<embed type="application/x-shockwave-flash" wmode="transparent" src="http://providenie.narod2.ru/providenie1.swf" height="186" width="186">
• Посм., ещё видео
На рисунке-заставке к публикации - герб автора статьи, Владислава Крескентьевича Лукомского (фрагмент его личного экслибриса работы А.М. Литвиненко, 1922).
При таком понимании слова «герб» многие геральдисты склонны видеть прототипы гербов во всякого рода отличительных знаках, появившихся на заре человеческой культуры и имеющих отчасти культурное, отчасти правовое имущественное значение.
Таковыми отличительными знаками могут быть, например: тотемы(1) - как изображения особо чтимых животных и растений, принимаемых за отличительный знак отдельной личности у индейских племен Северной Америки и австралийских народностей; тамги(2) - отличительные родовые знаки, принятые у народов тюркского и монгольского происхождения, используемые ими и как знаки собственности на принадлежащем им имуществе; своеобразные и загадочные знаки Причерноморья(3), имевшие значение родовых отличий и одновременно связанные в своем появлении с общими предпосылками зарождения и нарастания института частной собственности.
Наиболее ярким примером подобного рода знаков является серия эволюционируемого и модифицируемого так называемого Рюрикова знака, принятого в ряде положений потомства великого князя Киевского Владимира Святославовича, широко использовавшего его в своем хозяйственном быту(4).
Наконец, особый вид знаков родового отличия составляли также скандинавские руны, усвоенные лехитскими племенами в IX-XI вв. в качестве военных знамен, объединявших потомство общего родоначальника; но и их едва ли можно признать за гербовые знаки ранее преображения их в гербы по западноевропейским образцам, т.е. до соответственного их геральдического оформления.
Все эти знаки, имеющие нечто общее в отношении их происхождения, развития и практического применения в быту на памятниках материальной культуры прошлых веков, являются несомненными историческими источниками, вскрывающими и разъясняющими многие вопросы, связанные с историей народов и их культурою.
Но в дальнейшем речь будет идти не об этих и не им подобных знаках, а о гербах в более прямом и более узком смысле этого слова, - как о графических изображениях, имеющих определенную композицию, состоящую из ряда принятых элементов и выраженную на основе некоторых установленных, хотя и условных правил.
Отличия эти заключались в пестрой раскраске щита и в помещении над шлемом простейших предметов - страусовых перьев, крыльев птиц или изображений фантастических животных и частей их.
Щит с его делениями на отдельные части, с различной расцветкою их, и шлем с фигурными изображениями на нем и составляли материальную основу герба. В дальнейшем, при развитии рыцарских гербов не только во время военных походов, но и в мирном быту военных игрищ, так называемых турниров, эти два основных элемента герба - изображения на щите и над шлемом - все более и более разнообразятся и одновременно дополняются новыми элементами: наметом (плащом), опускающимся со шлема, коронами на шлеме или на щите, щитодержателями по сторонам щита, девизом - личным, позднее - родовым лозунгом рыцаря.
С течением времени созданные рыцарским классом гербы, сначала как личные, а затем как родовые знаки, переходят из поколения в поколение и выходят за пределы военного быта с его вооружением на предметы, вообще бытовавшие в эту эпоху.
Особенно тщательно (в целях охраны) отмечались гербами изделия из так называемых благородных металлов (столовое серебро), фарфора и стекла; ткани и вышивки; мебель, экипажи, конская сбруя; гербами украшались архитектурные памятники зданий и надгробий, живописные портреты и скульптурные бюсты; гербовыми золотыми тиснениями отмечались кожаные переплеты книг, на них же наклеивались и гербовые экслибрисы, гербами снабжались бумажные филиграни и штамповались документы(5).
Но особенно широко применялся герб на печатях-матрицах, оттиски с которых прикладывались к документу, а иногда и к вещам, так как здесь герб в условиях феодальной формации, в основном и прежде всего, использовался как утверждение своего «я» и знак частной собственности.
Во всех случаях, находясь на «немых» предметах, не имеющих надписей, герб вскрывает их принадлежность к имуществу того или иного лица, семьи, рода. Благодаря гербу вещественный или документальный памятник получает более широкое значение в качестве исторического источника, так как герб раздвигает пределы научного исследования и прибавляет к изучению вещи целый ряд новых и очень существенных данных: указания на национальность и социальное положение ее владельца, место изготовления и бытования вещи, ее датировку и т.д.
Очень часто на отдельных примерах приложения гербов в быту можно видеть, как геральдика путем «паспортизации» тех или иных вещественных памятников дает новые показатели для изучения вопросов в области экономики частновладельческого хозяйства, трансформации тех или иных хозяйственных комплексов путем распада отдельных фамильных имуществ, перехода их из одних рук в другие и т.п.
Являясь особым видом исторического источника, герб путем определения его вскрывает новые ценные данные, а гербовая экспертиза, как необходимая составная часть комплексного исторического исследования, может дать и новые решения проблем социально-экономической истории(6).
Специфика герба заключается в том, что он паспортирует и датирует определенный предмет, сообщая ему наименование владельца и хронологическую дату владения, и тем превращает «немой» материальный памятник прошлого в «говорящий» исторический источник, а следовательно, и вместе с тем, раскрывая и заостряя классовое значение материала, имеющего на себе изображение герба, даст этим возможность ввести данный объект в научный оборот исследований и выводов в области общей истории материальной культуры.
Приведу несколько примеров.
Когда, после Октябрьской социалистической революции, благодаря национализации помещичьих владений и недвижимой собственности крупной городской буржуазии, в обладание народа поступили значительные собрания высокохудожественных ценностей, как в виде произведений изобразительных искусств - живописи и скульптуры, так и в виде предметов прикладного искусства и художественной промышленности, и когда для освоения всего этого материала и надлежащей систематизации и квалификации его потребовалось выяснение и уточнение всех данных, относящихся к этому материалу, а в частности, и его происхождения, тогда наилучшим показателем для этого явился - герб.
