Предисловие

Интерес к гербам

Происхождение феномена

Суть метаморфоз

Три уровня проблемы

Время возникновения гербов

Дело общественное

Понимание генезиса геральдики

Впервые опубликовано

Примечания

Помочь, проекту "Провидѣніе"

На рисунке: Аллегорическая фигура
со щитом – фрагмент заставки
на титульном листе кники
К.-Фр. Менетрие «Происхождение гербов»
(Origines des armoiries, 1679).

Предисловие

Чтобы правильно задать вопрос,
нужно знать бóльшую часть ответа.
Роберт Шекли

Поиски ответа на вопрос о происхождении гербов составляют самую старую проблему исторической геральдики.

Она насчитывает не менее пяти столетий. Часть разногласий в теориях, объясняющих происхождение гербов, связана с отсутствием единого представления о содержании термина «герб» и нередко речь в них идёт о любых визуальных признаках.

При этом надо иметь в виду, что ни понятия «геральдики», ни термина «гербы» в XII в. ещё не было: в источниках XII–XIII вв. визуальные признаки называются по-разному – знаками, инсигниями, девизами (devises), connoissances.

В исследовании проблемы появления гербов возможно идти путём изучения развития изображений – «иконографическим», и путём, подразумевающим исследование механизм избрания или изобретения изображения герба; они объединятся в необходимости изучения вопроса о носителях первых гербов и подобных им изображений.

Но вначале я позволю себе напомнить об истории вопроса.

Интерес к гербам

Интерес средневековых трактатов к гербам формулировался не как проблема происхождения геральдики, а как определение функции гербов. В XIV в. Бартоло писал: «…как имена придуманы для опознания людей, так и эти знаки или гербы изобретены для того же»(1).

Оноре де Бонэ в «Древе Битв» отмечал, что «гербы изобретены для узнавания людей и для различения»(2). В XV в. авторы геральдических трактатов, например, Ферран Мехия, уже приписывали изобретение гербов и Юпитеру, и Юлию Цезарю, и Карлу Великому.

XVI век привнёс в вопрос о начале геральдики ещё больше версий. Эрудиты к нему отнеслись по-разному. Х.Б. де Гуардиола (ум. 1600) писал, что гербы ведут своё начало со времен римлян и непосредственной причиной их возникновения полагал практическую военную необходимость: для управления войсками и «чтобы были распознаны своими»(3). Антонио де Агустин (1516–1587) подчеркивал, что не считает знаки римских когорт гербами (§8).

Это необычно для его времени, когда многие, отыскав в Античности близкие по функциям визуальные признаки, настойчиво пытались видеть в них гербы. Вместо популярной исторической мифологии Агустин предлагал гораздо более реалистичную картину.

Он считал возможным говорить о гербах не ранее, чем в правление первых самостоятельных кастильских графов Фернана Гонсалеса и Гарсии Фернандеса (§10), в X в., что уже намного ближе ко времени действительного появления гербов. Агустин отрицал наличие гербов у готских королей и мотивировал это тем, что тогда ещё не существовало этих исторических королевств, и названия их отсутствовали (§12–16). Он вышел на интересную мысль – связь появления гербов с формированием родовых имен (§16–24)(4).

С середины XVII в. начали появляться самостоятельные труды, непосредственно посвящённые проблеме появления гербов. В 1658 г. в Лионе увидело свет сочинение Клода Ле Лабурёра о «Рассуждение о происхождении гербов»(5). Ле Лабурёр, очень критично настроенный автор, справедливо указывал на множественность условий, породивших феномен, отвергал турнирное происхождение герба, и настаивал на военном – от гербовой котты.

Спустя некоторое время как бы в ответ на него, но в действительности вполне самостоятельно, появился труд другого лионца – Клода-Франсуа Менетрие «Происхождение гербов»(6), открывший между ними представляющую интерес для истории гербоведения, полемику. Независимо от истины, силы участников дискуссии были совершенно неравны, и книга Ле Лабурёра сегодня известна сравнительно мало.

К.-Фр. Менетрие в «Происхождении гербов» – первой части задуманного им большого трактата о геральдике – отмечал, что гербы мало исследованы(7). Он последовательно разобрал 18 концепций происхождения гербов, которые сложились к концу XVII в.

Согласно первой гербы существуют от сотворения мира, то есть были всегда, а именно – сыновья Сета, чтобы отличаться от сыновей Хама. взяли гербами определённые изображения(8). Вторая приписывает авторство гербов сыновьям Ноя после потопа; третья настаивает о том, гербы появились в Древнем Египте(9).

Четвертый взгляд на происхождение гербов обычно основан на библейском тексте – второй главе Книги Чисел, где обозначены знаменами (или знаками) колена израилевы во времена бегства евреев из Египта(10). Следующая концепция, большей частью также основанная на интерпретации тех или иных мест Библии, относит появление гербов к так называемым героическим временам, к империи ассирийцев(11).

Наличие изображений на щитах сражавшихся под Фивами, описываемых Еврипидом, позволило авторам раннего Нового времени отнести рождение гербов к «героическим временам» (12). Приведено также мнение, опирающееся на цитаты из трудов историков и поэтов, что гербы появились во времена осады Трои и, соответственно, являются изобретением греков(13). Не избежали чести прикоснуться к авторству мидяне и персы(14).

