторые — по 10−20 чел.[13]
Фактически в период красного бандитизма массовые операции чекистов постоянно дополнялись такими же масштабными расправами местных властей и де-факто осуществлявших административную власть комячеек, носившими уже неофициальный характер, но бывшими от этого не менее кровавыми.
Здесь следует подчеркнуть характерную специфику восточной части России. Террористическая политика в регионе была прямо связана с огромной криминализацией власти, особенно на низовом уровне, где её активно пополнял скопившийся в регионе уголовный и маргинальный элемент. На Дальнем Востоке роль бывших бандитов была особенно заметна.
Лидером фракции РКП (б) и уполномоченным правительства Дальневосточной Республики во Владивостоке в 1921 г. являлся Роман Цейтлин — известный до революции харбинский контрабандист опиума, возивший его крупными партиями в Москву из Маньчжурии с помощью целой сети агентов и не раз сидевший в китайских тюрьмах. Товарищ министра внутренних дел ДВР Д.Ф. Клингоф ранее, в период политической неразберихи в Якутии, участвовал в убийстве, о чём было широко известно.
О дальневосточной ЧК (Госполитохране) среди министров и ответработников ДВР царило единодушное мнение — её открыто именовали «бандитским органом»[14]. Другим оазисом уголовщины была высшая власть Якутии.
Первый лидер Якутского ревкома и глава Ревштаба в конце 1919 — начале 1920 г. Х.А. Гладунов ранее был коммунистом-экспроприатором, а потом попался на изготовлении фальшивых денег, за что получил каторжные работы.
Летом 1918 г. он деятельно участвовал в разгоне якутских властей, лично застрелив и ограбив мирового судью и следователя Ф.Н. Банковского, затем стал начальником милиции, а при бегстве от белых похитил кассу совдепа.
Председатель Якутской губчека в 1921 г. и глава ревтрибунала С.Ф. Литвинов в прошлом являлся предводителем шайки разбойников[15]. Как отмечал в июне 1921 г. Якутский губком РКП (б), местные коммунисты «явились очень заметными поставщиками уголовного элемента», из-за чего среди заключенных Якутской тюрьмы партийцы составляли 20%[16].
Ни у чекистов, ни у партийно-советской номенклатуры обычно не было колебаний относительно необходимости прибегать именно к массовым операциям против недовольных и потенциально опасных соотечественников.
Окончание Гражданской войны
Окончание Гражданской войны не привело к оставлению политики массовых репрессий. Традиция проведения массовых операций действовала в течение всех 1920-х гг. и затрагивала борьбу с помощью групповых арестов с представителями социалистических партий, нэпманами, контрабандистами, а также бандитами и их пособниками.
Чекисты Москвы, постоянно арестовывая в 1922—1923 гг. десятками и сотнями как политических противников, так и криминал, продолжали называть такие чистки массовыми операциями[17].
Подобные акции часто бывали следствием провокаций. Сексот Вятского губотдела ГПУ С.А. Шулятиков, бывший член партии, дважды судимый за подделку документов и пьянство, поступив затем с 3 мая 1922 г. на негласную и хорошо оплачиваемую работу в «органы», сразу стал давать чекистам ложные сводки о якобы работе организаций правых эсеров в Вятке, Орлове, Котельничах, на ст. Свеча и Мураши, причём оказался разоблачён лишь три месяца спустя.
По его ложным материалам были произведены массовые обыски и арестовано 43 ответственных работника советских учреждений, из-за чего, как отмечал трибунал, «получилась приостановка работ этих органов в течении 4-х дней»[18].
Даже в разгар нэпа масштабные репрессивные акции оставались в арсенале чекистов. Крупная массовая операция была проведена ими летом 1927 г., когда по СССР было арестовано 9 тыс. чел. — в ответ на несколько терактов прибывших из-за рубежа белогвардейцев и под влиянием опасений сталинского руководства, ожидавшего скорой интервенции со стороны Великобритании.