Мне лично, в связи с работой моей в Гербовом музее (преобразованном из бывшего департамента Герольдии в 1918 г.) пришлось в течение 20-ти с лишним лет провести несколько тысяч экспертиз самых разнообразных предметов, требовавших установления их происхождения.
Припоминаю такой случай в 1918 году. Уголовный розыск обратился ко мне с просьбой установить место утечки художественного столового серебра, отдельные предметы которого появлялись ежедневно на рынке, но уловить сбытчика этого серебра агентам уголовного розыска никак не удавалось. На каждом из предметов имелся одинаковый герб, который и мог только дать нить к выяснению владельца имущества.
Я попросил дать мне полчаса времени, по истечении которого я смог указать точный адрес, помнится на Фонтанке, No такой-то, откуда, несомненно, просачивалось на рынок ценное имущество, оставленное на квартире бежавшими ее владельцами.
Дело в том, что герб, изображенный на столовом серебре, в данном случае - на показанной мне большой серебряной вазе для фруктов, оказался гербом, принадлежавшим министру юстиции времени Александра I Дмитрию Прокофьевичу Трощинскому(7), имущество которого в порядке приданого за дочерью его перешло в род князей Хилковых, установить преемственность которых до современных представителей этого рода не представляло особого труда, а адрес местожительства их в Ленинграде - и тем более.
Таким образом, удалось не только спасти от расхищения ценные предметы художественного производства, но и установить их происхождение.
Подобного же рода изделия были предметом моего исследования, когда в 1924 г. Оружейная палата обратилась в Гербовый музей с просьбою произвести валовую экспертизу всех вообще экспонатов, хранящихся в Палате, как накопленных ею с начала XVI века, так равно и того материала, который в громадном количестве стал поступать после Октябрьской революции из подмосковных усадеб и богатых особняков местной аристократии и буржуазии.
Хотя основной фонд Оружейной палаты давно уже был тщательно инвентаризирован и научно изучен(8), однако в подавляющем числе случаев изображения на предметах герба указывалось только его местонахождение, но чей герб и что скрывалось за ним для установления происхождения самого предмета - оставалось неизвестным.
Просмотрено было несколько сот предметов, и в результате удалось выяснить принадлежность свыше 300 из них, относящихся ко многим известным в истории лицам.
Среди изделий из серебра обнаружены остатки роскошного столового сервиза с гербами гетмана Войска Запорожского Ивана Самойловича, заподозренного в измене и сосланного в 1687 г. в Тобольск, а все значительное и ценное имущество этого «Запорожского Сарданапала» (как называли его современники) было конфисковано и поступило в государственную казну.
Той же участи не избегло и имущество известного фаворита царевны Софьи Василия Васильевича Голицына, выявленное также в составе Оружейной палаты благодаря гербу его владельца.
Столь же богато, как изделия из серебра, представлено в Оружейной палате и оружие - холодное и огнестрельное. Здесь удалось выявить имущество таких лиц, как графа Бирона, позднее герцога Курляндского и регента России, датируемое временем с 1730 по 1741 год, многих иностранцев, бывших при русском дворе - графа Бриммера, графа Вахтмейстера и других.
Для той же Оружейной палаты произведена была экспертиза шпалерных ковров и гобеленов, экипажей и многих других предметов, атрибуция гербов на которых, по отзыву дирекции Оружейной палаты, дала «ценнейший материал для систематизации собраний, выявления производственных особенностей и определения конкретности самих предметов»(9).
Наши государственные музеи Ленинграда (особенно Эрмитаж) и Москвы (Исторический музей), музеи Киева, Минска и других украинских и белорусских городов переполнены предметами художественной и бытовой старины, имеющими на себе изображения гербов, столь красноречиво вскрывающих собою исторические данные этих предметов, и, однако, в подавляющем большинстве предметы эти остаются нерасшифрованными, а следовательно, недоступными для всестороннего их исследования и изучения.
Кроме изделий из металлов - золота и серебра, в музеях наших имеются значительные собрания фарфора и стекла, изображения на котором герба очень часто, кроме определения заказчика сервиза, дают возможность еще и датировать его. Известен, например, чайный сервиз Аракчеева отличных форм с гербами двух видов - в одном случае гербовый щит поддерживают конь и рыцарь, в другом случае щитодержатели - два солдата-артиллериста подшефного Аракчееву полка; в первом случае сервиз датируется временем между 1800 и 1816 годом, во втором - после 1816 года и не позднее года смерти владельца в 1834 г., что разрешает вопрос и об оформлении самого сервиза в стиле времени.
Особенно существенны для датировки фарфора и стекла часто встречающиеся на этого рода предметах парные гербы, т.е. два герба, составляющие брачные гербы мужа и жены, обычно помещаемые на приданом невесты и датируемые след. годом бракосочетания.
Примеры гербов на фарфоре Татьяны Петровны Каблуковой, рожд. гр. Завадовской (дат. 20-ми годами XIX ст.), Наталии Владимировны Салтыковой, рожд. кн. Долгоруковой (нач. 70-х годов XVIII ст.), Дарьи Александровны Миклашевской, рожд. Олсуфьевой (1833 г.) и т.п.
Нередко гербы вышивались на диванных подушках, предкаминных экранах, ткались на коврах, развешиваемых по стенам.
Любопытный случай расшифровки гербовладельца и датировки ковра могу указать на экспонате Исторического музея. Герб выткан почти во весь ковер размера 265х185 см и представляет собой сложный герб, состоящий из четверочастного щита с гербом в середине и скомпонованный по системе так наз. quatre quartieres, дающей возможность не только определить родовую фамилию, но и поколение данного рода, к которому принадлежал гербовладелец.