С точки зрения герольда Сицилия Жана Куртуа в предисловии к его «Геральдике цветов» (Blason des couleurs) гербы появились во времена Александра Македонского, были им упорядочены, и давались как знаки доблести(15).

Затем приводится мнение о появлении гербов во времена римлян, при императоре Октавиане Августе, хотя чаще в позднесредневековой традиции встречается изобретение их Юлием Цезарем(16). Существовала также точка зрения, которая относила появление гербов к закату Рима и вторжениям готов(17).

Наконец в спектре мнений появляются времена Карла Великого, который тоже, как и Александр Македонский, упорядочил гербы, и другая точка зрения, относящая их к тем же временам, но настаивающая на том, что на север Франции они были принесены саксами, датчанами и норманнами(18). Связь появления гербов с крестовыми походами и войнами с неверными Менетрие в конце XVII в. считал самым распространенным ответом на вопрос о начале геральдики(19).

Кроме того, он приводит мнения, связывающие возникновение гербов с историей конкретных стран: в круге рыцарей Круглого стола; при овладении Англией Вильгельмом Завоевателем(20); во времена императора Фридриха Барбароссы(21); и даже в ходе борьбы гвельфов с гибеллинами, чтобы различить сторонников враждующих партий(22).

Менетрие не ограничился перечислением и отметил, что «ни одно из этих мнений не говорит об истинном происхождении гербов»(23). Многое из того, что написано по поводу древнего происхождения гербов, Менетрие не вполне академически именует «чистыми бреднями»(24), относя к ним и труды Б. Морено де Варгаса, и Жерома де Бара(25). Он считает, что многое на щитах и шлемах древних было просто украшением(26), и на этой основе резко критикует тех, кто хочет видеть гербы в Античности(27), отвергает их бытование и при Карле Великом(28).

Резюмируя, Менетрие писал: «Возможно, что все народы – египтяне, греки, римляне, готы – имели знаки на своих знамёнах, щитах, шлемах и одеяниях, но они никогда не были гербами, подобными тем, каковы они у нас»(29).

Понимание отличия европейских гербов от всего множества визуальных признаков – безусловно заслуга Менетрие. Менетрие дал своё определение герба: «…гербы есть знаки благородства и достоинства, составленные по правилам, из определённых фигур и цветов, данные или подтверждённые суверенами для различения лиц и домов» и, исходя из него, считал, что они появились не ранее XI в.(30). В то же время Менетрие, имея в виду гласные гербы(31), связывал появление гербов со складыванием родовых имён, то есть фамилий.

Менетрие основывался на данных самых разных источников – надгробий, печатей, монет, текстов(32). По его мнению, самое раннее упоминание гербов – текст о золотых львах Жоффруа графа Анжу(33). Это очень известный пассаж, с которым связывали начало гербов в Европе. Он принадлежит Жану из Мармутье и гласит о надевании на шею Жоффруа V Плантагенету щита с золотыми львами во время его бракосочетания с дочерью и наследницей английского короля Генриха I Матильдой в 1128 г.(34).

Менетрие датировал этот текст ок. 1130 г., в действительности он относится к 1175–1180 гг., то есть создан спустя полвека после события. Известна также печать Жоффруа Плантагенета 1149 г., но, увы, она не имеет никаких следов герба, а его знаменитое эмалевое надгробие, хранящееся во Франции в Музее в Мансе, на котором присутствует очень геральдичный щит со львами, сделано после его смерти. Редкая возможность соотнести свидетельства текста, печати и материального памятника показывает, что в данном случае не всё обстоит благополучно и не позволяет утверждать, что Жоффруа пользовался этим гербом при жизни.

К.-Фр. Менетрие, ссылаясь на тексты, в частности описание Турнира в Шованси 1285 г., полагал, что происхождение гербов связано с турнирами(35). Впоследствии это его мнение было успешно и неоднократно забыто, и даже сегодня, когда связь гербов с турнирами считается общим местом, это чаще звучит как общее заклинание.

Между тем Менетрие попытался вникнуть в механизм этого процесса. Он считал подлинным началом гербов их предтурнирный анализ и подтверждение права на участие в турнире – «чтобы видели, что они «признанные благородные» (gentilshommes reconnus)(36). Менетрие считал, что у тех, кто не участвовал ни в одном турнире, и не могло быть герба(37).

Таким образом, фиксация гербов как права на таковое участие, и составляет, по Менетрие, суть начала гербов. С турнирами он связывал и время их появления. Отсутствием турниров в некоторых странах, например, в Ирландии, Менетрие объяснял и отсутствие гербов(38). Из практики турниров он выводил наличие щита в геральдической композиции, и цветá, и деления, и фигуры, и изображение шлема, и намёт, и щитодержателей(39).

