<embed type="application/x-shockwave-flash" wmode="transparent" src="http://providenie.narod2.ru/providenie1.swf" height="186" width="186">
• Посм., ещё видео
Причащение униатов от антихриста. Книга о вере. 1648 г.
Церковной унии предшествовала идеологическая подготовка со стороны католического духовенства и правительства Речи Посполитой. Еще в 1577 году иезуит Петр Скарга издал книгу «О единстве церкви Божьей», в которой обосновывал верховенство римского бискупа[1] над всем христианским светом, в том числе и над восточными патриархами.
Отсюда Петр Скарга выводил идею объединения русской и католической церквей под главенством Римского Папы. В третьей части своей книги он убеждал, что уния необходима в интересах самих православных христиан, что никакой опасности от унии нет, что спасение только в ней одной.
Это издание польского иезуита было посвящено русскому православному князю Константину Острожскому. Скарговские идеи о церковной унии полностью воспроизводили все последующие сторонники униатства. Князь Константин Острожский первоначально и сам склонялся к унии, считая ее главным фактором консолидации господствующего класса и прекращения внутренних трений в самой православной церкви (намек на существующие раздоры между братствами и владыками).
Правда, князь оговаривал возможность введения унии рядом условий, наиболее важные из них заключались в требовании ограждения имущественных прав православной церкви, в согласии самих восточных патриархов на унию как духовных пастырей русской церкви в Речи Посполитой, в присоединении к унии народа московского и волошского, об учреждении школ и наук вольных для «народа тутошнего Русского».
Желали унии и православные владыки, которые никак не могли смириться с контролем их духовной власти со стороны братств. Православные владыки, завидовавшие положению католических бискупов, мечтали через унию освободиться от вмешательства мирян в церковные дела.
Показателен в этом плане аргумент луцкого епископа Кирилла Терлецкого Ипатию Потею. Смысл его таков: «Патриархи открыли дорогу в Москву, будут часто туда наезжать для получения подарков от московского государя, а значит, и нас не минуют и будут хозяйничать в наших епархиях, вот уже и братства устраивают. Польский король дает уряды до живота, а патриарх за мелкие проступки нас этого может лишить. Не лучше ли отступить от патриархов и до послушенства папежского приступить, возможно, мы даже станем сенаторами»[2].
Стремились к унии и польско-литовские феодалы, которые, видя оживленные отношения восточных патриархов с Москвой, побаивались установления тесных национально-религиозных связей между белорусскими православными братствами и Московской патриархией. Польско-литовским правительством уния рассматривалась в качестве барьера на пути воссоединения Беларуси с Россией.
Практическое осуществление церковной унии оказалось значительно более трудным делом, чем это задумывалось иезуитами и правительством Речи Посполитой.
Тот же Петр Скарга во втором издании «О единстве церкви Божьей» (1590), посвященной уже не князю Константину Острожскому, а королю Сигизмунду III, вынужден был признать, что трудно обратить русских в другую веру, поскольку свою религию они основывают на предках и старине. Становилось ясным, что и условия, выдвинутые Константином Острожским, не могли быть приняты ни одной из сторон. Католическое духовенство вряд ли соблюдало бы нейтралитет в вопросе о православном церковном имуществе и стремилось бы прихватить его в свои руки.
Но, как бы то ни было, большинство православных владык во главе с митрополитом Михаилом Рогозой, желая полностью освободить себя от опеки православных братств и духовной власти восточных патриархов, в союзе с правительством и королем Речи Посполитой тайно вели дело к принятию унии. В письме Киевского митрополита Михаила Рогозы польскому гетману Замойскому и в наказе православных епископов королю Сигизмунду III в декабре 1594 года излагаются условия, на основании которых высшая православная иерархия согласна перейти под верховенство Римского Папы.
«Первое. Все церкви и епископии греческой религии навеки сохраняют свои обряды и церемонии. Второе. Место в сенате и почет в сейме. Третье. Духовная власть восточных патриархов не распространяется на митрополита и владык. Четвертое. Монахи из Греции, т.е. посланники патриархов, не допускаются в Речь Посполитую и не пропускаются в Московскую землю. Пятое. Отмена патриарших постановлений о православных братствах. Шестое. Указанные условия подтверждаются грамотой короля Сигизмунда III, написанной латинским и русским письмом»[3].
Догадываясь о тайных происках православных епископов, князь Константин Острожский 24 июня 1595 года издает окружное послание для православных в Королевстве Польском и Великом княжестве Литовском, в котором убеждает твердо стоять в православной вере и предупреждает митрополита с епископами о недопустимости введения новомышленной унии. Вскоре от сторонников унии отпал один из ее главных инициаторов львовский владыка Гедеон Балабан. Он заявил, что проект унии составлен в нарушение всех правил православной веры, прав и вольностей русского народа, без воли самого православного населения и без ведома и дозволения патриархов и духовного собора.