В данном случае изображены следующие литовско-польские гербы: Gozdawa (Гоздава), помещенный в центре, указывает на известную литовскую фамилию Пацов (Рас), а гербы, последовательно расположенные в большом щите: Labedz, Bogorya, Kosciesza и Pogonia Litewska указывают фамилии: Шемиот (Лебедь), из которой происходила мать определенного лица, Воловичей (Богория), к которой принадлежала его бабка по отцу, Ходкевичей (Косцеша) - его бабка со стороны матери и, наконец, князей Ольшанских (Погоня) - прабабка по отцу.
Вся комбинация этих гербов могла принадлежать только определенному поколению рода Пацов, а именно, Михаилу-Казимиру Пацу, что и подтверждает расположенный вокруг герба буквами K.W.H.W.X.L. - что значит: Michal Kazimierz Рас Kasztelan Wilenski Hetman Wielkiego Xiаstwa Litewskiego.
Указанные его должностные звания дают еще возможность датировать изготовление ковра временем между 1666 г. и 1682 г., т.е. годом, с которого он пользовался обоими этими званиями, и годом его смерти.
Как я уже упомянул, наибольшее применение герб имел в области сфрагистики, т.е. на печатях-матрицах, представляющих собою подтверждение своего «я» в символической форме графического изображения этого «я». Гербы на печатях известны уже с XI века и, получив свое максимальное развитие в эпоху феодализма, сохраняли до самой Октябрьской революции широкое приложение в дворянском быту России.
В Западной Европе гербовые печати, являющиеся неотъемлемой принадлежностью каждого дворянина, получили широкое распространение и в бюргерской среде со своеобразным только упрощением композиции рыцарского герба и с исключением короны достоинства.
Наши музеи - Эрмитаж и Государственный Исторический музей располагают весьма значительными собраниями печатей-матриц, представляющих собою интерес нередко и как художественно-бытовые памятники определенной классовой культуры, и часто как исторические памятники, принадлежащие конкретным историческим лицам(10).
Так, в коллекциях, поступивших от частных собирателей Ю.Ю. Иверсена, Н.Ф. Романченко, известного Плюшкина и других и в наиболее значительном собрании Гербового музея, находящемся ныне также в Эрмитаже, только геральдист сумеет найти подлинные печати многих крупнейших сподвижников Петра Первого и Екатерины II, первых министров Александра I и последних - Николая II, а также представителей аристократии и бюрократии дореволюционной России.
Не меньшее, по-видимому, собрание имеется и в Государственном Историческом музее, но оно пока еще не исследовано, хотя в нем имеются интересные и спорные объекты.
Сошлюсь пока на один пример: года два тому назад в музей поступила в дар «подлинная» печать известного героя 1812 года генерала Петра Ивановича Багратиона, но при ближайшем рассмотрении атрибуция эта может вызвать некоторые сомнения.
Дело в том, что на хрустальной печати этой выгравирован герб с обычными для нескольких линий Багратидов эмблемами, символизирующими происхождение их, якобы, от царя Давида - держава, арфа, праща и скрещенные скипетр и меч. Но лишь три линии этого рода, именно старшая - потомков царей Грузинских и линии князей Имеретинских и Мухранских пользовались, кроме этих четырех эмблем, расположенных в четверочастном щите, еще и пятою эмблемою, изображенною в среднем малом щитке, наложенном на большой щит, именно: эмблемою - «Хитон Господень», в каковом виде и изображен герб на исследуемой сейчас печати, вызывающей некоторое сомнение в принадлежности ее генералу Багратиону.
Герб же Багратионов, внесенный по ходатайству Петра Ивановича в Общий гербовник дворянских родов (ч. VII, л. 2), хитона не имеет, и что еще более убедительно, в гербе на памятнике отца Петра Ивановича - Ивана Александровича Багратиона (ум. в 1795 г.), похороненного на кладбище церкви близ станции метро «Сокол» (что можно видеть и сейчас) - хитона также нет.
Против атрибуции печати Петру Ивановичу говорит и то, что на настоящей матрице нет никаких орденских знаков вокруг герба, тогда как в то время неотъемлемым украшением всякого герба на личной печати было изображение орденских знаков, свидетельствующих о боевых заслугах и отличиях гербовладельца.
С другой стороны, на гравированных портретах П.И. Багратиона имеется герб, и среднем щитке которого виден, как будто, «хитон».
Вот печать, приобретенная как печать небезызвестного Шервуда-Верного, действительно принадлежала этому предателю декабристов, о чем свидетельствует и герб, пожалованный ему в 1826 г. (Общ. герб., ч. X, л. 120), и расположенные вокруг герба орденские знаки, имевшиеся у Шервуда-«Скверного», как называли его современники.
Особую область применения гербов, привлекавшую исключительное внимание коллекционеров, составляет область супер-экслибрисов и экслибрисов, т.е. тех книжных знаков, которые обычно для XVII-XVIII веков изображались в виде рисунков и гербов, тисненных золотом на верхней стороне досок кожаных переплетов книг, а позднее для XVIII и XIX веков - наклеиваемых в виде ярлыков на внутренней стороне крышек тех же переплетов. Кроме художественно-композиционного и любительски-коллекционерского интереса к этим знакам значение их может быть и более глубоко, когда эти анонимные знаки выявляют владельца книги, иногда очень существенного, исторически известного лица, которому принадлежало объединенное общим экслибрисом книжное собрание, а еще более, когда в книге имеются маргиналии, свидетельствующие о том или ином восприятии владельцем книги ее текста.
Благодаря супер-экслибрисам и экслибрисам удалось выявить комплекс книжного собрания известного сподвижника Петра Великого графа Якова Вилимовича Брюса, завещанного им Академии наук, но впоследствии рассеянного в библиотеке по ее тематическим отделам; удалось обнаружить книги, принадлежавшие лейб-медику того же Петра I - Араскину (Эрскину), Ивану Ивановичу Шувалову, гр. Никите Ивановичу Панину и многим другим. Супер-экслибрис помог установить хранящийся в Александровском дворце в Пушкине (Царском Селе) альбом замечательных рисунков, оказавшихся работами Чарльза Камерона, а гербовый экслибрис указал путь к выявлению сотен анонимных книжных знаков, представлявших несомненный художественно-исторический интерес в области палеографии XVIII и нач. XIX веков(11).