Согласно Менетрие от германцев гербы вместе с турнирами перешли во Францию и уже во Франции родился блазон(40). Отдав, таким образом, первенство в происхождении германцам, Менетрие взял реванш в приоритете блазона, что, учитывая роль блазона в становлении геральдики, делало германскую пальму первенства чуть менее пышной. Геральдические правила вызвали необходимость блазонирования, то есть устного описания изображений(41).

Если только вербализация гербов вызвала определённую систематизацию их рисунков, то получается, что они возникли не как готовая система, а существовали как многочисленные и, вероятно, очень разнородные изображения, впоследствии упорядоченные в блазоне.

Возникла система, позволившая увидеть герб в любых вариантах его изображения. Даже сегодня именно неспособность распознать его мешает провести массовый анализ изображений гербов, когда компьютерная программа герб «в серебряном поле красный пояс» в гербе – вышитом бисером, нарисованном в гербовнике и в вырезанном на печати – видит как разные гербы.

Происхождение феномена и изображения

Сегодня очевидно, что надо различать происхождение феномена и происхождение конкретного изображения. Но Менетрие под гербами понимал именно конкретные рисунки и, отмечая «столь странное разнообразие изображений, которое мы видим в гербах»(42), привёл длинный список причин, повлиявших на их создание, в который вошло практически всё: соответствие имени, должности, обстоятельствам жизни и проч.

Тем не менее, показательно, что Менетрие начинает с имён и, считая, что гласные гербы – это в первую очередь выражение родового имени, говорит, что родовые имена лиц и семейств – самая обычная причина изображений в гербах. Возражая оппонентам, которые настаивали на том, что гласные гербы – гербы простолюдинов, Менетрие утверждал, что это и есть самые древние гербы, самые благородные; и везде – на щитах, гербовых коттах и прочем, где были изображены гербы – было по сути написано родовое имя.

Более того, Менетрие полагал, что таковы были почти все гербы, и не только во Франции, но и в других странах Европы, где их ещё большее число(43). Примерами он приводит изображение дельфина в гербе Дофинэ, медведя в Берне, солнца для дома Солис в Испании, Зонненберг в Швейцарии, луны для домов Луна в Испании, Лунати в Павии и другие(44).

Поскольку Менетрие писал в XVII в., с его уже немало отличающейся от средневековой, геральдикой, он не обошёл вниманием гласные гербы в форме ребуса, например Рюбанпре (Rubempré – две узких полосы, близлежащие ленты – rubans pres), Ришарм (Richarme – серебряные шлемы – riches armes),

Траншельон (Tranchelion – рука, рассекающая мечом льва – tranche lion) и отметил при этом, что есть гласные гербы, содержащие ещё более удалённые намёки на имя, требующие размышлений(45).

Он же упоминает о вполне реальной ситуации, когда возникало много гербов с одними и теми же элементами у домов, состоящих в родстве или в сеньориально-вассальных отношениях (более 80 бретонских родов, носящих горностая; почти столько же с просечными ромбами – гербами дома Роанов, ветви герцогов Бретонских, и гонтами дома Бомануар, одного из самых древних в герцогстве)(46). Но это скорее свидетельство второго этапа адаптации, а не возникновения гербов.

Есть в его предположениях и весьма сомнительные, как, например, то, что три орлика (alerion) в гербе Лотарингии представляют собой анаграмму Loraine(47), или когда приводит текст трактата о гербах Франсуа де Фоссе (в действительности трактата Бадо Аурео) о том, что крест в гербе – признак принадлежности к непривилегированным (ротюрье), следствие отсутствия всяких причин и оснований для какого-либо другого изображения в гербах(48).

Это последнее – забавное следствие распространённого в его время убеждения, что «геральдика и гербы – память о славных деяниях благородных предков». Гораздо интереснее его догадки о том, что надо учитывать перемену домом имени и что намёки гласного герба могут относиться к старому имени рода(49), или утверждение, что многие из событий и знаменитых деяний в качестве обстоятельств возникновения гербов – достаточно баснословны(50).

В основном эти же мысли, с некоторыми вариациями он воспроизвёл и в последующих своих книгах(51).

Одновременно с Менетрие работал знаменитый Ш. Дю Канж, автор трактата «О праве и бытовании гербов» (Du Droit et Comportement des Armes). В трактате, представляющем собой попытку научного подхода к феномену геральдики(52), заметен значительный перевес тем, касающихся проблем геральдики как системы над темами формального описания, которые сведены к минимуму.

От средневекового геральдического трактата сочинение Дю Канжа отличается прежде всего тем, что это не практическое или теоретическое руководство, а исследование. Для средневековых трактатов характерна безапелляционность, а Дю Канж говорит о возможности разных точек зрения.

Дю Канж считал что гербы – знаки и доказательства благородства(53), доказательства родства и мужской генеалогической последовательности(54), знаки собственности, сеньории и владения, а также показатель уровня достоинства и атрибут суверенитета. По его мнению, гербы произошли от изображений (devises) на щитах древних и из наследственных знаков (marques)(55).

Активность Ш. дю Канжа в области геральдики известна гораздо меньше, и хотя некоторые из его исследований средневековой геральдики изданы, основной его трактат, оцениваемый очень высоко(56), доныне остаётся в рукописи и потому практически никогда его аргументы не присутствуют в гербоведческих работах.