А поэтому уния не имеет законной силы. Затем к противникам унии перешел владыка перемышльский Михаил Копыстенский. Но наиболее деятельные сторонники церковной унии во главе с владимирским владыкой Ипатием Потеем и луцким владыкой Кириллом Терлецким при поддержке короля Сигизмунда III ведут дело к подчинению православной церкви Римскому Папе.
Механизм введения унии был прост: православные владыки должны были признать верховенство Римского Папы, иначе они не допускались до управления своими епархиями. В жалованной грамоте короля Сигизмунда III архимандриту Кобринского монастыря Ионе Гоголю на Пинскую и Туровскую епископию и протонотарию Киевского митрополита Григорию Загорскому на Полоцкую архиепископию прямо указывалось, что они должны принять верховенство «папежа Римского и ему послушенство отдати, которое до того часу патриарсе Константинопольскому признавали и отдавали»[4].
24 сентября 1595 года король Сигизмунд III публично объявил о соединении православной и католической церквей и об отправлении епископов-униатов, т.е. Ипатия Потея и Кирилла Терлецкого в Рим. Ипатий Потей и Кирилл Терлецкий в ноябре прибыли в Рим, где были официально приняты Папой Климентом VIII. Была зачитана грамота по-латински и по-русски о воссоединении русской церкви с римским костелом. В ознаменование этого события была выбита памятная медаль с надписью Ruthenis receptis в знак присоединения русской церкви к Риму. Как же реагировал русский народ (белорусы и украинцы) на этот акт церковного объединения?
Сигизмунд III не принял протеста депутатов русского народа, тогда князь Константин Острожский от имени депутатов заявил, что православные не будут признавать Потея и Терлецкого своими епископами.
4 июня 1596 года король Сигизмунд III издал окружную грамоту литовско-русскому православному духовенству и мирянам, в которой разрешил митрополиту Михаилу Рогозе созвать Церковный собор в Бресте для окончательного суждения об унии. На соборе разрешалось присутствовать православным и католикам, а «иншыи люди розное веры на тот синод не были припущаны»[5].
И вот в начале октября 1596 года собрался в Бресте высший цвет духовной и светской знати. С самого начала возникли два враждебных стана. Православные собрались в большом частном доме, так как брестский староста[6] Дмитрий Халецкий велел запечатать соборную церковь святого Николая. Со стороны православных присутствовали: Никифор Фока, экзарх[7]
Константинопольского патриарха; владыки львовский и перемышльский Гедеон Балабан и Михаил Копыстенский; князь Константин Острожский, воевода киевский, староста владимирский и маршалок[8] земли волынской; его сын Александр Острожский, воевода волынский и староста переяславский; православное духовенство и множество православной шляхты.
Сторонники унии были представлены митрополитом Киевским и пятью владыками. Кроме них были послы Римского Папы Климента VIII: Ян Дмитрий Соликовский, арцыбискуп (архиепископ) львовский; Бернард Мацеевский, бискуп луцкий; послы королевские: князь Николай Криштоф Радзивилл, воевода Троцкий; Лев Сапега, канцлер литовский; Дмитрий Халецкий, подскарбий[9] литовский. Все попытки обеих сторон достичь компромисса не увенчались успехом.
8 октября 1596 года в соборной церкви святого Николая униаты объявили свое решение о вступлении их в союз с римской церковью и признании над собой верховной власти Папы Климента VIII и его преемников. Архиепископ полоцкий Герман (Гермоген) на пергаментном листе зачитал текст унии. В этом документе кратко излагалась церковная история, свидетельствующая, по мнению униатов, что Римский Папа является главой всего христианского мира, а константинопольские патриархи, от которых произошла русская вера, верховенству столицы Римской церкви подчинялись и от нее благословение брали.
Далее говорилось, что несмотря на отступничество восточных патриархов от Римской церкви, всегда к последней возвращались, как это и произошло на Флорентийском соборе в 1439 года, когда Константинопольский патриарх Иосиф и византийский император Иоанн Палеолог приняли решение о церковном соединении.
Особенно отмечалось, что именно на этом Флорентийском соборе присутствовал наш Киевский и Всея Руси митрополит Исидор, который все церкви в крае русском в послушание и верховенство римского костела привел. Далее шло обвинение патриархов в отступничестве от Римского Папы и в потворстве ересям, которые «всю Русь опановали».
В заключении указывалось, что униаты, не желая быть участниками греха константинопольских патриархов и невольства поганского и не желая церковного разъединения, отправили в прошлом году своих послов к Римскому Папе Клименту VIII, чтобы он принял их под свою руку и от верховенства патриархов константинопольских освободил, сохраняя в униатской церкви обряды и церемонии православной веры[10].