Большое значение имеет герб на документальном материале, где гербовая печать, сопровождавшая неразборчивую подпись или приложенная к конверту, дает возможность расшифровать автограф или установить неизвестного корреспондента. Мне довелось уже указывать в печати случай определения автора четырех писем к декабристу И.Д. Якушкину и еще более разительный пример установления трех различных корреспондентов, подписывавших свои письма именем «Alix», приписанные одному лицу - бывшей русской императрице, жене Николая II - Александре Федоровне и оказавшиеся, на самом деле, принадлежавшими хотя и родственным, но трем разным Аликс – а именно:
1) Королеве Английской, рожденной принцессе Датской, жене Эдуарда VII, 2) вел. герц. Мекленбург-Шверинской, и лишь 3) действительно Александре Федоровне. Критерием для установления этих трех различных лиц послужили изображенные на бумаге их три совершенно отличные одна от другой короны, присвоенные указанным коронованным лицам(12).
Еще более существенно определение гербов на надгробных памятниках, часто анонимных, а потому не дающих указаний о погребенном лице. Только герб в таком случае может открыть тайну погребения.
Подобных загадок очень много расшифровано было мною при описании ленинградских кладбищ. Следовало бы подумать об этом и о московских кладбищах и регистрации захоронений на них в связи с 800-летием города Москвы в 1947 г.
Приведу, наконец, пример из области полевой археологии. В 1920-х годах Минское общество любителей древностей обратилось ко мне с просьбой высказать свое мнение относительно изображений, помещенных на двух осколках изразца, найденных среди строительного мусора в окрестностях местечка Изяславля.
В результате кропотливых изысканий удалось точно установить, что на осколках едва сохранились три четверти четверочастного герба, принадлежавшего известному литовскому вельможе Николаю Ивановичу Глебовичу, умершему в 1632 г., родная бабка которого была последней в роду князей Заславских, уделом которых был Изяславль, перешедший после угасшего рода к Глебовичам.
Осколки изразцов, обнаруженные на почти метровой глубине, указывают как раз истинное местонахождение старинного замка, положение которого было утрачено и позднее забыто(13).
Все перечисленные примеры и случаи применения гербовой экспертизы указывают на то, какое значение может иметь герб, когда он, расшифрованный как исторический источник, способствует раскрытию и самого памятника, вещественного или документального, на котором герб красноречиво и убедительно говорит о его происхождении, принадлежности и датировке.
Такое именно использование герба и составляет задачу современной научной геральдики, как вспомогательной в истории дисциплины. И если геральдика феодальная имела своею классовою задачею составление гербов, как знаков, графически выражающих владения суверенов и их вассалов, или отображающих условными символами и эмблемами родовые прозвания феодалов и отдельных их представителей, а геральдика буржуазная (капиталистической формации), расширив рамки своего интереса к гербовым знакам, поставила задачей своего отношения к ней еще и историческое их изучение, т.е. сделала целью своей изучение происхождения гербов вообще и отдельных их видов, то геральдика нашего времени и, особенно, советская геральдика пошла дальше.
Объектом нашей геральдики также является герб, но задачей изучения ее является не герб, как самоцель, но освоение герба как исторического источника.
Это значит, что современная научная геральдика рассматривает герб как один из видов исторического источника вообще, дающего новый показательный материал для познания того или иного исторического факта или совокупности их путем раскрытия содержания, смысла и значения, заключающихся в данном конкретном гербе в приложении его к вещественному иди документальному объекту - как историческому памятнику материальной культуры.
В связи с изложенным, в задачу современного советского геральдиста входит, прежде всего, определение (атрибуция) герба, т.е. умение разобраться во встречающихся на пути его работы как историка-исследователя самых разнообразных видах графических изображений на памятниках материальной культуры и, выделив из них те, которые носят на себе признаки геральдической композиции - уметь произвесть конкретную их экспертизу.
1) особые, отличительные признаки герба, 2) его составные части - элементы герба, 3) характер этих элементов: а) по национальности, б) по категории, рангам и типам, в) по времени составления герба с XII по XX век.
В-третьих: на основе знания теории и истории геральдики необходимо освоить методику гербовой экспертизы, т.е. приемы конкретного определения герба, используя для этого все данные, которыми располагает историческая наука в целом и ее вспомогательные дисциплины: генеалогия, сфрагистика, дипломатика, искусствоведение и т.д.
Современное состояние геральдики в Западной Европе,хотя и не стоит на высшем уровне знания, в указанном нами смысле тех требований, которые предъявляет сейчас историческая наука к своим вспомогательным дисциплинам (характер геральдики так и остается все тем же классовым, и задачи ее ограничиваются все теми же перепевами теории и истории геральдики в той или иной стране), однако литература по геральдике в странах Западной Европы весьма обильна и нередко с полиграфической точки зрения издается блестяще.
Еще 100 лет тому назад общая библиография по геральдике насчитывала свыше 5000 названий отдельных изданий(14), число которых к настоящему времени несомненно возросло раза в три. Правда, все эти публикации посвящены в большем числе теоретическим учебникам, курсам и пособиям, или истории происхождения гербов у отдельных национальностей, но наряду с этим издано немало и гербовников по отдельным странам и отдельным местностям, дающих воспроизведение и описание громадного репертуара гербов - до 300 000 приблизительно(15).
Имеются и эмблематические справочники, дающие возможность (что очень важно) находить по эмблемам гербы искомого гербовладельца, но их немного - несколько изданий наперечет и далеко не по всем странам Европы(16).