Так или иначе, на историографию проблемы оказали влияние труды К.-Фр. Менетрие, а не Дю Канжа. Таким образом, труд Менетрие представляет собой итог долгих, почти двухсотлетних попыток ответить на вопрос о происхождении гербов. Было бы логичным ожидать, что дальнейшее изучение этой проблемы пойдёт с учётом того, что достигнуто Менетрие.

Однако, как это нередко бывает, рассуждения Менетрие остались гласом вопиющего в пустыне для большинства, желающего найти один-единственный одномерный ответ на сложный вопрос. Поэтому неоднократно, в целом ряде трудов снова и снова присутствовал возврат к прошлым заблуждениям, к простым и неверным решениям и в лучшем случае наблюдался уход от ответа.

Суть метаморфоз

Суть метаморфоз, которые претерпела геральдика в XVI–XVII вв., была в том, что к началу XVIII в. гербы действительно стали атрибутом знати. Господствующим источником представлений о происхождении геральдики во Франции в XVIII в. стали многократно переиздававшиеся труды К.-Фр. Менетрие.

Французское гербоведение, передовое для XVII в., оказало влияние и на другие страны: в Испании Х. де Авилес вслед за К.-Фр. Менетрие связывал происхождение гербовых элементов и терминов с турнирной практикой, где «каждый мог показать свою ценность»(57), настаивая на том, что это относится не только к французам..

Однако и в самой Франции в XVIII в. существовало две геральдики: реальная, в то же время малоизвестная, и книжная, искусственная, мнимая – как факт интеллектуальной жизни, как история идей, как памятник общественного умонастроения. И это, характеризуемое двойственностью, отношение к геральдике общества XVIII в. хорошо отразила Энциклопедия Дидро и Даламбера.

В целом позиция Энциклопедии по вопросу о происхождении гербов по сравнению с Менетрие была очень архаичной. Она считала гербы древним изобретением, происходящим от носимых воинами всех времён боевых щитов. Изображения на щитах, а, следовательно, впоследствии и гербы, были вызваны к жизни необходимостью различения в гуще схватки.

Они были произвольными и свободными до того момента, когда Фридрих Барбаросса на турнирах в 1150–1160 гг. ввёл правила геральдики с тем, чтобы легче было узнавать благородство участников. В 1147 г. король Франции Людовик VII вместе с другими христианскими монархами совершили подвиги в Святой Земле, и потомки прославившихся предков пожелали навечно сохранить память об этом и ввели наследование гербов в семьях(58).

Законодательство Французской революции начиная с декрета 1790 г., отменившего гербы и титулы, инициировало кампанию по уничтожению гербов и надолго определила политическое место гербов и политический облик тех, кто пытался их исследовать.

Неожиданное воздействие на понимание геральдики оказали демократические революции 1820-х гг. Демократическая риторика и демократическая практика вызвали резкую ответную антидемократическую реакцию, в рамках которой гербы стали трактоваться как свидетельство извечного отсутствия равенства(59), что, разумеется, не могло не отразиться и на вопросе о происхождении геральдики – любые попытки отрицать нобилитетный характер её возникновения трактовались как демократические происки, а демократически настроенные авторы с удовольствием восприняли эту концепцию и начали ставить интерес к геральдике в вину – как попытку защиты сословного общества. Позволю себе напомнить, что, несмотря на узнаваемые черты, речь идёт не о России после 1917 г., а о западноевропейском обществе XIX в.

В XIX–начале XX вв. в вопросе о происхождении геральдики не было создано почти ничего достойного научного внимания, за исключением фундаментальной «Истории геральдики» Г. Зайлера и исследования Д.Н. Егорова(60).

Даже такой искушённый знаток средневековых печатей, как Ж.-Т. Раадт, знавший и практику присоединения к патрониму «земельного имени», и использования гербов сеньорий, и наличие нескольких гербов в одной семье и у одного человека(61), тем не менее, посвятил происхождению гербов отдельную главку, где уверял, что появление гербов имеет исключительно материальную причину и связано с введением в доспех топхельма(62).

В основном оба существовавших направления – нобилитетно-любительское и научное дружно воссоединялись в неответе на этот вопрос. К началу XX в. решение или, точнее, отсутствие решения проблемы, сводилось к трём основным концепциям: 1) непосредственная филиация от древнейших времён до гербов XVII в., которой придерживались авторы Средневековья и XVI в.; 2) любимое в XIX в. заимствование с Востока (последующие исследования показали, что арабы ввели в бытование гербы позже европейцев); 3) эволюция доспеха между концом XI и серединой XII вв. и появление закрытого шлема.

Очевидно, что в проблеме происхождения гербов, во всех её вариантах решения, само происхождение было закрыто. Позднее Средневековье отодвигало происхождение свойственного ему института ко временам и образу Юлия Цезаря, эрудитские исследования – во времена ещё более отдаленные. Концепция заимствования с Востока уводила решение за пределы Европы, то есть за пределы знакомого пространства – в область проживания песьеглавцев, антиподов и прочих чудес.

