<embed type="application/x-shockwave-flash" wmode="transparent" src="http://providenie.narod2.ru/providenie1.swf" height="186" width="186">
• Посм., ещё видео
Действительно, после освобождения от коммунистического ига Православная Церковь канонизировала многих мучеников, и в их числе самого митрополита Серафима. Прославление новомучеников, пострадавших за Христа во время безбожной власти, было совершено в Русской, Грузинской, Сербской и Польской Поместных Церквях.
В Болгарской Православной Церкви до настоящего времени не прославлен ни один новомученик, хотя репрессии коммунистической власти были и здесь: известны имена репрессированных священнослужителей и монахов, из которых одни претерпели тюремное заключение, а другие были убиты. Среди болгарских верующих сохраняется благоговейная память об этих страдальцах, изучаются обстоятельства их жизни и смерти, обсуждается вопрос о необходимости их канонизации.
Мы решили внести свою скромную лепту в дискуссию по этому важному вопросу и рассказать о подвиге уже прославленных новомучеников, сопоставив с ним известные сведения о пострадавших болгарских священнослужителях, а также в целом осветить некоторые обстоятельства мученического подвига при коммунистических гонениях. Стоит отметить, что в сонме новомучеников и исповедников Российских есть люди разного этнического происхождения, и в том числе один этнический болгарин – священномученик Виктор (Киранов; † 1942).
При поверхностном взгляде это может показаться убедительным, однако здесь кроется существенная подмена. Ведь такая постановка вопроса предполагает, что мученика делают мучеником не его собственные слова и дела и состояние духа перед лицом смерти, не мужество и верность Христу, а намерения его убийцы, и что судить об этих намерениях будто бы следует по словам самих убийц.
Подобный подход несостоятелен и сам по себе – потому что нигде в церковном предании мы не найдем, чтобы Церковь при определении мученического подвига прерогативу в этом отдавала бы свидетельству мучителей; но также он несостоятелен и исторически.
Да, в древности бывало, что сами убийцы и гонители прямо декларировали, что они преследуют человека не за что иное, как за то, что он христианин, – как гласил один из эдиктов Диоклетиана: «Да погибнет имя христиан».
Но даже во времена язычников такая принципиальность была свойственна далеко не всем гонителям, и многие из них убивали христиан не за их веру, а просто за то, что те отказывались принести жертву богам или идолу императора, что рассматривалось как государственное преступление, близкое к измене.
Если вспомнить, как объясняли свои действия вдохновители убийства Христа, то в их словах мы услышим ту же самую риторику о политической неблагонадежности и преступлении против государственной власти: «Если отпустишь Его, ты не друг кесарю; всякий, делающий себя царем, противник кесарю» (Ин. 19: 12).
Подобным образом поступали и коммунистические гонители ХХ века. Они сознательно старались оформить свое черное дело так, чтобы оно не выглядело как гонение за религиозные убеждения, для чего обвинения новомученикам оформлялись как преследования за государственные преступления.
Поэтому, например, в делах российских новомучеников самые часто повторяемые словосочетания – «враг народа», «контрреволюционная деятельность», «противодействие мероприятиям советской власти» и т.п.
О том, как именно коммунисты умудрялись инкриминировать христианам разнообразные «государственные преступления», можно получить представление, обратившись к житиям российских новомучеников. Приведем несколько примеров из реальных дел, закончившихся тюремными сроками, а иногда и расстрелами.
Священномученик Матфей (Александров) был бессребреником, за требы денег не брал и вообще о деньгах говорил пренебрежительно. Арестовав его, ему предъявили обвинение в том, что он «в церкви ведет контрреволюционную пропаганду против советских денег и отказывается их брать»[2].
Священномученика Михаила (Самсонова) обвинили в том, что он колокольным звоном хотел «отвлечь избирателей от участия в выборах» и что он «отдельных активистов села вовлекал в Церковь через опаивание водкой»[3].
Священномученика Петра (Рождествина) обвинили в том, что он подолгу служил и тем самым будто бы «затягивал церковную службу с целью срыва полевых работ в колхозе»[4].
При аресте священномученика Илии (Бенеманского) ничего компрометирующего не обнаружили, но нашли 45 рублей мелкой серебряной монетой и на основании этого обвинили священника в том, что «он умышленно придерживал у себя разменную серебряную монету, преследуя цель подрыва правильного денежного обращения»[5].
Священномученику Константину (Некрасову) поставили в вину то, что он, отмечая в календаре числа по старому стилю, случайно поставил цифру «8» на фотографию Сталина, что было расценено как «враждебное отношение к советской власти и руководителям партии»[6].
Узнав, что священномученик Димитрий (Остроумов) давал некоторым прихожанам лекарства, его обвинили в том, что он «занимался нелегальным лечением больных»[7].
Про священномученика Иоанна (Покровского) сказали, что его дом посещают странствующие священники и что будто бы в результате этого была занесена заразная болезнь на колхозных лошадей и свиней[8].
Преподобноисповедник Рафаил (Шейченко), говоря на проповеди о жизни святого Иоанна Дамаскина при дворе халифа, сказал, что «мы не можем представить себе той восточной древней роскоши, которой окружали себя… восточные правители».
И эта фраза была поставлена ему в вину, ибо следователь заявил: «В этой своей проповеди вы, сравнивая жизнь Иоанна с советской действительностью, высказывали клеветнические измышления на материальное благосостояние трудящихся в СССР»[9].
Как нетрудно увидеть, обвинения эти носят явно надуманный характер и являются лишь прикрытием подлинного стремления коммунистов – уничтожить Церковь, лишить ее священства и монашества под любым предлогом. Мы намеренно привели столь много примеров, чтобы стало очевидным: речь идет не об исключениях, а о систематическом явлении.
Реальность заключалась в том, что подвергались репрессиям именно глубоко верующие православные люди; карательные органы их выбирали по признаку религиозной принадлежности, а обвинения нередко составляли уже после ареста – на основании поведения при аресте, или сказанного на допросах, или сказанного в камере предварительного заключения.