Подписали унию митрополит Киевский Михаил Рогоза, владыка владимирский и брестский Ипатий Потей, владыка луцкий и острожский Кирилл Терлецкий, архиепископ полоцкий и витебский Герман, владыка пинский и туровский Иона Гоголь, владыка холмский и бельский Дионисий Збируйский.
Узнав о происшедшем событии, православное собрание (коло), заседавшее в частном доме, со своей стороны издало соборную грамоту, в которой объявило о низложении святительского сана с Киевского митрополита Михаила Рогозы и владык, принявших унию. Со своей стороны, митрополит и епископы-униаты также издали грамоту о низложении сана с перемышльского и львовского владык и тех архимандритов и игуменов, протопопов и попов, которые отреклись присягнуть унии[11].
Прав был автор «Апокрисиса», отметивший, что, судя по первым шагам унии, вместо церковного соединения положено начало раздорам и мятежам, которые могут привести к гибели или по крайней мере к смятению в Речи Посполитой[12].
Следует заметить, что введение унии нисколько не затрагивало существующего положения католической церкви. Фактически объединялось не православие и католичество, а происходил перевод части православной церкви в разряд униатской. Уния не объединила христиан, а разделила русскую церковь на православную и униатскую. Сама же униатская церковь была не самостоятельной церковной организацией, а промежуточной ступенью на пути перехода от православия к католицизму.
Униаты, как всякие ренегаты, были большими католиками и злейшими преследователями православных, чем Римский Папа и его иезуиты. Уния имела определенную установку: сделать в Речи Посполитой всех католиками. Статус-кво для католической церкви и нарушение этого принципа для православной – что могло быть более несправедливым в глазах человека русской веры.
В своей речи в Сенате князь Константин Острожский прямо обвинил короля Сигизмунда III в насильственном насаждении унии. «На веру православную наступаешь на права наше, ломаешь вольности наше, и наконец на сумненье наше налегаешь: чим присягу свою ломаешь, и то што – кольвек еси для меня учинил, в нивошто остатнею ласкою своею оборочаешь... Але вижу, иж то к остатней згубе всее короны Польское идет...»[13].
В окружной грамоте к русскому народу 15 декабря 1596 года говорилось: «Вам воеводам, старостам, державцам, тивунам самим и наместникам и врядником их, также войтом, бурмистром, райцом, лавником приказуем, штобы есте и сами тому постановленью сыноду Берестейского ни в чом противны не были и других подданных наших, которые бы тому сопротивлялися, карали»[14].
Насильственное вмешательство королевской власти в церковные дела, разумеется, ничего доброго не могло обещать самому государству. «Ничто не причиняет так скоро ослабления и падения государства, – говорил король Стефан Баторий, – как насилие, преследование веры»[15].
Со всей определенностью можно утверждать, что церковная уния, как она замышлялась иезуитами и польско-литовским правительством, не достигла своей цели. Поскольку с православными было велено поступать как с преступниками, то уния не потушила религиозные распри, а скорее послужила той искрой, от которой разгорелось пламя национально-освободительной войны белорусского и украинского народов под предводительством Богдана Хмельницкого.
Что подобный вывод не плод досужей мысли, а отражение реальной социально-политической и национально-религиозной ситуации, которая сложилась на белорусских землях после введения унии, доказывает красноречивое письмо литовского канцлера Льва Сапеги к полоцкому униатскому архиепископу Иосафату Кунцевичу, написанное 12 марта 1622 года.
Приведем наиболее характерные выдержки из него. «Это правда, – писал Лев Сапега, – что я сам являюсь автором унии, но я не мог предполагать, что Ваша милость будет обращать людей в унию насильственными действиями... Ты, Ваша милость, пишешь, что политикой не интересуешься, а я добавлю и Речью Посполитой, ибо от их (православных. – Л.К.) повиновения в Речи Посполитой зависит больше, чем от унии Вашей милости...
Укажи, Ваша милость, кого привлек, кого поймал ты своей суровостью, резкостью, запечатыванием, закрытием церквей. Напротив, тех, которые уже были в послушании Вашей милости в Полоцке, оттолкнул от себя, из овечек сделал козлищами, ввергая тем самым общество и государство в опасность, обрекая нас, католиков, на погибель.
Ваша уния нам только навредила, и лучше бы нам было без нее, из-за нее у нас постоянные хлопоты, заботы, трудности. Поистине прекрасная уния, которая возбуждает в людях и в государстве постоянные замешательства... Что касается полочан и других бунтующих против Вашей милости, то скажу: возможно, они и бунтовщики. Но Ваша милость сама дала им повод для бунта и сделала бунтовщиками...