Эта массовая операция носила характер не только запугивания и изоляции нелояльных элементов, но и выступила эффективным средством принуждения арестованных к работе сексотами[19].
В течение всех 1930-х гг. чекисты использовали прежде всего методы массовых операций, расстреливая в период 1930—1933 гг. по 10−20 тыс. чел. ежегодно и арестовывая сотнями тысяч.
В конце 1933 г. — начале 1934 г. руководители партии и правительства под влиянием острейшего хозяйственно-политического кризиса были охвачены, по мнению известного американского историка Д. Ширера, паническими настроениями, в итоге использовав ОГПУ-НКВД для попытки искоренения всех потенциальных противников режима: от криминала и остатков свергнутых классов до целого ряда этнических групп[20].
Сталин тогда осознал фактический провал кампании паспортизации, поскольку вместо сотен тысяч высланных «социально-чуждых» и арестованных криминально-политических врагов после всех террористических акций 1932−1933 г. тут же появились легионы новых люмпенов.
В связи с этим милицейские тройки активно, массами осуждавшие околокриминальную и криминальную среду, работали до самого 1938 г., а органы ОГПУ-НКВД всё время вели террор против маргинальных слоёв населения, зачастую, помимо ст. 58 УК СССР, применяя ст. 35 УК, каравшую заключением в концлагерь за асоциальное поведение.
Закончив с сопротивлением
Закончив с сопротивлением периода коллективизации и выслав к середине 1933 г. более 2 млн чел., некоторые видные чекисты полагали, что на этом история массовых репрессий завершена.
Даже первый нарком внутренних дел Г. Г. Ягода в 1934 г. среди своего окружения говорил, что уже следует перестать расстреливать[21]. Но у Сталина было иное мнение относительно актуальности массовых казней. Апогей массовых операций — это 1937−1938 гг., когда было арестовано порядка 2 млн чел. (включая криминальные и околокриминальные слои), из которых свыше 720 тыс. расстреляли.
В этот период известны и массовые аресты по политическим мотивам даже детей, как, например, попытка сфабриковать «детский заговор» в г. Ленинске-Кузнецком Новосибирской области в 1938 г.[22]
Проводившаяся одновременно с политическим террором широкая чистка уголовных контингентов не дала результатов — чекисты и милиция выловили немало мелких жуликов, осудили огромное количество невиновных в уголовных преступлениях, но основная часть живших на нелегальном положении матёрых уголовников-рецидивистов осталась на свободе, а разорённые государством и потерявшие близких люди обильно влились в криминальную среду, так что преступность перед войной выросла скачкообразно.
Что касается демографических потерь конкретно Сибири, то в 30-е годы террористические методы подавления привели к расстрелу примерно 130 тыс. наших земляков, не считая погибших в местах заключения: тюрьмах, лагерях, ссылке; из этих 130 тыс. практически все стали жертвами именно массовых операций[23].
В ноябре 1938 г. ЦК ВКП (б) и СНК СССР приняли постановление «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», не только упразднявшее внесудебные «тройки» в регионах, но и запрещавшее массовые аресты и выселения. Несмотря на постановление, по завершении Большого террора массовые операции по арестам, выселениям и нередко — расстрелам оставались классическим методом чекистской работы в присоединённых к СССР областях Польши, Румынии и странах Прибалтики.
В 1940 г. НКВД стремительно расстрелял 22 тыс. пленных польских военнослужащих, а в 1945 г. — ещё около 600 польских пленных[24]. С конца 1930-х начался период постоянных массовых арестов целых народов и выселения их в отдалённые районы.
Сопротивление советской политике, а также зачистки освобождённых от германских войск территорий в СССР и странах Европы также сопровождались массовыми репрессиями.
В период подавления национального восстания в западных областях Украины оперработники и войска НКВД уничтожили в 1944—1953 гг. до 150 тыс. украинских повстанцев; после войны было выслано более 10% населения Западной Украины. И только после смерти Сталина массовые операции ушли из арсенала спецслужб, но только на территории СССР.