Выбирался человек, а под него уже потом находили «дело». Как указывал священномученик Григорий (Раевский), «если нас задумают посадить, то посадят и найдут материалы для обвинения, несмотря ни на какие законы»[10].
А в Болгарии имели место случаи, когда коммунисты устраивали суды и выносили приговоры уже после того, как обвиняемые были убиты. Так, например, священник Иоанн Тодоров был арестован 13 октября 1944 года и забит до смерти, а 16 апреля 1945 года в Плевене состоялся суд, который post factum вынес ему обвинение, осудил и приговорил к смертной казни[11].
Также было и со священником Рафаилом Раевым. 9 сентября 1944 года партизаны схватили его, когда он шел домой, и закопали живьем в землю, а 2 марта 1945 года Плевенский народный суд заочно осудил его на смерть[12].
Разумеется, в подобных примерах «социалистической законности» нет ничего, что позволяло бы серьезно относиться к такому судопроизводству и к выдвигаемым против новомучеников обвинениям – это лишь попытка оправдать совершенные беззакония, придав им вид законности.
Относиться всерьез к этим трафаретным, тенденциозным, наспех составленным обвинениям против новомучеников – значит верить сознательно возводимой на них лжи. А если, приняв эти обвинения за чистую монету, начать сомневаться в мученическом венце пострадавших, то цель, ради которой эта ложь возводилась, будет достигнута. Священномученику Николаю (Кобранову) во время допроса следователь прямо сказал об этом, заметив с усмешкой: «Не беспокойтесь, святым вас не сделаем»[13].
А священномученику Варсонофию (Лебедеву), когда его вели на расстрел, конвоиры-красноармейцы говорили, издеваясь: «Не торопись, успеешь попасть в Царство Небесное!» А когда возвращались после расстрела, сказали бегущим навстречу прихожанам: «Бегите, бегите! Через три года мощами объявится!»[14]
В отличие от древних гонителей-иноверцев, коммунистические гонители ХХ века в России и Болгарии получили воспитание в православной среде, и они знали, что такое для Церкви мученик. И знали это не только рядовые палачи, конвоиры и следователи, но и те, кто задумывал репрессии, давал им ход и надлежащее оформление. Данное обстоятельство нельзя не учитывать при рассмотрении вопроса о канонизации новомучеников коммунистического режима.
Возвращаясь к теме обвинений, стоит указать и совсем циничные случаи, подобные тому, что сотворили со священномучеником Василием (Преображенским), который был арестован и осужден на десять лет лагерей за «клевету на политику советского правительства». В качестве «клеветы» ему инкриминировали сказанные прихожанам слова: «Советская власть арестовывает виновных и невиновных и сажает в тюрьму ни за что; вот и меня задержат тоже, осудят и посадят»[15].
Нередко следователи даже и не трудились выискать нечто предосудительное в действиях подсудимых, а сами выдумывали для них преступления. Так, священномученика Виктора (Киранова) вместе с другими священниками обвинили в подготовке теракта: будто бы они собирались в день выборов отравить колодцы[16].
Священномученика Сергия (Покровского) в 1937 году обвиняли в том, что он, «проводя систематически контрреволюционную агитацию, в беседах с гражданами восхвалял Гитлера и фашистскую Германию»[17], а священномученика Николая (Запольского) – в том, что он будто бы говорил: «Скоро из Италии придет папа Римский, он установит свою власть и всех коммунистов в ад загонит… Скоро придет папа Римский, он покажет, как крестьян мучить»[18].
Отношение новомучеников к обвинениям, выдвигаемым против них коммунистической властью, хорошо выражают строки, написанные священномучеником Сергием (Гортинским) на листе допроса: «Обвинение предъявленное я не признаю, ибо это явная ложь»[19].
«За собой вины против советской власти никакой не знаю»[20], – свидетельствовал перед следователем священномученик Сергий (Бажанов). А священномученик Сергий (Флоринский) в конце допросного листа написал: «Считаю одно: вина моя в том, что я священник, в чем и расписываюсь»[21].
«Виновным себя не признаю» – эти слова встречаются во всех протоколах допросов русских новомучеников.
Так же не признавали своей вины и болгарские священники, репрессированные коммунистами. Свидетельствовал о своей невиновности в суде отец Александр Дянков[22], а отец Ангел Хубанчев[23] за день до расстрела написал родным красноречивые строки: «Остаюсь невинным перед законом, по которому меня судят; виновен только пред Богом. Господи, прости меня!»
Мученики не соглашались признаваться в тех преступлениях, которые им приписывали гонители, потому что такое согласие было бы формой лжесвидетельства. И этот отказ от признаний требовал большого мужества, поскольку, как правило, в процессе следствия у подсудимых пытались выбить признание побоями и пытками, так что некоторые мученики даже не доживали до приговора, скончавшись от травм, полученных в кабинете следователя, как, например, священномученик Василий (Канделябров).
К твердым и непреклонным заявлениям новомучеников об их невиновности советские суды и следственные органы относились без особого внимания, но для Церкви свидетельство самих мучеников о себе приобретает решающее значение и не может быть проигнорировано или поставлено по значимости после или даже хотя бы наравне со свидетельством репрессивной машины атеистического государства.
Их тоже пытали, бросали в тюрьмы, казнили, и некоторые из них проявляли при этом большое мужество и выдержку. Разве означает это, что всех их тоже нужно канонизировать?
Не означает, потому что мучеником в православном понимании становится не всякий, кто пострадал и был несправедливо убит, но только тот, кто был взят на этот путь страдания именно из-за своей веры и своего служения Христу.
Святые отцы говорят, что «Бог ценит дела по намерениям их» (Марк Подвижник, преподобный. Слова. 1. 184) и что «во всех наших делах Бог смотрит на намерение – делаем ли мы это ради Него или ради какой-либо иной причины» (Максим Исповедник, преподобный. Главы о любви. 2: 36).