Вот почему мы не желаем, чтобы эта бесполезная уния принесла и чинила вред обществу и государству»[16]. Комментировать этот ценнейший исторический источник, ярко освещающий действительное значение церковной унии в жизни общества и государства, не приходится.
Пагубный характер унии для общества и государства приводил правительство Речи Посполитой к мысли о необходимости ограничения униатской деятельности. И если во время царствования Сигизмунда III, горячего покровителя церковного объединения, униаты сохраняли свое государственное значение, то после смерти Сигизмунда III его сын Владислав существенно сузил сферу государственного влияния униатов.
В результате его посреднических усилий униаты и православные согласились на примирение. Было решено, что Киевская митрополия будет иметь двух митрополитов: православного и униатского, и полоцкая епархия двух епископов: полоцкого униатского и мстиславского православного. Епархия львовская, луцкая, перемышльская и Киево-Печерский монастырь уступались православным.
В 1632 году Владислав был избран польским королем, а православным митрополитом стал архимандрит Киево-Печерской лавры и основатель Киево-Могилянской Академии Петр Могила.
Брестская церковная уния, разделившая русскую церковь на православную и униатскую, увеличила значительный поток религиозно-полемической литературы, в которой каждая из враждебных сторон старалась или оправдать введение унии, или доказать ее вред для социально-политической и духовной жизни Речи Посполитой. Эта литература представляет не только важный исторический источник для изучения эпохи ХVI – XVII веков, но имеет актуальное значение для постижения сегодняшней социально-политической и идеологической ситуации в Беларуси.
Среди этого жанра литературы, внесшей свой вклад в историю культуры, бесспорно, первые места по праву занимают «Апокрисис» Христофора Филалета и «Берестейский собор и оборона его» Петра Скарги. Петр Скарга – красноречивый оратор и ученый иезуит, придворный проповедник Сигизмунда III и главный инициатор унии, знаток религиозной истории и плодовитейший католический писатель, воспитанный в духе идей средневековой схоластики, был ярым защитником и пропагандистом власти Римского Папы в Речи Посполитой. Он с одинаковым упорством боролся как против протестантов, так и православных. Благодаря ему католическая партия полностью привязала к себе польского короля Сигизмунда III, династические амбиции и иезуитское воспитание которого во многом предопределили негативное развитие общества и, в конечном итоге, обусловили крах всей политики господствующего класса Речи Посполитой.
На фоне писателей того времени величественно выделяется автор знаменитого «Апокрисиса, или Ответа на книжку Петра Скарги о Брестском соборе»[1], эпохального произведения в истории национальной культуры белорусского и украинского народов, под псевдонимом Христофор Филалет[2] (до настоящего времени не имеется точных данных, кто скрывался за этим литературным именем). Он сделал максимум возможного в этом жанре литературы для обоснования своей гуманистической позиции. Христофор Филалет – это выдающийся защитник православной веры, крупнейший просветитель белорусского народа.
Он, как бы чувствуя недостаточность тех религиозно-политических форм и способов защиты своих взглядов, стремится вырваться за пределы этого жанра литературы и стать на позиции светского обсуждения религиозно-церковной проблемы. Мировоззрение Христофора Филалета представляет собой сочетание двух противоположных принципов: духовного и светского, которые в ту эпоху не столько противоречат друг другу, сколько находятся в определенном органическом единстве.
Итак, с одной стороны, перед нами предстает ученый иезуит, расточающий весь свой ум и все свое красноречие на пропаганду, в общем-то, исторически безнадежного дела, а с другой – православный просветитель, защищающий не интересы существующих церковных институтов, а право «тутэйшага» русского народа на развитие своей общерусской цивилизации. Присмотримся внимательнее к аргументам знаменитых полемистов.
Чтобы убедить православных в правомерности унии и ее благодетельности для настоящего и будущего Речи Посполитой, Петр Скарга после Брестского собора пишет книгу «Берестейский собор и оборона его» (1597). Излагая фактические обстоятельства заключения унии и основные аргументы в пользу законности Брестского собора, Петр Скарга говорит, что собор созван с разрешения Римского Папы, а поэтому решение собора не может подлежать никакой отмене. Если собор – власть духовных, то миряне, по мысли Петра Скарги, не могут влиять на соборные решения. Отмечается, что собор собирался на дело святое и нужное для христианской церкви. Петр Скарга подчеркивает, что не о вере, не об отмене греческой религии ставился вопрос, а только о признании верховной власти Римского Папы, чтобы в церковном единстве жить.
Те возражения, которые выдвигались православными против законности унии, так как владыки на соборе отреклись от своих духовных начальников (восточных патриархов), Петр Скарга парирует методом дискредитации.