Исследование же этого методологического порядка, связанного с экспертизою гербов на памятниках материальной культуры, о которых я говорил выше, и опыты каковых исследований имеются в нашей советской литературе, - в западной литературе совершенно не наблюдаются. А между тем именно в этом направлении дисциплина геральдика и должна развиваться.
Однако для того, чтобы советская историческая геральдика (я не имею здесь в виду современной нашей государственной геральдики как советской эмблематики) развивалась далее в намеченном выше направлении, необходимо нагнать все то, что сделано уже в области издания пособий по геральдике в Западной Европе и чего до сих пор не сделано у нас.
а) гербов феодальных родов, официально зарегистрированных в так именуемом «Общем гербовнике дворянских родов Всероссийской империи», которого 20 частей по 150 гербов в каждой + 60 гербов, утвержденных при Временном правительстве в 1917 году; б) гербов, жалованных монархами Российской империи в дипломах XVIII-XX вв. (до 1917 г.), не вошедших в Общий гербовник - немногим более 1500 гербов, а всего - официально утвержденных гербов — 4679; в) гербов национальных меньшинств, в свое время периода зависимой от России Польши и прибалтийских стран, зависимых от Швеции, - Латвии, Эстонии и Финляндии - и учтенных гербовниками этих стран в количестве — ок. 2000. г) гербов самобытных - т.е. гербов, созданных бытом феодальных родов, как русских родов, так и народов, населявших СССР - украинских, белорусских, кавказских и др., учтенных в свое время кропотливою работою отдельных геральдистов - около 2500.
1) 1500 гербов, изданных в 10-ти печатных частях «Общего гербовника» в 1779-1840 гг. и 2) около 1500 опубликованных в «Гербовнике Царства Польского» (2 части из 8-ми) и в гербовниках Прибалтийского края и Финляндии.
Вот эти-то две трети гербов, т.е. около 6000 гербов, недоступных сейчас историку-геральдисту, подлежат сбору и пуску их в научный оборот, хотя бы небольшими раздельными, но систематизированными сериями.
Вот что нужно сделать в первую очередь, чтобы достигнуть уровня научной геральдики, занимаемого уже в Западной Европе.
Во-вторых, необходимо составление и издание справочников по геральдике:
а) переиздание списков гербовладельцев указанных выше категорий, частично хотя и изданных (указатели к «Общему гербовнику» и дипломным гербам), но в количестве экземпляров явно недостаточном и ставших библиографическою редкостью, б) составление эмблематических гербовников, т.е. сборников гербов, расположенных в систематизированном по эмблемам порядке и тем самым облегчающих нахождение и определение исследуемого герба.
Однако только таким путем можно и нужно идти к освоению исторического источника в области нашей отечественной геральдики.
В-третьих, без подготовки соответственных кадров, которые могли бы продолжать научную работу в области геральдики, без подготовки срочно необходимой смены буквально «уник[ум]ов», остающихся еще в живых специалистов, дальнейшая работа в этом направлении должна будет замереть, зачахнуть и выродиться.
Придется вновь, подобно Шампольону, открывшему чтение иероглифов, трудиться над раскрытием тайн гербов, чтобы не дать им кануть в забвение, а вместе с ними не дать погибнуть ценнейшему историческому источнику, могущему так много дать квалифицированному историку-геральдисту.
Такие кадры может дать Историко-архивный институт, сможет дать спецсеминар, организованный Институтом истории материальной культуры, но об этом, конечно, надо поговорить подробнее на секторе вспомогательных исторических дисциплин нашего Института, от которого и будет зависеть решение вопроса «быть или не быть» советской научной геральдике.
Герб как исторический источник (1945) В.К. Лукомский
Для того, чтобы вчитаться в герб, недостаточно здравого смысла. Надо ориентироваться в нормах геральдики, существующей уже восемь с половиной веков.
Кстати, советские государственные символы этим нормам не соответствовали и поэтому, всерьез говоря, не были гербами. Стоило бы взять пример с европейских соседей: во Франции, Италии, даже на маленькой Мальте хватило геральдического такта, чтобы назвать откровенно негербовые символы этих государств государственными эмблемами, а не гербами.
Меня спросят: зачем же держаться за старый язык геральдических знаков? Затем же, зачем стоит держаться за любой старый язык: он уже проверен временем, окультурен, он больше и глубже родившегося вчера эсперанто. Нормы обогащают, а не обедняют язык. И еще: геральдика всегда была международной.
В начале двадцатого века многие воспринимали геральдику как гостью из европейского прошлого; но именно в двадцатом веке гербовая практика стала по-настоящему всемирной.
Можно было бы противопоставить геральдике собственную эмблематическую систему - дошедшую через века, цельную и тщательно разработанную (как это сделала Япония). В России такой системы нет.
А на фоне безупречно-рыцарских щитов в гербах Сингапура, Нигерии и Барбадоса очередная неграмотная виньетка смотрелась бы как признание в собственном варварстве.
Герб - это не только упорядоченность цветов и форм, это не только мир взаимосвязанных образов, это и совершенно особенный строй понятий о предназначении эмблем.
Религиозные, династические символы, знаки власти и собственности существовали с глубокой древности; геральдика же породила феномен земельного герба, обозначающего не только государственность, но и страну. Использование земельного герба выражает и идею права, и идею служения. Эти основы государственной геральдики не стареют; поэтому не стареет и она сама.
Итак, все-таки герб. И все-таки двуглавый орел. На протяжении веков он был неразрывно связан с Россией, не имея соперника.
Вопрос о том, хорош ли двуглавый орел для новой России, уже решался в 1917 году комиссией Временного правительства под председательством Горького; участвовали самые разные люди, от серьезных гербоведов (Тройницкого, Лукомского. Нарбута) до Рериха.