То есть нравственное и духовное достоинство поступка определяется по тому намерению, с которым он совершается. Так христианская милостыня отличается от гуманистической филантропии именно тем, что творится во имя Христа и ради Христа, хотя внешне может выглядеть одинаково: люди и в том, и в другом случае дают свои деньги нуждающимся.
Так христианское целомудрие отличается от полового воздержания, совершаемого в силу психологических или физиологических причин, именно тем, что творится ради Христа, то есть ради исполнения Его заповедей, хотя формально мы видим одно и то же уклонение человека от блуда.
Так пост отличается от вегетарианства именно тем, что совершается ради Христа, в память о Нем и в подражание Его посту. Вегетарианец, воздерживаясь от животной пищи, не посвящает это воздержание Христу, не ожидает от Него награды и, соответственно, не получает никакой духовной пользы от своего воздержания ни в этой жизни, ни в будущей, хотя, конечно, может получить временную телесную и душевную пользу.
Так и мученичество именно посвящением Христу отличается от всякой мужественной и героической смерти: «Ибо кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее» (Мк. 8: 35).
Была определенная логика в том, кого коммунистическая власть выбирала на роль жертв. Бывших полицейских и армейских хватали отчасти в порядке мести – как врагов, с которыми еще недавно было вооруженное противостояние, а отчасти для того, чтобы обезопасить свою власть от людей, которые в силу своей подготовки могли бы возглавить восстание.
Интеллигенцию преследовали из-за того, чтобы обезопасить себя от умных критиков, которые могли бы дать идеологическое обоснование свержению коммунистической власти. Сказанное выше в той или иной степени относится и к другим категориям репрессированных, за исключением случайных жертв.
Но это не относится к духовенству. Как известно, Церковь, следуя заповеди «повиноваться и покоряться начальству и властям» (Тит. 3: 1), сохраняла лояльность к коммунистической власти (как и к любому другому режиму, в котором ей приходилось существовать) и своих чад призывала к повиновению, а не к мятежу.
Да, имели место случаи открытой критики действий властей со стороны тех или иных священнослужителей, но не это было подлинной причиной арестов, потому что репрессии затрагивали не только тех, кто критиковал: весьма многие из пострадавших ни слова против власти не говорили. Так было и в Советском Союзе, и в Болгарии.
Можно привести пример священномученика Петра (Петрикова), свидетельствовавшего на допросе: «Я всегда исполнял все касавшиеся меня законоположения, не знаю ни одного случая нарушения мною таковых. Пользуюсь свободой верить, во что мне угодно, по основному закону страны – конституции… Церковь – “не от мира сего”.
Мои интересы – интересы чисто духовные: получение благодати и приобретение совершенств, которыми обладает Бог, в Которого верю. Вопросами политики никогда не занимался и в политических вопросах не разбираюсь. Власти подчиняюсь по совести и готов пожертвовать для нее всем, чем только могу, если это будет нужно. Только верой в Бога не могу пожертвовать никому»[24].
То, что таких людей хватали, сажали в тюрьмы и расстреливали, означает, что делали это именно из-за того единственного, чем они не могли пожертвовать.
В своих антирелигиозных гонениях коммунисты преследовали даже тех, кто совершенно не мог представлять для них угрозы. Так, священномученик митрополит Серафим (Чичагов) к моменту ареста был уже давно на покое, ему шел 85-й год, он был прикован к постели; при аресте его вынесли на носилках и в машине «скорой помощи» доставили в Таганскую тюрьму, а затем осудили и расстреляли. Также и священномученик архиепископ Алексий (Бельковский) по болезни не мог самостоятельно передвигаться; ему было 95 лет, когда за ним пришли сотрудники НКВД; вынесли его на простыне. В тюрьме он не дожил даже до окончания следствия.
Разве есть какая-либо рациональная необходимость в том, чтобы разыскивать и тащить в тюрьму давно отошедших от дел и доживающих последние дни больных стариков? Они не были правящими архиереями, нигде не выступали, ничего не издавали, не вели никакой публичной деятельности, а по причине телесной немощи даже не совершали богослужений. Какую угрозу они представляли для советской власти? Чем могли повредить ей? Очевидно, что единственной причиной их преследования было то, что они принадлежали к числу служителей Церкви Христовой.
Коммунисты воспринимали религию как соперничающую идеологию, существование которой препятствует поголовному распространению их безбожного учения. Именно потому они с ней боролись разными способами, один из которых – репрессии и убийства наиболее видных священнослужителей, монахов и мирян. Таким образом, их преследовали именно за веру[25], хотя и пытались замаскировать это обвинениями политического, а то и уголовного характера.
Впрочем, сохранились свидетельства о том, что иногда гонители и не скрывали, что преследуют именно за веру. Священноисповедник Зиновий (Мажуга) рассказывал: «В 1936 году меня арестовали и, не предъявив никакого обвинения, несколько месяцев продержали в ростовском распределителе. Однажды я спросил следователя: “В чем же состоит моя вина, какое предъявляют мне обвинение?” Следователь молча указал на мою рясу»[26].
Еще один пример. Когда благочестивый крестьянин Дмитрий Клевцов в 1929 году попал под суд, на суде спросили, знает ли он, за что его судят. Дмитрий ответил, что, мол, кому-то не понравился. Тогда судья сказал откровенно: за веру и прежнюю зажиточность. «Откажись от веры, вступи в колхоз, и мы судить тебя не будем. Дадим работу, даже сделаем начальником небольшой коммуны, будешь руководить». На это Дмитрий ответил: «За веру судите? Я всегда готов к суду»[27].
В Болгарии наиболее характерным для первых послевоенных лет было обвинение в сотрудничестве с полицией при прежнем режиме. Священника Бориса Вълканова приговорили к смерти как «предателя» и «полицейского доносчика»[28]. Священника Александра Дянкова обвинили в сотрудничестве с фашистским режимом. В том же обвиняли и священника Рафаила Раева, утверждая, будто бы он в числе других людей «добровольно следил и доносил о передвижениях партизан».