Элементы массовых операций использовались КГБ во время подавления восстаний в ГДР (июнь 1953 г.), ВНР (ноябрь 1956 г.), а также при оккупации ЧССР (1968 г.) и Афганистана (1980-е гг.). Современные силовые структуры РФ с 1995 г. активно проводили массовые террористические акции в Чечне (Чернокозово, Самашки и т. д.), фактически опираясь на богатый советский опыт.
Таким образом, разрешаемые политическим руководством террористические репрессии против собственного населения и народов зарубежных стран воплощались в советское время в виде так называемых массовых операций, зачастую подкрепляясь не только многотысячными арестами, но и стремительными осуждениями с помощью незаконных внесудебных органов, активно действовавших до середины 1953 г.
Алексей Тепляков
Массовые операции ВЧК-МГБ 1920−1950-х гг. как инструмент политического террора
// Репрессированная сибирская провинция: материалы регионального научно-практического семинара. Новосибирск, 28−29 октября 2013 г. — Новосибирск, 2013. С. 14−19.
Дело «Чёрные»: к истории антикрестьянского террора в Западной Сибири (1930 г.)
Органы ОГПУ, опиравшиеся на раздутый, но не очень эффективный агентурный аппарат, оказались неспособны предотвратить колоссальную вспышку крестьянских мятежей в 1930 г., когда в различных антиправительственных выступлениях против коллективизации и «раскулачивания» участвовало свыше 3-х млн чел.
В условиях нарастания повстанческой активности чекистские руководители в начале 1930 г. приняли решение действовать методами «массовых операций».
Вместо развёрстанных на Сибирь согласно решению ОГПУ СССР от 2 февраля 1930 г. арестов 5−6 тыс. «кулаков» местные чекисты репрессировали почти вчетверо больше крестьян, превратив «кулацкую операцию» в чистку края от всех «бывших» людей — торговцев, офицеров, чиновников,
священнослужителей. Всего за 1930 г. в Западной Сибири выселению подверглось около 81 тыс. крестьян, а ещё минимум 20 тыс. были арестованы; тройкой ПП ОГПУ оказалось осуждено 16 553 чел., из которых высшую меру наказания получили 4 762 чел., что более чем в четыре раза превышало средний по регионам СССР удельный «расстрельный» показатель.[1]
Известны крайне жестокие расправы с уничтожением, подобно делам 1937 — 1938 гг., основного числа фигурантов: так, по делу «террористической кулацкой группы» Коченёвского района Новосибирского округа в марте 1930 г. из 70 осуждённых тройкой было расстреляно 59 чел.[2]
В представлении начальника учётно-осведомительного отдела (УЧОСО) полпредства ОГПУ по Сибкраю Г. А. Лупекина к ордену Красного Знамени в июне 1930 г. полпред Л. М. Заковский отмечал, что под его личным руководством в пределах Новосибирского округа в первом полугодии были ликвидированы ряд крупных контрреволюционных организаций: Вассинская (до 200 чел.), Чулымская (до 400 чел.) и Новосибирская (до 140 чел.) [3].
Известно, что в Вассинском (Тогучинском) районе Новосибирского округа весной 1930 г. была ликвидирована «организация» во главе с бывшим партийцем Шустовым, возникшая в конце 1929 г., достигшая численности 160 чел. и планировавшая поднять восстание 1 апреля 1930 г. [4]
Один из руководителей (вероятно, сексот), опасаясь ареста, бежал, помешав чекистам арестовать большую группу связанных с ним лиц.
Так же масштабно действовали чекисты и при фабрикации основных «ячеек» организации «Чёрные» летом и осенью 1930 г. на более чем 300 крестьян-«повстанцев» Новосибирского, Барабинского, Каменского и Славгородского округов.
По хорошо отработанной схеме они с помощью негласных агентов сфабриковали провокационное дело, поданное как филиал Трудовой Крестьянской партии.
Зацепкой для его раскручивания послужила активность некоторых сельчан, возмущённых произволом властей и говоривших о необходимости создать организацию для защиты крестьянских интересов.