Одна из наиболее реалистичных для конца Средневековья (XV в.) – изобретение закрытого шлема – гениальна для того времени, поскольку пыталась опираться на материальные источники и допускала саму возможность перемен.

Благодаря своей простоте и образности она оказалась необыкновенно, сверхъестественно живучей. Наиболее современная версия, связывающая происхождение гербов с войной и турнирами (начиная с Менетрие и Лабурёра) тоже практически говорила об их первом зафиксированном появлении, а не о происхождении.

И гербоведение в очередной раз зашло в тупик.

Период после Первой мировой войны удалил геральдику из университетского образования и сузил число тех, кто посвящал свои труды этой области истории. Это время стало периодом накопления и нового обращения к источникам. Из крупных работ, сделанных к середине XX в., заслуживают внимания немногие: это, во-первых, серия исследований Луи Були де Ледэна(63), во-вторых, книга Энтони Уагнера «Герольды и геральдика в Средние века»(64), где исследованы многочисленные памятники героического эпоса (chansons de gestes) и собрано много ценных свидетельств, в основном по второй половине XII в., и, наконец, учебник (весьма условное название!) Дональда Гэлбрейса, который рассмотрел практически все традиционные геральдические источники XII в. (преимущественно печати) (65).

В 1946 г. увидело свет научное исследование Реми Матьё, сделанное во время Второй мировой войны(66). В относительно кратком освещении проблемы происхождения геральдики (явно не основной темы исследования) Матьё отметил, что, хотя после 1130 г. гербы в феодальной Европе распространились почти повсеместно, оно не были ни постоянными, ни наследственными, а начали становиться таковыми только во второй половине XII в., когда рыцари (далеко не все) принимали гербы, которыми пользовался отец, изменяя их или оставляя без изменений(67).

Этим он объясняет существование многих – и притом разных – гербов в одной семье: пока принцип наследования не был признан, братья свободно брали совершенно разные гербы(68).

Матьё отметил, что наряду с этим имела место ситуация наличия одинаковых гербов у разных семейств, не находившихся в родстве и предположил, что все они были вассалами одного сеньора, герб которого и носили (например, свидетельство поэмы Ille et Galeron ок. 1157 г., где сеньора сопровождают 30 рыцарей, у которых у всех на щите один лев).

Матьё считал, что гербы вначале представляли собой исключительно военные различительные знаки(69) и в качестве гипотезы высказал мнение, что первоначально только сеньоры, способные вести за собой воинский контингент, имели собственные гербы (возможный аналог иберийским senhores de pendão y caldera), а вассалы и арьер-вассалы меньшей значимости своих гербов не имели и носили гербы их непосредственного сеньора или их общего сюзерена(70).

Матьё признал ограниченность сигиллографических источников: печати основательно распространились только в конце XII в., печатей с гербами вплоть до середины XII в. неизвестно. Самая ранняя французская точно датированная печать, которая может считаться печатью со щитом и гербом, это печать сенешаля Франции Рауля I де Вермандуа – «шахматное поле» – на хартии 1146 г.

Означает ли это, задаёт вопрос Матьё, что гербов до этого не существовало? Без изучения нарративных и литературных источников с точки зрения происхождения герба ответ невозможен.

Желательно, чтобы проблема была исследована под новым углом зрения на основе не изображений, а текстов, но это задача трудная и неблагодарная, а результаты могут оказаться весьма незначительны(71). Это было написано в далёком 1946 г.

Мишель Пастуро, виднейший современный исследователь геральдики, естественно, не мог обойти своим вниманием вопроса о происхождении гербов. Он, как историк-медиевист по образованию, казалось бы, должен был с лёгкостью соотнести возникновение гербов с социальной реальностью XII в. и вопрос был бы решён. Однако всё оказалось не так просто.

Ещё в 1976 г. он отмечал, что, несмотря на множество исследований, посвящённых этому вопросу, проблема далека от ясности. Главной причиной он полагал комплексность общей для всей средневековой цивилизации проблемы, которая требует комплексного, а не раздельного использования источников(72).

Три уровня проблемы

Средневековые трактаты однозначно отвечали на вопрос о функции гербов и Пастуро вслед за средневековыми трактами считает гербы знаками социального распознавания и полагает, что система сложилась из разнородных ранее существовавших визуальных элементов, в первую очередь разного уровня знамён(73).

Но поскольку сама геральдика возникла не в эмблематической пустоте, в этой проблеме есть аспект изучения догеральдического фона, то есть эмблематического пространства Европы до XII в. – по состоянию источников очень трудно реконструируемого. Речь идёт не о военных знаках(74), а об обозначениях, визуальных признаках родовой принадлежности и статуса.

Пастуро сформулировал три уровня проблемы появления геральдики: иконографический (изображения), технический (складывание правил блазона) и социо-юридический (кто именно носил гербы в XII в., формирование их наследственного характера), и первые два в 1976 г. он считал практически решёнными, в отличие от третьего(75). Спустя двадцать лет Пастуро, отметив, что проблема происхождения гербов по-прежнему занимает исследователей геральдики, снова вернулся к ней.