Те же самые обвинения в то же самое время коммунисты выдвигали и против сербских новомучеников, например против священномученика Иоанникия (Липоваца) и священномученика Луки (Вукашевича), а также против Холмских и Подляшских мучеников, прославленных Польской Православной Церковью. Выдвигались эти обвинения и против русских новомучеников.
Так, например, священномученик Василий (Смоленский) был приговорен к расстрелу в 1942 году по обвинению в «предательстве» и «пособничестве немцам», временно занявшим его село, хотя святой эту клевету категорически отверг. И священномученик Матфей (Крицук) в 1950 году был арестован по обвинению в том, что он будто бы сотрудничал с немцами в годы войны.
Думается, наиболее исчерпывающим ответом на такие обвинения являются слова из объяснительной записки священноисповедника Николая (Лебедева): «Мне предъявляется обвинение в том, что я будто имел связи с царской охранкой, был ее агентом, служил у нее на службе, узнавал, где устраивались митинги, выслеживал ораторов и потом выдавал их правительству.
Обвинение слишком для меня тяжелое, чудовищное и до глубины души меня возмущающее как несправедливое и совершенно не соответствующее действительности.
Я решительно заявляю, что никогда связей с царской охранкой не имел, в услужении у нее не был никогда и шпионажем никогда не занимался и не мог заниматься, так как это противоречило и моим убеждениям, и моей деятельности, и тем взаимоотношениям, которые у меня установились с самого начала моего служения в приходе вплоть до самой революции с гражданской властью»[29].
Все перечисленное находит параллели в житиях уже прославленных Церковью новомучеников. Священномученика Владимира (Лозина-Лозинского) осудили на десять лет за служение панихид с поминовением царя-страстотерпца Николая II и его семьи. Мученика Иоанна (Емельянова) обвиняли в том, что он «в контрреволюционных целях прославлял могилу умершего иеромонаха Аристоклия, организовывал на нее паломничества»[34].
Священномученику Димитрию (Плышевскому) инкриминировали участие в «повстанческой шпионский организации»[35]. Преподобномученицу Ирину (Фролову) арестовали по обвинению в сопротивлении мероприятиям советской власти на селе. Мученика Иоанна (Малышева) обвинили в «систематическом ведении контрреволюционной фашистской агитации»[36].
Мученику Никифору (Зайцеву), как и многим другим, предъявили трафаретное обвинение в агитации против колхозов как якобы «антихристова предприятия», даже не обратив внимания на то, что сам мученик был колхозником.
Нужно сказать, что существовала одна категория обвинений, по которой мученики свою «вину» признавали – это когда их обвиняли в несогласии с коммунистической идеологией и критике антирелигиозных и антицерковных действий власти. Например, мученица Ольга (Кошелева) на вопрос следователя: «О том, что советская власть безвинно арестовывает духовенство, закрывает церкви без согласия на то верующих, вы говорили?» – смело ответила: «Да, я это говорила; и сейчас, видя, как безвинно арестовали меня, еще раз говорю, что советская власть безвинно арестовывает духовенство и верующих»[37].
А преподобномученику Варфоломею (Ратных) следователь зачитал показания свидетеля, который слышал от святого Варфоломея слова: «Да, все плачет, плачет мир и будет еще плакать», и поинтересовался: «Отчего же плачет мир?» Святой отец сказал: «От скорби, приключенной ему советской властью», но не признал это контрреволюционной агитацией: «Ведь это же сущая правда; говорю, что есть, что вижу»[38].
Можно привести еще примеры из допросов новомучеников: «Врагом советской власти я не являюсь… но являюсь противником антихристианской политики советской власти, а равно и материализма как отрицающего идею религии»[39] (священномученик Владимир (Пищулин); «учение материалистическое не признаю в корне и считаю его своему мировоззрению враждебным.
Поэтому я не согласен с действиями коммунистической партии в нашей стране, когда она навязывает свое мировоззрение другим гражданам, мыслящим по-другому»[40] (священномученик Владимир (Сперанский); «на все мероприятия советской власти я смотрю как на гнев Божий, и эта власть есть наказание для людей… нужно молиться Богу, а также жить в любви – только тогда мы от этого избавимся»[41] (преподобноисповедник Севастиан (Фомин).
То же можно видеть и в протоколах допросов священников, пострадавших в Болгарии. Так, отец Григорий Попалександров сказал: «Я признаю, что делал высказывания, которые не согласуются с мнением властей… Марксизм я воспринимаю как цельное мировоззрение, нацеленное на то, чтобы истреблять веру в человеке.
Тогда как капитализм дозволяет человеческой личности держаться христианского учения; таким образом, человек живет уже не только с проблемами экономики, а с потребностями духа, а именно с верой в Господа». Можно вспомнить и архимандрита Каллистрата (Накова), арестованного, помимо прочего, за публичное обличение несправедливых смертных приговоров, выносимых коммунистической властью, и выступления против национализации монастырского имущества.
Таким людям кажется, что в этом случае священнослужители пострадали не за Христа, а за свою политическую деятельность и потому будто бы быть святыми не могут. Мол, если бы они просто служили литургию, то никто бы не стал их арестовывать, сажать в тюрьмы, расстреливать.
Но это взгляд, чуждый Церкви. Он был бы отчасти справедлив, если бы речь шла о критике тех политических действий власти, которые не имеют отношения к религии. Но ведь новомученики говорили не об этом – они критиковали безбожную идеологию и антирелигиозные мероприятия власти. И тем самым они исполняли свой пастырский долг – точно так же, как и мученики древних времен.
Вот, к примеру, во II веке был арестован и приведен на суд святой мученик Аполлоний. В присутствии множества свидетелей префект Терентий указывал святому на то, что, согласно законам империи и указу императора, нужно «принести жертву богам» и «поклясться Фортуной самодержавного Коммода».