Житель с. Жуланка Кочковского района П. Н. Волков, имевший среднее образование и до революции примыкавший к эсерам, с несколькими односельчанами обсудил планы создать организацию под лозунгами «Свободный труд» и «Свободная промышленность», после чего изготовил резиновый штамп с этими призывами и двуглавым орлом без короны. Волков показал на следствии, что «когда мы не нашли руководителя, я хотел это дело бросить…» [5]
Но чекисты сознательно с помощью агентуры провоцировали крестьян вступать в эту «организацию» и получать билетики с печатью.
Один из ведущих агентов-провокаторов ПП ОГПУ тех лет А. П. Левчук с мая 1929 по 1934 г. жил в Новосибирске и, работая бухгалтером-инструктором Сибкрайсоюза, часто выезжал на места проверять и инструктировать ТОЗы.
В начале 1930 г. Левчук, выполняя чекистское задание, прибыл с инспекцией в Доволенский райколхозсоюз и поселился в доме связанного с ОГПУ крестьянина Ф. А. Черепанова, который вскоре заявил ему, что считает Левчука эмиссаром повстанческой организации с центром в Новосибирске.
Левчук дал понять, что так оно и есть, после чего вернулся в краевой центр и получил в УЧОСО необходимые инструкции.
Чекисты велели Левчуку найти жителя с. Суздалка бывшего офицера М. И. Петрова и явиться к нему в качестве посланника от знакомого ему новосибирца Н. И. Майстеренко — якобы белого полковника (никогда не служившего в армии), а в 1917 г. занимавшего представительскую должность главы Украинской Рады в Новониколаевске (сам Петров именовал Майстеренко великим князем Николаем Николаевичем).
Престарелый Майстеренко, зарабатывавший писанием жалоб от имени лишенцев и «раскулаченных», был превращён чекистами в крупного организатора повстанческого движения; годом ранее он считался лидером, как писали чекисты, «спровоцированной к-р организации Старо-Соседово Маслянинского района».
Другим новосибирским активистом организации был назначен А. Н. Раевич, явный агент, рассказывавший знакомым, что после XVI партсъезда будет переворот и к власти придёт «выборный президент».[6]
Архивные данные позволяют с уверенностью говорить о провокационном характере деятельности и Черепанова (которого мог провоцировать сам Левчук), и Петрова, утверждавшего, что восстание должно состояться в июне-июле 1930 г.
Экс-чекист П. А. Костенко в 1958 г. показал, что в бытность его работы в Доволенском районе на М. И. Петрова имелись незначительные сведения: тот «не шёл в коммуну и иногда высмеивал порядки, существовавшие тогда в коммунах и ТОЗах».
Бывший красный партизан, он судился за убийство (был оправдан) и в 1921 г. исключён из РКП (б). Чекисты смогли заставить его взять на себя роль одного из лидеров мифической организации.[7]
Оперативник УЧОСО Я. А. Пасынков 25 июля отправил в УЧОСО телеграмму, в которой говорил, что Петров — якобы «командир полка и связан с новосибирским руководством, поэтому даст нам весь состав центра, структуру деятельности и состав полка».
Чекист беспокоился о том, что 30 июля Петров уезжает в Новосибирск, так что если начать операцию по ликвидации «разработки» без него, то он испугается и скроется, а в результате «получится аналогично ликвидированной Вассинской организации… начали операцию, когда один из резидентов организации Крюков выехал в гор. Новосибирск, узнав об операции, [он] домой не вернулся, а в связи с этим нами осталась нераскрытой боевая группа в 135 человек, подчинённая Крюкову».
(Поскольку заместитель полпреда ОГПУ В. Н. Гарин распорядился по каким-то своим соображениям Петрова не арестовывать, тот, испугавшись массовых арестов, действительно скрылся, будучи задержан только в конце декабря 1930 г.)