Согласно Пастуро первые гербы появились тогда, когда западное общество пересматривало все свои структуры – семейные, социально-юридические, религиозные и профессиональные – и все они испытывали нужду в более многочисленных и более точных, чем раньше, знаках, марках, кодах.

Все построенные на цвете системы репрезентации испытали глубокие перемены; в иконографии усилились идентификация и подчеркивание иерархического места изображаемого персонажа за счет дополнительных признаков(76).

Появление гербов в обществе в момент его структурирования было социокультурным фактом, не изолированным от остальной социальной жизни. Непосредственную материальную причину появления гербов Пастуро видит в изменении доспеха в конце XI–середине XII вв. и помещения на щит различных изображений(77).

Однако, хотя эволюция воинского снаряжения ок. 1100 г. не делала воинов менее узнаваемыми, чем раньше, надо признать, что этот новый, гербовый способ распознавания сражающихся выразил социальные изменения более глубокие, и геральдика появилась бы всё равно, в том или ином виде(78).

В 1981 г. в Италии прошёл международный коллоквиум, специально посвященный проблеме происхождения гербов(79). Несмотря на то, что на большинство пресловутых вопросов окончательных ответов не было найдено, он стал констатацией состояния изучения вопроса: гербы родились не на Востоке, не в Византии, а исключительно на европейском Западе и только на материале Западной Европы надо изучать эту проблему(80).

Коллоквиум показал, что необходима международная кооперация этих исследований. Главное, что характеризует сейчас ситуацию в изучении этой проблемы, это отсутствие национально или регионально ориентированных устремлений исследователей(81).

Время возникновения гербов

Время возникновения гербов сегодня относительно ясно. Это представлял себе ещё искушённый в этих вопросах Жак д’Амрикур, по своей должности секретаря Совета знати, занимаясь генеалогией и прочими подобными делами. Он, конечно, не современник, он автор конца XIV в., но он не нашёл родовых гербов во Фландрии ранее второй половины XII в., о чём писал в «Зерцале знати Эсбе» (§2). Пастуро считает поиски более точной даты начала гербов позитивистским абсурдом(82).

Гербы появились в 1120–1130 гг. и распространились практически по всей Европе после 1150–1160 гг. Во второй трети XII в. во Франции гербами пользовались только династы и крупные февдисты, после 1160-х гг. их усвоили шевалье-баннере и в конце века начали усваивать простые рыцари(83). После 1180 г. распространение геральдики в Англии и на землях между Луарой и Рейном шло быстрее, чем на остальном Западе.

Первыми носителями гербов стали представители знати, участвовавшие в турнирах. Насколько однородными были изображения, ставшие впоследствии тем, что назвали гербами, сказать трудно. Скорее всего, этой однородности не было. Во всяком случае, системой они не были.

Возникновение гербов было не одномоментным актом, а процессом, результатом совокупности потребностей и обстоятельств, различного рода изменений. Изображение становилось гербом не сразу, а изображения, попадавшие в первые гербы в XII в., не изобретались специально для гербов, а уже в течение долгого времени были на Западе весьма обычными(84).

О настоящих гербах можно говорить начиная с момента употребления в гербе одной и той же фигуры одним и тем же персонажем постоянно, и когда эти фигуры стали делаться по некоторым правилам, то есть не ранее середины XII в.(85) Они получили некий обобщающий признак, перекочевав со знамён и всех прочих мест бытования – на щиты.

Собственно, и мы вычленяем присутствие герба в визуальном пространстве именно таким образом, обращая своё внимание на наличие щита. Затем в связи с потребностями устного блазонирования, то есть необходимостью описывать картинки вербально, они стали упорядочиваться с точки зрения их изобразительного состава и правил отображения. Формирование правил связано с участием герольдов в этом процессе, первое упоминание о которых относится к 1173 г.(86). Вот тогда это и начало превращаться в систему геральдики.

Если бы она оказалось исключительно военной различительной системой, геральдика бы так и осталась в пределах военного мужского сообщества, то есть, даже учитывая всю важность военного сословия в средневековом обществе – в пределах узкого круга.

Со второй половины XII в. они уже распространились и среди тех, кто не принимал никакого участия в феодальных войнах – на женщин: это печать Роэз де Клар (ум. 1156), Агнесс де Сен-Верэн (1188), противопечать Матильды (Маго) Португальской графини Фландрской (1189) с отцовским гербом(87).

Сам по себе факт этого распространения, сами дамские гербы XII в – свидетельство по меньшей мере того, что гербы военную сферу как единственное прибежище покинули очень быстро. Гербами начали пользоваться клирики, свою визуализацию освоили и стали выносить на щиты (в печатях) города, вслед за ними потянулись в XIV в. купцы, ремесленники и все прочие.

Распознавание социальных отличий необходимо в тех условиях, когда от этого распознавания зависят жизнь, от типа реагирования на них – благосостояние и другие сущностно, жизненно важные составляющие биологической и общественной жизни людей. И относящиеся к ним «знаки репрезентации находятся в соответствии с социальной действительностью»(88).

Следовательно, ни о каком едином источнике происхождения геральдики речи идти не может.