А святой на это отвечал, что «великое бесчестие – падать ниц пред ничтожными тварями, и было бы низким раболепством боготворить то, что не стоит того» и что «глупцы были те, которые изобрели их, и еще более неразумны те, которые боготворят и чтят их» (Апология. 16).
А когда префект спросил: «Разве ты не знаешь, что, по определению сената, совсем не полагается быть христианам?», мученик ответил: «Определение сената не может отменить определения Бога. Ибо, насколько люди легкомысленно ненавидят и убивают тех, которые делают добро, настолько во многих отношениях люди стоят далеко от Бога» (Апология. 24).
Разве это не критика распоряжений правительства? Разве не прямое неподчинение власти и ее законам? Разве не явное выступление против идеологических основ государственного строя?
А когда другой святой того же века, Аристид, в своей апологии пишет Адриану, императору-язычнику языческой империи, о том, что язычники «допустили смешные, глупые и нечестивые утверждения, называя несуществующих богов согласно своим лукавым вожделениям», и о том, что «язычники заблуждаются и обманывают самих себя, так как, шествуя во мраке, словно пьяные, опрокидывают друг друга», – это что, разве не критика государственной идеологии?
И, опять же, когда святой Иустин Мученик в своей второй апологии пишет римскому сенату, протестуя против гонения на христиан как против того, что «безрассудно делается вашими правителями повсюду», указывает, что «злые демоны, всегда враждующие против нас, настраивают таких правителей, как бы беснующихся, подвергать нас смерти», и называет таких правителей «беззаконными», – это разве не могло быть расценено язычниками как «враждебное отношение к власти и руководителям» и как «противодействие мероприятиям власти»?
Святые подчинялись власти, не устраивали против нее восстаний, платили налоги, исполняли предписанные законы – но они не могли молчать о том, что насаждаемая безбожным государством идеология есть ложь, а проводимое гонение против Церкви – грех и беззаконие. И это делали как древние мученики, жившие среди язычников, так и новомученики, жившие под коммунистическим игом.
Но, конечно, не стоит впадать в другую крайность и отождествлять мученичество с политическим диссидентством. Отношение к политике в целом у мучеников могло быть разным, до известной степени могло варьироваться и отношение к коммунистической власти – от резкого неприятия до спокойного терпения.
По понятным причинам не могло быть только искреннего согласия, ибо, как заметил на допросе преподобный Леонтий (Стасевич), «если священник попадет под влияние коммунистов, под влияние материалистических убеждений, он уже не будет священнослужителем»[42].
Мученичество определяется не в зависимости от политических взглядов пострадавшего, а по его верности Христу. Увидеть эту верность можно, посмотрев, как страдальцы проходили все этапы крестного пути и насколько христоподобны были они на каждом из этих этапов.
Уже для того чтобы просто добросовестно служить в то время, когда и государство, и значительная часть общества к тому, что ты делаешь, относится резко негативно и презрительно, когда то и дело приходят известия об арестованных священниках, осужденных, расстрелянных, нужно немалое усилие над собой, чтобы не допустить помыслов о снятии сана или хотя бы о бегстве.
Вскоре после первых лет и даже месяцев революции священники в советской России вполне осознали, в каких условиях они теперь живут и какая угроза над ними висит ежечасно. Многие тогда жили, как священномученик Иаков (Маскаев): он заранее завел себе сумку, в которой было собрано все необходимое на случай ареста. Некоторые загодя отсылали семьи в другие места и жили отдельно, чтобы не повредить им, как поступили священномученик Николай (Лебедев) и священномученик Иоанн (Великов).
Разве такая решимость и такие жертвы, приносимые еще до ареста, не свидетельствуют о великой преданности новомучеников Христу? Может быть, это еще не исповедничество, но, безусловно, первый шаг к нему.
Мученики Русской Православной Церкви первыми испили чашу страданий от безбожной власти, и своими страданиями и смертью они предупредили православных людей и в Болгарии, и в Сербии, и в Румынии, и в Польше, чего следует ожидать в случае прихода к власти коммунистов.
Знали это и болгарские священнослужители, пострадавшие в те годы: митрополит Неврокопский Борис (Разумов) при наступлении коммунистов всем рассказывал о сталинских гонениях на веру, а священник Петр Дивизиев еще в 1940 году опубликовал книгу «СССР без маски», в которой подробно описывал репрессии против духовенства и страдания русских новомучеников[43]. Знали обо всем этом, конечно же, и остальные страдальцы.
Тем более что и до прихода к власти болгарские коммунисты уже успели показать себя: священник Николай Грънчаров был убит партизанами в 1943 году – более чем за год до перемены власти[44].
Священнослужители знали, что их ожидает; многие могли убежать, а некоторым это даже настоятельно предлагали друзья и близкие. Священномученика Сергия (Кроткова) заранее предупредили о грозящем аресте, но он невозмутимо продолжал служить в храме, отвергая предложения родственников спастись бегством.
«Что же, – сказал он им, – прихожане придут молиться, а я окажусь дезертиром, предавшим Бога и паству?» Так и служил до самого ареста, за которым последовал расстрел. А священномученик Феодор (Недосекин) на такие предложения отвечал: «Хоть день, да мой – и пред престолом Божиим!»
То же мы видим и в Болгарии. Утром того дня, когда был убит священник Борис Вълканов, его дочь Марию предупредили, что отца арестуют. Она сообщила ему об этом, но отец Борис остался невозмутим и не пытался бежать с уготованного ему креста. В то же время священнику Иоанну Тодорову родные, указывая на грозящую опасность, предлагали бежать в Румынию. Но отец Иоанн отказался, сказав, что не может жить без своей паствы и без своей церкви. И остался служить до своего ареста, после которого его избили до полусмерти и живьем закопали в могилу.