Тогда пришли к выводу: ни монархического, ни династического подтекста символика орла не содержит; раз он не виноват, незачем его и упразднять: на то и есть презумпция невиновности.
В 1990 году снова собралось совещание при правительстве - представительный круглый стол, Ноев ковчег мнений.
Честно искали альтернативу орлу - не нашли. Честно выясняли, почему неприемлем орел; и снова оказалось, что приемлем.
И стали вырисовываться очертания орла, увенчанного тремя коронами, со скипетром и державой в лапах, со всадником на груди. Именно эти атрибуты позволяют отличить российского двуглавого орла от множества других.
Начнем с корон. Короны в гербах символизируют не монархию (хотя многие по невежеству убеждены в этом), а суверенитет и высокое достоинство. Лишив орла традиционных корон, мы заявили бы о зависимости и унижении России.
Количество корон может показаться загадочным. Собственно, это не три короны, а две (над каждой из голов) плюс одна (над орлом в целом), и никаких трех частей Руси или трех ветвей власти они не обозначают.
О крыльях орла говорили и писали, что они «хищно воздеты» и что их следует «скромно сложить». Это - от лукавого. С точки зрения гербоведения, поднятые крылья по своему смыслу ничем не отличаются от опущенных. А то, что на протяжении большей части своей истории российский орел держал крылья поднятыми, - это исторический факт.
Множество пересудов вызвал всадник на груди орла. Прежде всего необходимо учесть, что это - не Святой Георгий. Конный воин-змееборец, с XV века появившийся на московских монетах и великокняжеских печатях, обозначал самого великого князя, побеждающего врагов (их изображал дракон).
Со временем всадник оказался на груди орла и из аллегорического портрета монарха превратился в государственную эмблему - «ездца», всадника-победителя, иногда отождествлявшегося с царем или наследником, а иногда бывшего безымянным. И орел, и всадник были эмблемами России в целом и в то же время Москвы - единство, воплощавшееся в формуле «царство Московское».
Нимба вокруг головы ездец не имел. Со Святым Георгием его путали иностранцы. При Петре, на волне форсированных реформ, иностранную ошибку предпочли отечественной традиции; всадник был объявлен Георгием.
Тогда же, с превращением государства Московского, общероссийским символом сочли орла, а всадник стал гербом Москвы.
Однако в соединении с орлом ездец оставался общероссийским символом; в этом качестве он и вернулся сегодня.
В XII веке германские монархи Священной Римской империи приняли герб с черным одноглавым орлом в золотом поле (подражая орлу Юпитера - знаку древнеримских легионов и высших чинов).
Почти сразу появилась идея подчеркнуть всеохватные полномочия императора (формально стоявшего во главе крещеного мира), придав орлу исключительную особенность телосложения - второй клюв на затылке или вторую голову.
Окончательно и официально императорский гербовый орел стал двуглавым лишь при Сигизмунде I Люксембургском около 1400 года.
Воспоминания о древнеримском орле сохранились и в Византии, а в XIII веке в константинопольском придворном обиходе стало появляться изображение орла с двумя головами (вероятно, заимствованное не от западных соседей, а из Передней Азии, где двуглавая птица издревле служила священным символом).
К 1301 году, при Андронике II, двуглавый орел становится одной из эмблем императорской власти; судя по всему, он должен был выражать идею мира, согласия, многообразной полноты - идею, которая всегда жила, но нечасто воплощалась в Византии.
Так или иначе, гербом Византийской империи орел отнюдь не был. Отсутствие общего государственного символа византийцы старались компенсировать при помощи изображений императоров, святых, креста с разнообразными украшениями; иногда в ход шел и орел.
Именно по двуглавым орлам на обуви и ножных латах в 1453 году удалось опознать тело Константина XI, последнего императора, погибшего при взятии Константинополя турками.
Оказываясь на Западе, потомки византийских монархов сталкивались с гербом Священной Римской империи и сами, как правило, принимали герб с двуглавым орлом.
Правила геральдики требовали выбрать определенные цвета, и чаще всего орел оказывался золотым, а поле щита - червленым (красным), как, например, у Палеологов, маркизов Монферратских. Причина была проста: в придворном византийском быту орел обычно появлялся вышитым золотыми нитями на алой ткани, то есть попросту роскошным материалом и на роскошном материале.
Многие германские княжества и города приняли в свои гербы двуглавых орлов, демонстрируя верность императору и взывая к его покровительству. В свою очередь на юго-востоке Европы «осваивали» византийского орла.
Здесь он обозначал не зависимость, а политические и культурные связи. Разные правители использовали орла на свой лад, по временам подчиняя его геральдическим нормам.
В XV веке этот процесс затронул и Россию: двуглавый царь птиц появился на московских и тверских монетах, а в конце столетия - на печати Иоанна III, Государя «Всея Руси».
Обычно это связывают с тем, что жена Иоанна III была наследницей византийского престола, и с концепцией Москвы - «третьего Рима».
В действительности вторая жена Иоанна III Зоя (Софья) Палеолог наследницей не была, права на престол принадлежали ее старшему брату, дважды посещавшему Россию; Зоя была лишь четвертым ребенком в семье. Ее первый муж (знатный итальянец Караччоло) не заявлял никаких претензий на константинопольский трон; это же относится и ко второму мужу.
Сама Зоя-Софья, отрочество которой прошло в Италии, среди оживленной геральдической практики, вполне могла считать орла своим девичьим гербом, но это не подразумевало передачу герба супругу. При помощи различных юридических ухищрений права братьев Зои можно было бы даже оспорить, однако в России этим никто не занимался.
Иоанн действительно претендовал на титул царя, но не в знак династического преемства по отношению к императорам Византии, а в знак собственного полного суверенитета (ибо в те времена предполагалось, что любой правитель хотя бы формально зависит от императора).
Что же до концепции «третьего Рима» - она была сформулирована уже после смерти Иоанна III и опять-таки апеллировала не к его браку с Зоей, а к значению московского государства в православном мире.