А может идти о целом ряде сфер общественной коммуникации, где потребность в обозначении возникает, и где она действительно реализуется посредством визуализации: это родовое имя, должностные функции, держание фьефа, право на участие в турнире, и ещё некоторые. Обозначение этих сфер общественной коммуникации может указать пути решения старинной проблемы.

Одним из возможных направлений исследований является изучение формирования комплекса новых представлений о роде. В XII в. не только в обществе в целом, но и в природе семьи произошли фундаментальные перемены, которые проявились и в системе имен, и в особом повышении роли предков.

В отличие от старой семьи, мыслимой как круг приближенных, друзей и единокровников (familia), сознание семей знати XII в. начало группироваться вокруг идеи рода-династии (lignage)(89). Непременным условием, без которого не существует родового сознания, стало наличие действительного или изобретенного героического предка-основателя(90).

Наряду с этим в формировании родового сознания важную роль играло наличие земли и построенного на этой земле замка, как правило, всё тем же предком-основателем. Легенда об основании рода, связанная с героической или необыкновенной личностью основателя, с тем, кто первым разместился на этой земле, построил замок, заложил основы благополучия рода, стала важной частью комплекса родовых представлений.

Вполне возможно, что основное влияние на это оказало формирование наследуемых владений. Если репрезентация рода была прежде всего репрезентацией передачи земли, то это был основополагающий принцип генеалогической памяти: вне семейного держания терялась фамильная память(91).

На этой основе начала складываться новая аристократическая семья, линьяж, группирующаяся вокруг семейного имени – cognomen – которое, как правило, представляло собой название земельного держания и замка. Практически существование линьяжа чаще удаётся проследить в среде привилегированного сословия, знати, но разветвленные линьяжи возникали и в среде городского патрициата, близкого по образу жизни и сознанию к знати.

И патрицианские линьяжи тоже стремились к обладанию внешними признаками благородных родов, в пределах, допускаемых законодательством, подражали им в одежде, носили гербы. Идея рода, эмблематически выраженная в ставших родовыми гербах, отражала в миниатюре всё общество, от больших родов до самых маленьких(92).

Вряд ли случайно самые ранние гербы появились в момент изменения антропонимических практик и начала формирования первых патронимов(93). В начале XIII в. целый ряд значительных французских и английских линьяжей, связанных между собой родством в 4-м, 5-м или даже 6-м коленах, но восходящих к общему предку, жившему до появления гербов, тем не менее, носили в своих гербах одну и ту же фигуру или одни и те же цвета(94).

Генеалогия десяти различных родов в XIII в. носивших гербами двух противообращённых рыб, показывает, что все они восходят к графу де Бар Тьерри II (ок. 1045–1103) и герб оказывается их родовой гласной эмблемой(95).

Это же касается редкого в ранней геральдике сочетания золота с синим, встречающегося в гербах потомков короля Франции Роббера II Благочестивого (972–1031) – королей, графов Дрё, герцогов Бургундских, дофинов Вьеннских, де Бомон и других(96).

Если идентичность основана на родстве, то и появление гербов связано со складыванием этой идентичности, после чего они, как выразившие её знаки, полноправно вошли в комплекс родовых представлений, и именно с этими гербами выезжали за пределы своих сеньорий рыцари XII в.

Но если известно, что огромную роль в складывании идентичности рода играли его земельные владения и само родовое имя представляло собой название их сеньории, то что должны были представлять их гербы при выезде за пределы своих сеньорий?

Ещё Менетрие отмечал, что отдельный род гербов составляют гласные гербы, относящиеся к названиям фьефов или основных земель(97). Р. Матьё считал, что гербы, исключительно военные различительные знаки, в то же время были связаны с сеньорией и составляли эмблему фьефа в большей степени, чем индивида. И изображался этот знак фьефа на знамени сеньора этого фьефа(98).

В 1951 г. в Лионе, старинном центре появления разных геральдических теорий и их критики, Р. Шабаном была защищена диссертация(99), одним из основных тезисов которой была связь герба с землей(100).

Действительно, в целом ряде случаев на «конных» печатях гербы, изображённые на щите всадника и на знамени или попоне коня – не одни и те же. Гербы на щитах, как правило, характеризуются как родовые, в отличие от тех, что на попоне и на знамени(101).

Затруднительно судить об этом на материале источников XII в., но в XIII в. ношение двух различных гербов уже соотносится с двумя различными фьефами владельца печати(102). О том, что на знамёнах, в отличие от щитов, изображались гербы владений, свидетельствует Гербовник братства Сантьяго в Бургосе(103).

Исследование фамилий министериалов, которые зафиксированы в Цюрихском гербовнике показывает, что и в XIV в. держания даже скромного фьефа было достаточно для того чтобы иметь другой герб(104). Благородное держание земли служило признаком благородства, и обладание земельными владениями являлось ключевым шагом в возвышении министериалов и открывало им доступ на нижние ступени благородного сословия(105).

Дело общественное

Стремление обозначить себя, как все, гербом – дело общественное, но избрание его конкретного изображения, рисунок этого герба – дело частное, дело рода. Поэтому оно плохо отразилось в сравнительно немногочисленных публичных документах и других источниках первой половины XII в. Рыцари выезжали на турнир и на войну уже с готовыми гербами.