Разве не сияет в этих поступках свет христоподобного мужества и самопожертвования? Разве не видно здесь сознательного выбора в пользу верности Церкви Христовой и своему служению, а в этом выборе разве не видно, что для сих страдальцев служение Христу значило больше, чем собственная жизнь? И если мир восхищается даже воинами, которые, несмотря на смертельную опасность, остаются на посту и исполняют свой долг, то как не восхититься подвигом этих воинов Христовых и не воздать ему должное?!
Если требовалось мужество даже просто для того, чтобы в те времена остаться честным и добросовестным пастырем, то насколь больше требовалось мужества для того, чтобы явно возвысить свой голос в защиту веры и Церкви? Разве не понимал митрополит Борис (Разумов), когда писал открытый протест против бесчинств коммунистических властей в Неврокопской епархии, к чему это может привести?
Разве не понимал архимандрит Каллистрат (Наков), когда выступал против национализации монастырского имущества, чем ему это грозит? Разве не понимал иеромонах Макарий (Апостолов), когда в 1958 году отправил в редакцию газеты «Правда» обличительное письмо по поводу опубликованной там антихристианской статьи, что за этим последует?
Может быть, для современных людей это уже не так очевидно, но публично сказать или написать слово против действий власти в то время – совсем не то же самое, что сказать или написать сейчас. Особенно если это слово исходит от человека в рясе. Конечно, и владыка Борис, и отцы Каллистрат и Макарий догадывались, что безбожники не оставят их выступлений без последствий.
В качестве параллели можно вспомнить поступок священномученика Димитрия (Овечкина), который согласился идти на публичный диспут с лектором-атеистом, хотя близкие отговаривали его и предупреждали, что после этого его арестуют. Но святой Димитрий пошел и отстаивал христианскую веру, а затем, действительно, был арестован и осужден.
В упомянутых примерах мы видим то, что можно видеть у всех православных мучеников всех времен – ревность о вере и отсутствие страха перед людьми. Они показывают, что для этих страдальцев любовь к правде Божией была дороже своей жизни. Это – исповедничество еще до ареста.
Как в Советском Союзе, так и в Болгарии следователи, скрывая подлинные причины ареста, находили ложных свидетелей, фабриковали улики, но самое главное – пытались заставить подсудимых признаться в вымышленных преступлениях против государственной власти.
Архимандрита Каллистрата (Накова) во время следствия подвергали «конвейеру» – непрерывным многосуточным допросам – и морили голодом. Священника Цветана Диковски несколько дней избивали, пытаясь выбить признания в антикоммунистических действиях, которых он в действительности не совершал; мучители даже залезали на лестницу и с нее прыгали ему на грудь.
Священника Ангела Хубанчева за время следствия шесть раз избивали до полусмерти, с позором возили через город в телеге, повесив на грудь табличку «Иуда». Священника Григория Попалександрова пытали током. Священника Александра Дянкова многократно били, выдергивали ему бороду.
И, несмотря на все это, они остались непреклонны. В этих страданиях они уподобились Христу, терпевшему побои и издевательства во дворе первосвященника – после того, как Его арестовали, но до того, как привели на суд к Пилату.
По словам игумена Дамаскина (Орловского), одного из главных тружеников Синодальной комиссии по канонизации Русской Православной Церкви, при рассмотрении вопроса о причислении того или иного страдальца к лику святых внимательно изучается его дело на предмет того, как он вел себя во время следствия. Важным и даже одним из ключевых критериев является то, сохранил ли страдалец твердость, не поддался ли он давлению и не признал ли возводимую на него ложь, а также не давал ли показаний против других страдальцев.
Многих в то время арестовывала и пытала коммунистическая власть, но мучениками и исповедниками мы считаем не всех, а только тех, кто принимал эти страдания из-за искренней веры, принадлежности Церкви, служения Богу и исповедания правды Его и кто не испугался, не сдался, остался тверд. Слава Богу, таких было немало и в России, и в Болгарии.
И наши новомученики, избегая этого искушения, подражали Христу, молившемуся за палачей: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают» (Лк. 23:34). Многие прямо повторяли эти слова Спасителя. Так, например, женщины, подсмотревшие расстрел священномученика Николая (Любомудрова), рассказали, что он, стоя перед палачами, перекрестился и со словами: «Господи, прими дух мой. Прости им, ибо не ведают, что творят», – поднял руку и благословил их. И после этого был убит[45].
Те же слова сказал и священномученик Макарий (Гневушев), и даже ободрил одного из своих палачей, смутившегося тем, что ему придется стрелять в духовное лицо[46]. Эти слова Христовы повторяли перед казнью и священномученик Сергий (Шеин), и священномученик Михаил (Каргополов).
Но и не дожидаясь казни, мученики христоподобно прощали всех тех, кто их предал, кто доносил на них, свидетельствовал против них, кто мучил их в тюрьмах. Священномученик Онуфрий (Гагалюк) писал: «Меня возили с позором под конвоем много раз по улицам. Я сидел в тюрьме среди воров, убийц и насильников… Оглядываясь на жизнь в ссылке, я вижу лишь светлые картины. Все темное, мрачное позабыто.
А между тем я перенес от людей много злобного, всякого презрения, насмешки, печатную клевету, видел явное предательство со стороны близких, был ранен, испытывал нервные страдания и большие страхи. И от всего этого нет следа… Да будет воля Божия. Везде Господь с нами, лишь бы мы только не отходили от Него. Он поддерживает душу мою, направляя ее на стези правды»[47].
А преподобноисповедник Рафаил (Шейченко) так писал из лагеря о тех, из-за кого он там оказался: «Дорогое дитя мое, прошу: и за меня, и за себя не сердись ни на кого… как не сержусь ни на кого я, и всем, всем простил в самый час скорби моей еще 11 июля, и сейчас, как и до самой смерти, буду о них молиться не яко за врагов и обидчиков своих, а яко о благодетелях спасения моего – да помилует и спасет их Господь»[48].