Также Пасынков сообщал, что если изъять только «Окуня» (П. Н. Волкова — А. Т.), то он даст лишь свой взвод и повстанческий штаб в с. Жуланка, а новосибирских связей не раскроет, ибо не связан с краевым центром.[8]
От Ф. А. Черепанова осведомитель ОГПУ по кличке «Куликов» тогда же получил сведения о том, что глава организации — это бывший полковник Н. С. Лоскутов, житель г. Черепаново.
Лоскутов приехал в район вместе с «Павлиным» (А. П. Левчуком), затем он из известных на данный момент оперативных документов исчезает, что заставляет думать о нём как об очередном агенте, намечавшемся на роль вожака повстанцев, но по каким-то причинам впоследствии выведенном из данной агентурной разработки.
Материалы дела содержат сведения и о других агентах ОГПУ, например, И. А. Афанасьеве, лидере «баганской повстанческой группы». Житель села Согорное А. Н. Мелехин в период массовых арестов 1930 г. скрылся и, по словам свидетеля А. К. Соболева в 1957 г., тот с тех пор не знал о местонахождении Мелехина, который летом 1930 г. утверждал, что руководит в с. Кочки (соседнем с Довольным райцентре) контрреволюционной группой и что восстание уже полностью подготовлено. Е. П. Портнягин, арестованный в 1930 г., в период переследствия показал, что Мелехин предлагал ему вступить в организацию, но Портнягин отказался. Мелехин не был арестован, но числился среди 14 организаторов, что явно говорит о том, что он -провокатор.[9]
М. Е. Копейкин, работая заместителем председателя Кочковского райисполкома, в 1930 г. одновременно был районным резидентом информационной секретной сети по кличке «Каргат». Обстановка в районе была сложная: так, 1 и 2 июля 1930 г. здание Кочковского райисполкома осадила толпа крестьян численностью до 200 чел. с требованиями возвращения ставшего колхозным хлеба. Селяне, надеявшиеся откупиться от властей выдачей зажиточных, чувствовали себя ограбленными и обманутыми.
Они угрожали разбить амбары и выкинуть «колчаковскую власть» со второго этажа, крича: «Нас, бедноту, Советская власть обманула, мы кулаков повыказали, а нам сейчас говорят — иди в колхоз».[10]
В ответ 18 июля 1930 г. Копейкин, опираясь на инспирированные доносы, отправил в ОГПУ сообщение о наличии в районе кулацкой контрреволюционной организации.
Так, кочковский комсомолец Вениамин Степанов распускал среди крестьян слухи о том, что скоро будет переворот, а в заговоре состоит всё районное начальство, включая уполномоченного ОГПУ.
А «сын кулака» В. Ф. Гуляев в присутствии Копейкина, будучи в подпитии, 6 июля говорил, что тремя днями ранее в Кочках состоялся съезд эсеровской партии с более чем сотней участников из всех округов Сибкрая.
На этом съезде сделал «нам доклад о политическом состоянии в СССР т. Керенский, который указал нам, что скоро будет Советской власти крах. Сталина ранили, промышленность [упала] на 50%…»[11] Гуляев, несмотря на такие речи в присутствии резидента ОГПУ, впоследствии не арестовывался.
Решение о ликвидации агентурной разработки «Чёрные» было принято руководством краевого полпредства, скорее всего, из карьерных соображений. Заместитель Заковского В. Н. Гарин, начальник УЧОСО Г. А. Лупекин и начальник 2-го отделения УЧОСО П. В. Чистов 30 июля 1930 г. направили руководству Каменского окротдела ОГПУ директиву, в которой указывалось, что разрабатываемая контрреволюционная организация «Чёрные» за последнее время значительно активизировалась, ведя подготовку к восстанию.
В связи с этим в начале августа во всех округах, где обнаружены «группы и связи» повстанцев, планировалась «ликвидация разработки». В Каменском округе самые активные группы, по мнению чекистов, базировались в сёлах Кочки, Быструха, Жуланка, Панкрушиха, Мохнатка и ряде других.