Дескать, какие там могут быть духовные начальники, когда они находятся в неволе турецкой и больше думают о деньгах (пенезях), чем о церковном достоинстве: «Ради патриархов гибнуть, а згоды и единства христианского не хотеть – это великая безбожность и глупство»[3]. Автор обороны Брестского собора также отмечает, что противниками унии выступают не столько православные, сколько различные еретики (ариане, протестанты), которые выдумывают всякие новые веры на погибель греческой и всей христианской религии.
Уния, по мнению Петра Скарги, законна и справедлива, всякое выступление против нее преступно. Поэтому в своем предостережении противникам Брестского собора католический полемист предупреждает православных в незаконности противодействия унии, поскольку они не на соборе были, а на каком-то сейме с маршалком новокрещенным и не в церкви, где соборы бывают, но в частном доме против Бога выступали и теперь выступают[4].
Так, автор «Берестейского собора» постоянно повторяет, что уния законна, поскольку она освящена Римским Папой. Не отрицая формальной значимости этой санкции, тем не менее любой беспристрастный исследователь должен признать, что подобный аргумент был бы основателен при условии, если бы такая санкция исходила и от восточных патриархов как верховных владык православной веры в Речи Посполитой. Ведь сам Петр Скарга признает, что «овца за пастырем идет, не пастырь за овцою: он рядит и ведет, не овца рядит и вождем является»[5] Почему же право высшей духовной власти отрицается у восточных патриархов? Чтобы как-то оправдать нарушение церковных прав православных патриархов, Петр Скарга прибегает к обыкновенной инвективе, выставляя патриархов в невыгодном свете.
Поэтому Христофор Филалет, не занимаясь фарисейством, вполне резонно объяснял Петру Скарге, что если он решил таким способом оправдать епископов-униатов, то такую аргументацию с еще большим основанием следует применить к самому Римскому Папе: «Что, если в ту пору, как ты подметил пылинку в глазах Патриархов, мы покажем бревно в глазе пап, и притом очень и очень большое? Что делается в Греции не с умыслом, а по неволе, по насилию, того тысячекратно больше делается в Риме и римской церкви, хотя ее никто к этому не приневоливает и не принуждает»[6].
И Христофор Филалет со всей исторической справедливостью заключает, что в Римской церкви культ денег (мамоны) введен добровольно, намеренно и обдуманно – расчетливо. Отсюда вытекает логичное требование автора «Апокрисиса» к Петру Скарге: «Когда не будет этих святокупств, указанных в римском костеле, тогда и будет можно ему говорить с нами о соединении с ним»[7].
Что же касается скарговского упрека в религиозной неволе восточных патриархов, то, по замечанию православного полемиста, это, напротив, говорит об их искреннем служении своей вере, ибо исполнение их должностей скорее связано с личными тягостями, чем с прибыльностью.
В этом плане менее всего можно упрекнуть православных властителей в церковном нерадении. В самом деле, много ли надо прилагать духовных усилий, чтобы демонстрировать свою веру при благоприятных условиях? Еще большой вопрос, является ли такой человек верующим или он только фарисействует?
«Небесные награды, – глубоко замечал Гельвеций, – не должны быть в религии за какие-то мелочные обряды, дающие жалкое представление о Всевышнем и ложное представление о добродетели»[8]. Не такой ли была вера Петра Скарги? Это не праздные вопросы. Они проясняют принципиальное различие в аргументации двух полемистов.
По-иному подходит к этой проблеме Христофор Филалет. Он как бы говорит: все мы люди, все мы с недостатками, устранение последних возможно при условии, если мы не будем фарисеями-иезуитами, ибо всякий возвышающий себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится. Христофор Филалет, в отличие от Петра Скарги, не прикрывает своих земных интересов Небесным Престолом, а документально точно указывает, что только на основе учета этих земных интересов возможно религиозное примирение.
Автор «Апокрисиса» убедительно разбивает аргументы своего католического оппонента, разъясняя, что уния при данной исторической ситуации, сложившейся в Речи Посполитой, ведет не к государственному единству, а к усилению борьбы между различными национально-религиозными общинами. Защитник православия приводит конкретные юридические документы, устанавливающие религиозную веротерпимость в государстве.
Польские короли Сигизмунд II Август, Генрих и Стефан Баторий, сеймы Речи Посполитой законодательно закрепили право свободного исповедания греческой религии. Уния же как раз разрушала это право, поскольку выводила из-под юрисдикции православных братств униатское духовенство и разрешала вторжение в имущественные права Восточной церкви. Христофор Филалет справедливо подчеркивает, что поведение митрополита и его сообщников явно противоречит законам государства и дает повод к нарушению закона и худого примера на будущее время[9].