Значит ли это, что Иоанн III незаконно воспользовался чужой эмблемой? Отнюдь нет. Подобно правителям Болгарии, Сербии, Валахии, Албании, Трапезунда и княжества Феодорского в Тавриде, Иоанн лишь заявлял при помощи орла о своей включенности в цивилизованную Восточную Европу, в поствизантийский мир, а вовсе не о мнимой русской монополии на царьградское наследство.
Попытки прямо связать брак Иоанна и обрусение двуглавого орла в конечном счете разбиваются о ту четверть века, которая прошла между свадьбой Иоанна и появлением нового знака великокняжеской власти.
Речь уже шла о русских монетах с двуглавым орлом. Иоанн III первым поместил это изображение на печати, точнее, на оборотной стороне печати; лицевую сторону занимал всадник-драконоборец. Это не значит, что орел стал «второстепенной» эмблемой; ведь сам всадник был не первостепенной эмблемой, а портретом (пусть условным, символическим, но портретом) самого монарха. Изображение же монарха, как правило, первенствует по отношению к его эмблеме.
Сам орел Иоанна III еще не был гербом - об этом позволяют судить такие его черты, как цветовая неопределенность и отсутствие гербового щита. Однако несомненно то, что определяющее влияние на реформу Иоанна оказала именно геральдическая традиция. Главным объектом подражания для Иоанна явилась печать государей Священной Римской империи с гербовым орлом.
Как указал еще в начале нашего столетия Н.П. Лихачев и позднее доказал Г. Эйлеф, новая печать Иоанна была вызвана к жизни нуждами внешней политики и дипломатии; она должна была демонстрировать равенство российского государя с германо-римским монархом.
Подражание гербовым обычаям проявилось уже в том, что орел оказался помещен на печати в качестве самостоятельной эмблемы; в Византии таких императорских печатей не было.
Вся дальнейшая история российского орла была отмечена постепенным вхождением в геральдическую традицию. С расцветом ренессансной эмблематики в пределах Священной Римской империи появилось множество полуофициальных, полугеральдических изображений орла; это отчасти сбивало русских с толку, отчасти же оставляло некоторую свободу для выбора.
В результате при Алексее Михайловиче сложилась своеобразная, самобытная иконография российского орла - с коронами, со скипетром и державой в лапах; впоследствии ее сохранили Петр I, Екатерина I и Анна I, при которых орел окончательно приобрел и геральдическую форму, и значение герба России.
Кстати, не выдерживает критики миф о том, что Петр искусственно ввел на Руси чуждые ей геральдические обычаи. На протяжении XVII столетия Россия оживленно знакомилась с гербовой культурой, и Петра скорее можно упрекнуть за то, что он уделил мало благосклонного внимания этой практике.
Геральдизация орла подразумевала установление определенных цветов для всех деталей композиции. В допетровской России и в пору юности самого Петра цвета орла еще не были закреплены, но чаще всего он изображался золотым на красном или белом фоне; обычной была и натурально-бурая расцветка перьев (в геральдике не одобряемая).
Петр ничтоже сумняшеся воспроизвел в российском гербе германскую черно-золотую гамму (позднее ее в пропагандистских целях пытались выдать за исконно русскую и даже византийскую). Лишь при Петре II был подготовлен документ, завершивший складывание герба на уровне деталей.
В сущности, все это было лишь закреплением более ранней реформы Петра I. Вплоть до конца XVIII века государственный гербовый орел мог употребляться и без всадника; однако Павел I законодательно закрепил единство орла и всадника, признавая за последним значение «коренного» герба России. Что же касается орденских знаков и щитков на крыльях - их можно не брать в расчет, поскольку они никогда не были обязательными атрибутами орла (в отличие от корон и знаков власти в лапах).
Революции 1917 года отвергли петровского орла, ставшего первым и - до недавнего времени - последним гербом России. Появился орел Временного правительства, но он не был гербом ни с геральдической, ни с юридической точки зрения. Белые группировки пользовались разнообразными переделками традиционного символа; существовал и проект «большевистского орла» (с камнем, палкой и буденовкой).
Этот проект интересен не только своей анекдотичностью; он показывает, что орел служил символом России даже в «революционном сознании». В конечном счете большевики (как и ряд других группировок) вообще отказались от традиционных эмблем. Герб страны попытались подменить политическими знаками.
В наши дни, казалось бы, было проще всего восстановить герб, каким он был с XVIII по начало XX века, но едва ли такое механическое восстановление было бы корректно. Как-никак, за гербом с черным орлом стояли «все России» (Великая, Малая, Белая).
Для России в ее нынешних географических и политических очертаниях было совершенно естественно принять герб, апеллирующий не только к послепетровской эпохе, но и к более глубоким уровням отечественной истории.
В принятии несколько измененного герба куда больше уважения к традиции, чем в простой имитации исторических реалий. Проблему решило придание «византийских» цветов петровскому орлу. Все элементы, все составные части российского герба оказались полностью традиционны; новая Россия получила новый герб.
Остается еще одна бурно обсуждаемая проблема - проблема дизайна орла. Аккуратные чиновники на местах уже бросились считать перья, любители тайных знаний спешат истолковать форму хвоста; «выражение лица» обсуждают все без исключения... Часто приходится слышать возгласы: «Как можно было утвердить эталонный рисунок герба без всероссийского соревнования?!»
Ответ прост: эталонный рисунок не утвержден и не должен быть утвержден. Утвержден лишь рисунок, несущий наравне с описанием информацию о гербе. Одна из основных норм геральдики гласит: герб постоянен иконографически, но не графически. Иначе говоря, один и тот же герб может быть изображен в различных стилях и манерах - готических, барочных, «русских», «западных», «ориентальных»...