От начальника Каменского окротдела требовалось «тщательно проработать вопрос о рассадке арестованных и обеспечения камер надёжным осведомлением», для чего «одновременно с арестом лиц, проходящих по разработке, необходимо арестовать и осведомление, связанное с ними».
Он должен был проследить, чтобы все наиболее активные фигуранты, а также осведомители были препровождены в тюрьму окротдела «для рассадки по заранее заготовленным камерам».
Также Гарин, Лупекин и Чистов озабоченно напоминали, что поскольку «агентурным путём разработка до момента ликвидации проработана недостаточно, необходимо все неясные моменты: неустановленные связи, руководящий центр, ряд моментов практической работы организации — выявить и вскрыть уже в процессе следствия… широко используя материалы подсадки и показания обвиняемых. […]
Установить руководящие центры организации и выявить связи с Новосибирским, Барабинским, Славгородским и Барнаульским округами и г. Новосибирском, обстоятельно допросив по этому поводу Богданова, проживающего в г. Камне, и Волкова Прокопия в с. Жуланка…
От Волкова Прокопия добиться исчерпывающих показаний о существовании штаба организации в с. Жуланке, численном и руководящем составе организации, наличии ячеек по районам Каменского округа». О ходе следствия окротдел должен был информировать новосибирских чекистов пятидневными сводками.[12]
В августе 1930 г. в с. Довольное из Новосибирска прибыла оперативная группа во главе с уполномоченным УЧОСО Г. Л. Биримбаумом, его коллегами Я. А. Пасынковым, Д. Фоминым, помощником уполномоченного секретного отдела полпредства И. К. Лазаревым, райуполномоченными М. Д. Бодухиным, И. И. Лагуткиным, М. А. Петровичем и П. А. Костенко. 7 августа, за сутки до предполагаемого восстания, чекисты и коммунисты провели в Довольном массовые аресты, схватив около 70 чел. Арестовавший Ф. Черепанова местный коммунист В. П. Степанов позднее показал, что в его присутствии Фомин и Костенко, требуя признаний, избивали Черепанова.
Поскольку агентурных материалов было недостаточно, а оружия ещё меньше (нашли всего четыре винтовки и пять охотничьих ружей), то следствие велось откровенно пыточным способом.
Многих крестьян чекисты, вымогая признания, жестоко избивали: сваливали на пол ударом бутыли или ребром ладони по шее, а потом били кулаками, ногами, рукоятками наганов.[13]
Правда, один раз опергруппа столкнулась с настоящим вооружённым сопротивлением, когда в ночь на 17 августа 1930 г. во время облавы в пос. Москвинка попыталась схватить известного «бандита» Порфирия Григорьева (был ли он уголовником или повстанцем из «раскулаченных», не ясно) и его сподвижника Е. В. Жеребцова. Последний был схвачен, а Григорьев отстреливался, из револьвера ранил чекиста М. Бодухина в голову и смог бежать.[14]
После ареста и расстрела первой волны «заговорщиков» чекисты продолжали готовить почву для новых массовых репрессий, заставляя агентуру сочинять небылицы о заговорах.
В конце октября 1930 г. уполномоченный Доволенского райаппарата ОГПУ дал сводку, в которой цитировал показания осведомителя, зафиксировавшего разговор во время пьяной вечеринки в доме середняка с. Согорное А. А. Янголя: якобы крестьянин Д. М. Хрычкин хвастался, что специально приехал из Москвы делегатом от «правых коммунистов» и что в Новосибирске в сентябре состоялся целый съезд из 140 человек, в том числе по одному представителю от Англии и Франции, а двое из Москвы.
Съезд заседал на разных квартирах на окраине Новосибирска в течение 12 дней, после чего Хрычкин, руководивший вместе с двумя коллегами организацией в пяти сельских районах, уехал в Москву за оружием. В столице заговорщики показали ему склады с обмундированием, откуда три вагона уже были отправлены в Новосибирск «на имя 62-го полка, но это нашей организации обмундирование».[15]
Аресты «эсеровских заговорщиков» активно продолжались и в конце 1930 — начале 1931 гг. Ещё одним активным «повстанцем» чекистами был записан ровесник и земляк Петрова Я. Ф. Попелуха, также бывший партизан и красноармеец. Петров показал, что Попелуха — участник «повстанческого съезда» в Новосибирске и имел кличку «Ржавый пулемёт». Якова Попелуху смогли арестовать на три дня позже Петрова — 28 декабря 1930 г.