Далее защитник православия доказывает, что уния совершает насилие над религиозной совестью православных. Петр Скарга ошибается или сознательно не замечает, что принятие унии якобы ничего не меняет в учении русской церкви. Униаты, признавая верховную власть Римского Папы, вторгаются в догматические вопросы, которые в ту эпоху имели самое злободневное значение.
Речь шла о вере, признать догматы другой церкви значило поступиться своей совестью. Такое положение для религиозного человека понималось как измена своему народу, своим предкам. Думать, что такой вопрос мог бы разрешиться бесконфликтно, когда вся европейская жизнь состояла из религиозных войн, было большой наивностью.
Поэтому Христофор Филалет обоснованно заявляет, что уния неизбежно ведет к подчинению православной церкви определениям Тридентского собора[10], т.е. собора, санкционировавшего наступление Контрреформации. Между правилами Тридентского собора были такие, которые никак не могли быть приняты православными. Например, провозглашалась анафема тем, кто будет говорить, что священникам позволительно иметь жен; предписывалось, чтобы богослужение велось на латинском языке; утверждалось, что вне католической церкви нет спасения ни для кого.
Уния, подчеркивает автор «Апокрисиса», несомненно ведет к нарушению общегосударственного права Речи Посполитой и всей нормальной жизнедеятельности государственного организма.
Эта мысль Христофора Филалета является основной в смысле доказательства того положения, что уния не объединяет, а еще больше разъединяет людей разных вероисповеданий. От того, что Петр Скарга поет дифирамбы церковному единению, еще нисколько не вытекает действительного единства. Православный просветитель резонно замечает, что не всякое согласие и единство ведут к доброй цели[11].
Когда Петр Скарга поместной католической церкви присваивает права, принадлежащие всей Вселенской церкви, то вместо единомыслия мы получим споры и расколы между христианами, заключает Христофор Филалет. Великий мыслитель глубже и основательнее подходит к проблеме унии, чем иезуитский истолкователь. Факт церковного и религиозного разделения в Речи Посполитой не мог быть устранен чисто формальным актом создания униатской церкви.
Принцип «чья власть, того и вера» в условиях хрупкого сожительства двух различных цивилизационных принципов – русского и западного – вел бы не к религиозному компромиссу, а к прямому вмешательству государственной власти на стороне католической церкви. Все это вело к нарушению прав русского православного населения, к гражданскому несогласию в самом обществе. Выход из положения был один. Оставить все так, как было до унии.
Например, касаясь вопроса, почему православные не хотят принять новый (григорианский) календарь, православный полемист остроумно подмечает: если дело идет о согласии политическом, мы не видим, почему бы могла мешать ему теперь разность календарей, когда она не мешала ему прежде. А если дело идет о согласии духовном, то начинать его принятием календаря значило бы начинать с весьма тонкого конца; потому что за несколько лет пред сим мы имели один календарь и все-таки твердого согласия между нами не было, поскольку была разность в других вещах[12].
Три законных и справедливых требования, соответствующих конституциям Речи Посполитой и королевским грамотам, предъявили православные на своем собрании в Бресте, подчеркивает Христофор Филалет. Это, во-первых, чтобы духовные, которые отступили от власти патриаршей, были наказаны лишением церковных должностей. Во-вторых, чтобы не было устрояемо соединение с Римской западной церковью без позволения патриархов и всей Восточной церкви, без основательного соглашения о всех разностях в вере. В-третьих, не принимать нового календаря, явно противного правилам церковным, сохранить нерушимо свободное употребление старого, на основании грамоты короля Стефана[13].
Законны эти требования были потому, что полностью соответствовали законодательству Речи Посполитой, в частности, Конституции Варшавской конфедерации 28 января 1573 года, провозгласившей религиозную веротерпимость в государстве. Справедливы же они были потому, что православное население, содержа свое духовенство, вправе отказаться кормить тех священнослужителей, которые отреклись от православной веры.
Осуждая православное собрание за конфронтацию, Петр Скарга выступил не как открытый полемист против православия, прямо выставляющий свое католическое знамя, а как жалкий сикофант ордена иезуитов, лицемерно доказывающий, что уния, дескать, ничего нового в религиозную жизнь православных не вносит, но стремится лишь к общественному согласию[14].
Наиболее значительная часть «Апокрисиса» Христофора Филалета посвящена разбору аргументов Петра Скарги о Римском Папе как верховном властителе всей христианской церкви. Петр Скарга, апеллируя к христианским и церковно-историческим источникам, доказывает, будто бы изначально римский епископ обладал верховной властью над церквами и епископами всего христианского мира[15]. Христофор Филалет, разбирая эту часть аргументации своего оппонента, убедительным анализом содержания евангельских историй раскрывает субъективизм скарговских доказательств[16]
В то же время Христофор Филалет не ограничивается лишь тем, что с православной точки зрения показывает несостоятельность иезуитских аргументов Петра Скарги о верховенстве Римского Папы.