То же подлинно христианское благородство мы видим и в подвиге священников, пострадавших в Болгарии. Священник Иоанн Кириллов простил женщину, которая доносила и свидетельствовала против него, и в трудное для нее время – во время ее болезни – заботился о ней, чем привел ее к искреннему покаянию[49].
Священник Александр Дянков своим беззлобием прямо во время суда привел к раскаянию девушку, которая ложно свидетельствовала против него. А когда священника Ангела Хубанчева везли на казнь в грузовике по городу и рядом шли группы пропагандистов, скандировавших: «Смерть! Смерть!», отец Ангел молча благословлял их.
И смерть мученики встречали христоподобно – не сдавшись, без страха и озлобленности.
Священномученика Макария (Гневушева) казнили в группе из 14 человек. Расстреливали по очереди. Владыка был последним, при этом он молился с четками в руках и благословлял каждого: «С миром отыди». Так же и в Болгарии священника Петра Дивизиева включили в группу из 39 человек, которых всех – по очереди – забили кирками и мотыгами, чтобы не тратить патронов.
Последним убили отца Петра, которому дали время, чтобы прочитать отходную молитву о тех, кого убили прежде него. Какое присутствие духа нужно сохранять, чтобы при виде ужасных убийств, осознавая, что это последние минуты твоей жизни, продолжать исполнять свой пастырский долг, напутствуя умирающих!
Бывало так и в коммунистическое время. В Советском Союзе большинство священников еще на свободе в приватных беседах с представителями власти слышали призывы отречься от веры и публично снять с себя сан – и обещания значительных карьерных перспектив в таком случае, равно как и угрозы в случае неповиновения.
А после ареста и во время следствия некоторым – хотя далеко не всем – следователи предлагали прекращение уголовного дела в обмен на публичное отречение от Бога. В редких случаях бывало, что даже прямо перед казнью такой выбор ставился перед христианином.
Например, священномученика Тихона (Архангельского) перед расстрелом сотрудник НКВД спросил: «Не отречешься?» «Нет, не отрекусь!» – ответил священник и принял смерть за Христа[50].
Имело место подобное и в Болгарии. Так, священника Иоанна Русинова коммунисты, по свидетельству очевидца, «принуждали отречься от Господа, но он не отрекся», после чего безбожники выкололи священнику глаза и забили до смерти[51].
Конечно, ситуация устно проговариваемого выбора наилучшим образом подчеркивает высоту и красоту мученического подвига, но все же это не то, что делает мученичество мученичеством. Не только в житиях новомучеников, но и в некоторых житиях древних мучеников мы не увидим такой ситуации, чтобы непременно им предлагали отречься от веры в обмен на жизнь.
Не предлагали этого выбора священномученику Феогену, епископу Парийскому, которого арестовали при Ликинии за то, что отказывался служить на военной службе у языческого правителя. Его подвергли избиению, а затем по приказу Ликиния утопили в море. Не предлагали этого святым Азийским мученицам Марфе, Марии и брату их Ликариону; их сразу же приказали казнить после того, как они сказали, что являются христианами. Также и святого мученика Никифора Антиохийского казнили просто по факту исповедания Христа, без угроз и уговоров.
Не предлагали отречения и священномученику Панкратию Тавроменийскому: несколько обозленных на него язычников, выбрав подходящее время, тайно напали на него и убили. Не предлагали и преподобномученице Евдокии Илиопольской: после смерти прежнего наместника-христианина новый наместник-язычник, зная о Евдокии как о выдающейся христианке, без всякого суда и следствия послал воинов отсечь ей голову.
Не давали никакого выбора и священномученику Протерию, патриарху Александрийскому, которого убийцы-монофизиты долго искали, а когда нашли, сразу же умертвили.
Наконец, не предлагали такого выбора и преподобномученикам Синайским и Раифским, которые были убиты при грабительском набеге на монастыри, однако же монахи, погибшие при этом нападении, называются Церковью «пострадавшими и умершими за Христа».
Выбор «отречься или не отречься» стоит перед каждым мучеником независимо от того, произносят ли эти слова люди, которые его допрашивают, судят, пытают или убивают. Этот выбор ставят бесы в духовной брани, которую испытывает каждый мученик, когда идет на страдания. Доказательством этому служат те несчастные, которые, будучи призваны на исповеднический подвиг, оказались падшими.
Так, документально зафиксирован случай священника Василия К. Арестованный в 1929 году, он во время следствия признал свою вину, каялся перед безбожниками, обещал: «По выходе из-под ареста священником больше служить не буду, так как осознал, что религия является дурманом для народа». Но это не спасло его, и он получил столько же, сколько в тот период обычно получали священники, – три года концлагерей, где работал на рудниках, получил туберкулез и ревматизм ног, а через год после освобождения скончался[52].
Похожий случай был десятью годами раньше, когда в одну ночь арестовали священномученика епископа Митрофана (Краснопольского) и его викария епископа Леонтия. На следствии святой Митрофан держался мужественно, Леонтий же давал показания против него, а себя называл «единственным епископом земли русской… выражавшим полное сочувствие советской власти», говорил о готовности проповедовать коммунизм в Церкви и всячески заискивал перед следователем. Но это не помогло Леонтию сохранить свою жизнь, и он был расстрелян в один день с епископом Митрофаном [53].
Чем объяснить поведение епископа Леонтия и священника Василия? Сами коммунисты этим людям не предлагали отречься от Христа, от веры, от Церкви и не обещали спасение или свободу за это. Но предлагали бесы, внушая им такие малодушные помыслы. И эти падения показывают, какая внутренняя брань была у всех мучеников. Ибо и они могли поступить так же, как поступили павшие, а эти, в свою очередь, могли бы не сдаться, как и святые. Такова реальность выбора, стоявшего перед мучениками.