Герб - это не изображение, а изобразительная идея, «формула», воплощаемая художником по-своему. В странах с богатой геральдической традицией (например, в Великобритании, Германии) в официальном обиходе употребляют не просто разные, но и откровенно непохожие друг на друга стилизации государственного герба.
На крыле может быть пять перьев, а может быть и пятьдесят. Разумеется, художникам не обойтись без научно-геральдической экспертизы: следуя фантазии, художник легко может перейти трудно уловимые границы гербового канона.
Поэтому традиционно геральдическое искусство, как и геральдическая наука, становится уделом профессионалов, годы работающих с подлинными геральдическими памятниками для того, чтобы вжиться в мир гербовых образов и стилей, вчитаться в гербы и создать свои интерпретации. Одним словом, соревнование на лучшее изображение российского орла только начинается.
Михаил Медведев
Происхождение у ленточки – позволю себе напомнить – самое почтенное. Орден святого Георгия основала Екатерина II, и чёрно-золотистые полосы его ленты взяты из герба графства Балленштедт, родового гнезда её предков.
Великая узурпаторша настойчиво позиционировала себя как очень русского человека; но при этом прекрасно понимала, что в её лице судьба на одно поколение вернула былое величие роду Асканиев, из числа первейших династий в истории Германии.
Она помнила, она гордилась; и потому лента российского военного ордена, ставшего для Екатерины очень личным проектом, получила фамильную раскраску.
Цветовое совпадение с цветами герба империи (чёрный орёл, золотое поле) облегчило вхождение новой символики в общий контекст.
Позже появилась собственная мифология георгиевских полос: «огонь и порох» и прочее.
У этой мифологии есть и новейшие уровни, в основном – довольно противные. Разумеется, не существовало никакой отдельной «гвардейской» советской ленты: это была георгиевская лента, но не называемая по имени, спрятанная сразу под несколькими псевдонимами. И, разумеется, не было никакой власовской награды с этой лентой (хотя если бы она и была, это ничего не меняло бы).
К чему это я? К тому, что всё случившееся с лентой c начала и по ХХ век было одной реальностью; в нынешнем веке для полосатой ленты открылась другая реальность, с которой мы и имеем дело на улицах и в сети. В преддверии очередного празднования дня победы объявлены новые правила ношения ленточки, столь же неофициальные, как и она сама; пресса назвала это «ужесточением» и пригрозила несоблюдающим, что их настигнут некие патрули (кого, стыдильщиков?).
Екатерина Шульман с отстранённостью, подобающей политологу, рассуждает, «кому и зачем это нужно»; капитаны-очевидности жалуются на неправовой характер происходящего.
Нудные Катоны Старшие вроде меня в сотый раз напоминают, что речь идёт о массовой узурпации наградного символа, то есть всё происходящее в самом корне неверно.
И всё-таки, что происходит?
Вопреки тому, что нам всем инстинктивно думается, затея с георгиевской ленточкой началась, по всей видимости, не как кремлёвская хитрость, а как частная инициатива.
Люди, придумавшие эту штуку, всё отлично рассчитали (или угадали, или творчески выразили): и глубочайшее эмблематическое невежество большинства наших соотечественников, и разваленное состояние наградной системы (рви от неё куски, сколько угодно), и массовое желание как-то визуально обозначить себя – но желание это стыдливое, боящееся строго личного: люди выражают индивидуальность путём ношения Версаче или ботинок by appointment, барышни заказывают логотип Гуччи в виде потайной татуировки.
Учли – или угадали – и радость халявы, и наивную готовность наградить себя самого за подвиг абстрактного или конкретного деда; и ретроспективную всеядность, естественную для многих жителей вчерашней сверхдержавы.
Государственную жажду патриотических изъявлений, само собой, учли тоже.
Догадливые сочинители акции предвидели и то, что люди станут носить эту самую ленту чёрт знает как, а потому надо заранее откреститься от ответственности. Поэтому в «правилах акции» с самого начала прописали всякие относительно разумные ограничения: например, призвали не наносить никаких надписей на ленты.
Разумеется, большинство носящих ленту слыхом не слышало об этих ограничениях, а кто слышал – соблюдал их постольку, поскольку ему хотелось. Было настроение зашнуровать кеды победными ленточками? Человек брал и шнуровал, не сверяясь ни с каким оргкомитетом.
Успех акции выразился, помимо прочего, в её неуправляемости. Подхватили, побежали... Потом произошла радикальная политизация ленты, и на какое-то время исходная акция была почти забыта.
Сегодня инициаторы акции, давно уступившие инициативу государству и толпе, пытаются напомнить о себе. Они берут на себя ответственность за случаи «невежливого» ношения ленты и признают свои прежние правила недостаточными – что же, им уже нечего терять, кроме неизвестности.
Государству это на руку: в канун 9 мая уместно, ради массовости, не настаивать на политическом характере георгиевской ленты и подчеркнуть её мемориальное значение.
У всего происходящего есть ещё одна особенность. Пресса не зря назвала перемену правил акции грозным словом «ужесточение»: речь уже идёт, как я написал выше, о неких патрулях, наблюдающих за правильным ношением ленты.
Многие уже схватились за голову: какие патрули? никакого закона на этот счёт нет, все правила имеют рекомендательную силу для членов акции, и всё тут; при чём тут контроль, проверки на улицах? кому мы уступаем полицейские функции?
Тут остаётся напомнить: правы были зануды от эмблематики, сетовавшие на некорректность массового ношения орденской ленты. Символ есть символ: обращаясь к нему, мы затрагиваем сущность. Амикошонское отношение к ленте награды само по себе явилось символом победы прихоти над правовой культурой. Теперь мы видим развитие этой тенденции.
Лента становится прекрасным предлогом для неправовой активности властей – и потому, я думаю, ещё не скоро им надоест.
Футболку "Провидѣніе" можно приобрести по e-mail: providenie@yandex.ru
Застолби свой ник!
Источник — https://sovet.geraldika.ru/