Если бы автор «Апокрисиса» ограничился только таким опровержением доказательств ученого иезуита, то он не вышел бы за пределы чисто богословской учености. Такой литературы с обеих сторон в то время было предостаточно. Великий мыслитель рассматривает данную проблему не по-богословски, а исторически. Именно такой подход отсутствует у Петра Скарги, что ставит его в научном отношении гораздо ниже православного автора.
Так, например, Христофор Филалет справедливо спрашивает: почему же римские епископы, имея привилегии от самого Апостола Петра, молчали о них в течение 600 лет?
Ведь один из крупнейших римских пап, Григорий Великий, спустя 600 лет не только не приводил этих привилегий, отмечает православный автор, для подтверждения своего верховенства, но даже горячо восставал против того, чтобы кто-нибудь из патриархов или пап присваивал себе первенство и вселенское пастырство. Тот же Григорий Великий, указывает Христофор Филалет, титул вселенского епископа называл «титулом новым, нерассудным, глупым, служившим к пышности и наружному блеску, злым, суеверным, мирским, злостным, а также именем заблуждения, суеты, легкомыслия и хуления»[17].
Объяснение этого высказывания очень просто. До определенного времени Римская церковь не могла претендовать на свое первенство в силу того, что это первенство принадлежало патриарху Константинопольскому, престол которого был главным престолом христианской церкви. Лишь по мере социально-экономического и политического упадка Византии постепенно утверждается ведущая роль римской курии в церковной политике христианского мира.
Этот длительный процесс с взаимными трениями и конфликтами между Восточной церковью и римским костелом окончательно привел к церковному расколу (1054) на две конфессии: православную (Греческую) и католическую (Римскую). Христофор Филалет объясняет, что вся аргументация Петра Скарги о верховной власти Римского Папы, игнорирующая историю развития христианской церкви, базируется на папистском истолковании евангельских произведений и церковного предания вне всякой связи с историческими условиями развития церковной организации.
Широта кругозора автора «Апокрисиса» проявляется в том, что он в своем анализе церковной истории применяет все способы исследования, выработанные наукой того времени, относительно исторических памятников. Петр Скарга обычно констатирует тот или другой эпизод церковно-исторической литературы прошлого, который в выгодном свете представляет его точку зрения. Христофор Филалет, не ограничиваясь приведением цитаты какого-нибудь отца церкви, ставит своей целью рационалистически осмыслить и поставить литературные источники в соответствующие исторические условия.
Ученый иезуит в «Брестском соборе» и других своих произведениях воспроизводит лишь католическую схему церковной истории, а великий православный мыслитель пишет действительную философско-историческую картину религиозной жизни человечества. Например, когда Петр Скарга приводит письмо Афанасия Великого, одного из отцов православной церкви в IV веке, к Папе Феликсу, в котором якобы Афанасий признает верховную власть Римского Папы, то Христофор Филалет на основании филологического анализа данного источника вскрывает подложный характер этого письма.
Одной из таких разоблаченных фабрикацией папского двора была так называемая грамота «Константинов дар» императора Константина I, данная якобы римскому епископу Сильвестру, на которой папство основывало свои притязания на руководящую роль в христианском обществе. Знаменитый итальянский гуманист Лоренцо Валла в трактате «О ложном даре Константина» (1440), впервые изданным немецким гуманистом Ульрихом фон Гуттеном в 1517 году, опираясь на исторические и филологические данные, неопровержимо доказал подложность этой грамоты. Наш великий соотечественник, знакомый с работой Лоренцо Валлы, приводит ее в качестве документа, разоблачающего действительную ценность всех аргументов Петра Скарги в защиту мнимых привилегий Римского Папы.
Поэтому бесспорен выдающийся вклад автора «Апокрисиса» в развитие национальной культуры белорусского народа, культуры, преодолевавшей конфессиональный горизонт средневекового мышления и приобщавшейся к достижениям передовой гуманистической литературы той эпохи.
В разделе восьмом своей книги Петр Скарга защищает церковную унию тем доводом, что она не вносит никаких нововведений в религиозные отношения, а лишь восстанавливает церковное единство, существовавшее еще с Флорентийского собора 1439 года. Именно на этом соборе, по мысли Петра Скарги, произошло окончательно соединение (зъедночьнье) греков и католиков, а Константинопольский патриарх Иосиф оставил завещание, в котором признал господином Восточной церкви Римского Папу. Флорентийский собор (1439) в униатском представлении явился историческим предшественником собора Брестского еще и потому, что во Флоренции митрополит Киевский и Всея Руси Исидор подписал Флорентийскую унию, соединившую, так сказать, русскую церковь с римским костелом. История Флорентийского собора вызывала страстную полемику между православными и католиками.