И даже те мученики, у которых в распоряжении были лишь считанные минуты после того, как они увидели убийц, внезапно пришедших за ними, тоже имели возможность смалодушествовать и начать умолять их о пощаде. Убийцы вовсе не обязаны были бы удовлетворить эти мольбы, но такой выбор существовал. И, конечно, те, кто так поступил, кто струсил, умолял о пощаде, мучениками не стали, даже если их все равно убили.
А те, кто сохранил христоподобное мужество и до конца остался невозмутим, стали мучениками, точно так же как и те, кого безуспешно принуждали к отречению, потому что в душе своей они сделали такой же выбор, и если даже они не произносили слов: «Не отрекусь», то делом показали, что имели равное настроение и равную решимость с теми, кому Господь дал возможность публично произнести эти слова.
Стоит привести характерные слова об отцах, пострадавших в Фаране: «Они приняли смерть без страха и скорби, радуясь и благодаря Бога за свою участь. Мысли их были обращены к своему Владыке. Чрез праведную жизнь они сделали себя храмами для Святого Духа. Презрев прелесть и суету мирскую, они последовали одному Богу и наконец умерли за имя Его среди разного рода мучений»[54].
В этих словах есть указание на еще одно важное обстоятельство для определения мученического подвига: «Умерли за имя Его». По имени Христа называются все последователи Его – христиане. И потому всякий, кого убивают именно как христианина, умирает за имя Его и есть мученик – если, конечно, он не пытался убежать от креста, не смалодушествовал, но был тверд до конца.
Притом сами гонители могут и не осознавать той роли, которая им отведена, – как разбойники, напавшие на монастыри в Синае и Раифе. Но для определения факта мученичества значение имеет вовсе не то, что думали убийцы и как они оправдывали свои злодеяния, а то, что думали мученики и как они встречали свои страдания и смерть.
Чтобы узнать это, достаточно прочесть слова, которые мученики говорили на допросах и которые сохранились в их «делах», записанные рукою безбожника-следователя. Мученица Татиана (Егорова): «Иисус терпел, и я тоже стану терпеть и переносить; на все готова»[55]. Преподобномученица Агафия (Крапивникова): «В Бога я верую… пусть стреляют, от Бога не откажусь»[56]. Преподобномученик Петр (Тупицын): «Я человек верующий и готов пострадать за веру, на которую сейчас идет гонение. Это гонение не новость»[57].
Мученик Никита (Сухарев): «Еще во времена Римской империи были гонения на христиан, и такое же гонение переживают христиане сейчас, при советской власти. Но как кончилась Римская империя и восторжествовало христианство, так кончится и теперешнее гонение на христиан»[58]. Преподобномученик Евфимий (Любовичев): «Что я отсидел в тюрьме… я очень доволен, ибо страдаю за веру»[59].
Священномученик Георгий (Степанюк) накануне расстрела писал в письме: «Чувствую, что страдаю за веру». То же свидетельство мы видим и в Болгарии: священник Ангел Хубавичев при последнем свидании с родственниками сказал: «Я умираю невиновным, не печальтесь обо мне! Умираю во имя Христа!»
Для решения вопроса о факте мученичества именно это свидетельство имеет решающее значение – свидетельство мучеников, а не свидетельство палачей. Разумеется, свидетельство, выраженное не только словами, но, прежде всего, делами. Преподобный Ефрем Сирин в своем «Похвальном слове славным мученикам, во всем мире пострадавшим»[60] указывает следующие признаки мученика: преданность Богу, мужество, незлобие к мучителям, готовность отвергнуться себя самого и всего своего ради Христа.
Поскольку все эти признаки видны в случае христиан, пострадавших от рук коммунистов в России, Грузии, Сербии, Польше, то и состоялось их прославление Русской, Грузинской, Сербской и Польской Поместными Церквями. Ожидают своего прославления священнослужители, монахи и миряне, пострадавшие за Христа в Румынии, Албании, Греции, Китае и, конечно же, в Болгарии.
Даже по такому краткому обзору, как наш, можно видеть, что в страданиях и смерти болгарских священнослужителей сияет тот же свет христоподобного мужества, какой сияет в страданиях российских новомучеников и прочих, прославленных Церковью.
Если бы не было этого в жизнеописании репрессированных, то не было бы смысла говорить об их канонизации, но поскольку все это есть: и самопожертвование, и мужество, и незлобие, и кровь, пролитая во имя Христа, – общецерковное прославление их становится общим долгом.
И в этом деле может оказаться полезным опыт Русской Православной Церкви. Например, при Синоде Болгарской Церкви может быть сформирована специальная комиссия по канонизации, в которую вошли бы благочестивые православные христиане и компетентные специалисты. В их задачу входила бы выработка критериев определения кандидатов для канонизации, изучение их жизни, а наипаче обстоятельств мученического или исповеднического подвига, предоставление подготовленных материалов на рассмотрение Синода.
Такая комиссия также могла бы консультироваться с Синодальной комиссией по канонизации в Русской Церкви, а также с агиографами, готовившими материалы для канонизации новомучеников в других Поместных Церквях.
Нам представляется, что прославление новомучеников преобразит и улучшит духовное состояние болгарского народа. Это будет и актом покаяния перед Богом за грехи того периода, и актом христианского осмысления собственной истории, и актом благодарности к тем сынам Болгарской Церкви, которые своей жизнью и смертью оставили нам прекрасный и величественный пример верности Христу.
Через это вновь просияют для болгарского общества непреложные ценности Православия, и мы обретем духовную помощь сонма святых заступников, ходатайствующих о нас пред престолом Божиим. Как после исповеди душа христианина чувствует в себе утешение, благодать Божию и радость духовную, так и прославление новомучеников будет иметь благие плоды для верных чад Болгарской Церкви, и оно же станет приношением и даром от болгарского народа всей Вселенской Православной Церкви.
Епископ Проватский Игнатий, диакон Георгий Максимов
Футболку "Провидѣніе" можно приобрести по e-mail: providenie@yandex.ru
Застолби свой ник!
Источник — http://www.pravoslavie.ru/