В ходе завершения разработки «Чёрные» сначала на строительстве Турксиба арестовали М. И. Петрова и Я. М. Попелуху, а в феврале 1931 г. был схвачен бежавший в Кузнецкий округ лишенец из Новосибирска В. А. Сысоев, показавший затем, что руководитель Жуланского штаба П. Н. Волков якобы говорил ему, что «организация» имеет конспиративные связи с чекистами г. Камня.
В марте 1931 г. дал показания сломленный двухмесячным заключением И. И. Шапошников, признавший себя руководителем повстанцев в с. Долганка Крутихинского района.[16] Эти «признания» позволили чекистам отчитаться о раскрытии новых филиалов организации «Чёрные».
Общим руководителем организации был назначен бывший лидер социалистов-федералистов Новониколаевска Г. И. Жерновков, но в деле каких-либо следов его руководящей работы не отыскалось, а тройка в конце концов дело в отношении него прекратила.
Считавшиеся головкой организации Г. И. Жерновков, Н. И. Майстеренко и Д. Ф. Ермолов виновными себя не признали, точно так же отрицало вину и большинство остальных арестованных. Реабилитационная проверка показала, что показания М. И. Петрова, Я. М. Попелухи, П. Н. Волкова и других расстрелянных «активистов-повстанцев» были записаны схематично, без выяснения обстоятельств их заговорщицкой деятельности.[17]
В обвинении говорилось, что руководители заговора «имели намерение свергнуть на местах советскую власть путём массового всенародного требования или же путём вооружённого восстания».
Приговоры по делу «Чёрные» состоялись 25 сентября 1930 г. и 28 мая 1931 г., когда тройкой из 298 чел. были приговорены к расстрелу в общей сложности 72 чел. (одному из них по пути к месту казни удалось бежать).
На 10 лет был осуждён 31 чел., на пять лет — 73, на три года — 66, а остальные получили условные наказания либо ссылку.[18] По распространённой практике, чекисты уничтожили в качестве активистов организации и своих агентов.
Массовость репрессий
Таким образом, массовость репрессий начала 30-х годов подразумевала отсутствие серьёзной агентурной проработки. Чекисты ограничивались первичной негласной информацией о «заговорах», полученной от специально подготовленных провокаторов, а затем разворачивали дело в большую организацию с помощью пыточного следствия и внутрикамерных агентов.
Следствие являлось сугубо формальным: протоколы с «признаниями» составлялись следователями, задачей которых было добиться подписи арестованного. Численность наиболее крупных «контрреволюционных повстанческих организаций» доходила до нескольких сотен человек.
Дело «Чёрные» является характерным для 1930 г. примером создания крупной «заговорщицкой организации», основывавшейся на информации о легальном крестьянском протесте.
Методы, применяемые при фабрикации этого дела, восходили к традиционным способам работы ВЧК-ГПУ периода гражданской войны, и были использованы при конструировании больших политических дел в ходе внесудебных репрессивных акций 1933 и 1937−1938 гг.
Алексей Тепляков
Опубликовано: История сталинизма: крестьянство и власть. Материалы международной научной конференции. Екатеринбург, 29 сентября — 2 октября 2010 г. — М.: РОССПЭН; Фонд «Президентский центр Б.Н. Ельцина», 2011. 422 с. (История сталинизма. Дебаты). С. 301−308.
Список литературы
1. ГУЛАГ: его строители, обитатели и герои / Под ред. И. В. Добровольского. — Франкфурт-на-Майне-М., 1999. 456 с.
2. Книга памяти жертв политических репрессий в Новосибирской области. Вып. 1. — Новосибирск, 2005. 436 с.
3. Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Т. 3. 1930−1934. Кн. 1. 1930−1931. Документы и материалы. — М., 2003.
4 Тепляков А. Г. Машина террора: ОГПУ-НКВД Сибири в 1929—1941 гг. — М., 2008. 632 с.
Примечания
[1] Алданов М.А. Огонь и дым. — Париж, 1922. С. 53.
[2] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 106.
[3] Большевистское руководство. Переписка. 1912−1927. Сост. А.В. Квашонкин, О.В. Хлевнюк, Л.П. Кошелева, Л.А. Роговая. — М., 1996. С. 109−110, 50.
[4] Енчмен Э. Восемнадцать тезисов о «теории новой биологии» (проект организации Революционно-Научного Совета Республики). — Пятигорск, 1920. С. 43.
[5] Вронська Т. Упокорення страхом: сімейне заручництво у каральній практиці радянської влади (1917−1953 рр.). — Київ, 2013. С. 425.
[6] ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 11. Д. 712. Л. 125.
[7] Гришаев В.Ф. «Сростинское дело» // Барнаул. 2005. № 3. С. 119−126; Тепляков А.Г. Машина террора: ОГПУ-НКВД Сибири в 1929—1941 гг. — М., 2008. С. 514.
[8] Борисова Л.В. Военный коммунизм: насилие как элемент хозяйственного механизма. — М., 2001. С. 186−187.
[9] ЦА ФСБ. Ф. 1. Оп. 5. Д. 389. Л. 1−154.
[10] Исаев В.И., Угроватов А.П. Милиция Сибири в 1920-е гг. — Новосибирск, 2008. С. 38.
[11] Шишкин В.И. Красный бандитизм в Советской Сибири // Советская история: проблемы и уроки. — Новосибирск, 1992. С. 3−79; Тепляков А. Красный бандитизм // Родина. 2000. № 4. С. 81−84.
[12] ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 684а. Л. 41.
[13] Кокоулин В.Г. Алтай в годы революции, Гражданской войны и «военного коммунизма» (февраль 1917 — март 1921 гг.). — Новосибирск, 2013. С. 345, 351.
[14] Гутман А.Я. (Анатолий Ган) Гибель Николаевска на Амуре. Страницы из истории войны на Дальнем Востоке. — Берлин, 1924. С. 514; ЦА ФСБ РФ. Ф. 1. Оп. 5. Д. 68. Л. 163.
[15] ГАНО. Ф. П-1. Оп. 2. Д. 409. Л. 58 — 65, 73, 116, 117, 162 об., 163; ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 684а. Л. 158 об.
[16] ГАНО. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 142. Л. 54.
[17] Шрейдер М.П. Воспоминания чекиста-оперативника // Архив НИПЦ «Мемориал» (Москва). Ф. 2. Оп. 2. Д. 101.
[18] ГА РФ. Ф. 1005. Оп. 7. Д. 1523. Л. 7 об.
[19] Плеханов А.М. ВЧК-ОГПУ: Отечественные органы государственной безопасности в период новой экономической политики. 1921−1928. — М., 2006. С. 314.
[20] Shearer D. Policing Stalin's socialism: Repression and social order in the Soviet Union, 1924−1953. — New Haven, London: Yale University Press, 2009. Р. 120.
[21] Хлевнюк О.В. Хозяин: Сталин и утверждение сталинской диктатуры. — М., 2010. С. 223.
[22] Тепляков А.Г. «Детское дело» в Кузбассе: к подоплёке открытого процесса 1939 г. над чекистами — «нарушителями законности» // Судебные политические процессы в СССР и коммунистических странах Европы: сборник материалов франко-российского семинара (Париж, 29−30 ноября 2010 г.). — Новосибирск, 2011. С. 141−154.
[23] Тепляков А.Г. Машина террора: ОГПУ-НКВД Сибири в 1929—1941 гг. — М., 2008. С. 406, 408.
[24] Петров Н.В. Палачи: Они выполняли заказы Сталина. — М., 2011. С. 225−235.