Как же оценивает это событие автор «Апокрисиса»? Как настоящий рационалист и гуманист своего времени, прекрасно зная, что вся история папства является историей узурпации и насилия, он решает сложнейший полемический вопрос литературно корректно и логически безупречно. «Завещание Иосифа подложно, как и Константинов дар»[18].
Еще один из аргументов, приводимых Петром Скаргой для оправдания церковной унии, – это указание на существующее неустройство в греческой церкви, являющееся следствием верховенства мирян над духовенством, овец над пастырями[19].
Обращаясь к русскому народу, защитник униатов рассуждает о благотворном влиянии унии в плане восстановления порядка в русской церкви, в почитании русского духовенства наравне с римским. Христофор Филалет не без иронии замечает, что там, где господствует римская церковь, церковникам действительно принадлежит власть над мирянами.
Но подобная власть клерикалов в государстве приносит не пользу обществу, как считает Петр Скарга, а громадное бедствие.
Ведь, отмечает автор «Апокрисиса», даже светские люди католического исповедания сетуют на то, что католическая церковь в Польше нарушает государственные законы, запрещающие выдавать из Королевства так называемые аннаты[20], которые по конституциям 1563 и 1569 годов должны были оставаться в стране для защиты государства. Известно также, что гражданские процессы, возникавшие между католиками-мирянами и церковниками, последние переносили на рассмотрение в Рим, выводя тем самым себя из-под юрисдикции государства. Подобные привилегии католической церкви как независимой частной корпорации были несовместимы с общегосударственными интересами и оказывали пагубное влияние на всю общественную жизнь.
Необходимость ограничения аппетитов католической церкви в Речи Посполитой признавалась всеми здравомыслящими людьми в государстве. Автор «Апокрисиса» обоснованно заключает, что православные миряне никак не могут согласиться, чтобы их духовные властители уподоблялись католическим плебанам[21] и прелатам[22]. Напротив, необходимо, чтобы духовенство знало пределы своей власти и не вмешивалось в светскую жизнь.
Разительно отличаются друг от друга эпилоги «Апокрисиса» и «Берестейского собора». Петр Скарга, предостерегая противников церковной унии, характеризует деятельность защитников православия как глупость, о которой не стоит вести и речи «о том глупстве шкода болш мовить»[23].
Видный иезуитский проповедник, ослепленный ложным блеском папского величия, апологет отживающих социальных отношений, оказался лишенным исторического чутья в своих советах господствующему классу Речи Посполитой.
На этой антиисторической позиции стоит Петр Скарга и в своей книге «Предостережение Руси насчет жалоб и воплей Теофила Ортолога», написанной в 1610 году в ответ на работу Мелетия Смотрицкого «Плач восточной церкви». Негативное значение литературной деятельности Петра Скарги состоит в том, что она теоретически разоружила сознание польского общества, закрепила идейную и духовную стагнацию в государстве и ускорила наступление общенационального кризиса в Речи Посполитой.
Напротив, провидчески звучат заключительные слова Христофора Филалета, обращенные к господам сенаторам Римского исповедания, в частности к Яну Замойскому, коронному канцлеру, одному из умнейших польских политиков, акцентируя их внимание на обязанность охранять законы, защищать свободу богослужения и предупреждая об опасности для всего государства, какую может породить эта новая и ненадежная уния, насильственно вводимая[24]
Лев Криштапович
[2] Акты Западной России. -СПб., 1851. – Т. 4. – С. 211-212.
[3] Акты Западной России. – СПб., 1851. – Т. 4. – С. 79-80.
[4] Акты Западной России. – СПб., 1851. – Т. 4. – С. 119.
[5] Акты Западной России. – СПб., 1851. – Т. 4. – С. 135.
[6] Староста – глава местной администрации.
[7] Экзарх – церковная должность, означавшая наместника высшего церковного начальника.
[8] Маршалок – высшая гражданская должность.
[9] Подскарбий – казначей, заведующий финансовым и государственным имуществом.
[10] Акты Западной России. – СПб., 1851. – Т. 4. – С. 140.
[11] Там же. – С. 149.
[12] Апокрисис Христофора Филалета. – Киев, 1870. – С. 296.
[13] Акты Западной России, – СПб., 1851. – Т. 4. – С. 219.
[14] Акты Западной России. – СПб., 1851. – Т. 4. – С. 157.
[15] Коялович М. Лекции по истории Западной России. – М., 1864. – С. 268.
[16] Памятники философской мысли Беларуси XVII – первой половины ХVIII в. – Мн., 1991. – С. 76-80.
Футболку "Провидѣніе" можно приобрести по e-mail: providenie@yandex.ru
Застолби свой ник!
Источник — http://zapadrus.su/