Они выезжали из своих владений, то есть мест, где все их прекрасно знали (в социальном смысле) и где никаких визуальных признаков для распознавания им не было нужно. Во внешнем мире они попадали в среду, где это распознавание становилось необходимым и представали под гербами. Но что могло стать основой их гербов? Ведь их держания представляли собой достаточно простую, не изощрённую структуру.

Самым ценным после христианской веры и помимо представлявших только практическую ценность крестьян было только одно – их держание, их земля. Социальное качество рыцарей не существует и не проявляется вне сеньориального, то есть почти всегда земельного владения. Это и суверен с «незапамятными» правами, и вассал, только получивший в держание кусочек земной поверхности.

Это принцип включения обоих в иерархию; вне условного владения землей их социально – нет, не существует. Без земли – они вообще никто. Вот эту землю они и обозначали в самых древних формах бытования гербов – на знамёнах всех видов. Изобильная иерархия и номенклатура средневековых знамён говорит о том, что знамёнам они придавали очень большое значение.

Связь ранних гербов с фьефами отмечает и Пастуро(106). Для периода до 1160 г. изображение на знамени, причём постоянное для держателей одного и того же фьефа, он считает более стабильным, чем индивидуальное на щите и полагает, что именно знамённые, как ни парадоксально, оказали наибольшее влияние на формирование гербов(107).

Возможно, что ранние гербы соотносились менее тесно с их обладателем, чем с землей, меняя хозяина вместе с хозяином земли. Эмблемы на щитах, чей выбор был чаще делом вкуса, чем символических конструкций и предпочтений, были личными или семейными, а на знамёнах – более общими, коллективными, принадлежащими не тому, кто им пользовался, а фьефу, который он только держал(108).

Но эту связь знамени с землей следует дополнительно и целенаправленно подтвердить исследованиями на примерах истории конкретных родов. То, что имя происходит от имени фьефа – в принципе даже не нуждается в доказательствах, но механизм, формы этой связи не вполне ясны. Вполне возможно, что связь герба и земли – не прямая. Сначала возникает связь обозначения земли и имени, а затем уже формируется как выражение имени – герб. Отсюда так много гласных гербов.

В то же время и это не единственный перспективный путь. Вышесказанное не снимает ещё одного вопроса: почему эти приезжавшие на турниры, в целом довольно малограмотные персонажи, в сущности, довольно простые сельские сеньоры, считали, что вполне могут быть репрезентированы гербами? При этом мы не забываем о турнире, как о смотре принадлежности к благородному военному сословию, в котором, судя по запретам для горожан, участие было важнее победы. Речь идёт о побудительном мотиве, об импульсе, который подвигал их на это.

По всей вероятности придумывали сеньорам гербы те же лица, кто занимался этим много позже, в XIV в. – местные клирики разного уровня. Возможно, что с ними связано и распространение побудительного мотива. Можно предположить, что у истоков этого импульса было нечто общее для всего средневекового общества. А что, при сохранении всех региональных различий, могло быть общим для этого общества, кроме церкви и её позиции?

Начало процесса геральдической визуализации возникает спонтанно, как единое движение, и развивается – по историческим меркам – как взрыв. Какими идеями могла быть спровоцирована, а затем им подчинена тотальная визуализация, выразившаяся в том числе и в гербах? В обществе XII в. церковь вполне могла обеспечить единство целеуказания и исполнения. М. Бедос-Резак попыталась отыскать механизм, позволивший от схоластических дискуссий перейти к конкретной визуализации(109).

Вкратце суть схоластических споров XI–XII вв. такова: Господь сотворил Адама из глины по своему образу и подобию. Но если Адам есть слепок с образа Божия и по нему мы можем адекватно судить о его создателе, то и печать, изображение, рисунок, оттиснутые в мягком материале воска, подобном глине, дают полноценную возможность судить о социальной природе человека.

Личность присутствует в образе печати не фактически, но реально, также, как Господь в таинстве евхаристии. Подробнее позиция М. Бедос-Резак развернута в её новейшей монографии(110), посвящённой средневековому обозначению личностной идентичности.

Это касается изображения в целом, но отдельного большого значения самого цвета отрицать тоже нельзя. Если Сугерий (ок. 1081–1151) в своём известном высказывании «тусклый ум поднимается до истины посредством того, что материально»(111), выразил общую духовную позицию, то вполне возможно, что отношение к цвету распространялось в христианском обществе именно из стен церкви.

Поэтому, особенно если вспомнить полемику прелатов-хромофилов и прелатов-хромофобов внутри церкви, сторонников предельной изобразительности и сторонников полного отказа от неё(112), вполне возможно предположить, что григорианская, или как ее называют, клюнийская реформа XI вв. наряду с богослужебной регламентацией цветов дала обществу и эмблематически регламентированные цвета.

Вряд ли можно надеяться на обнаружение вышедшего из-под пера клюнийцев специального сочинения на эту тему, но рассыпанные в ряде полемических апологетических, нарративных произведений замечания, возможно, сложатся в стройную картину(113) и удастся хотя бы обозначить общий императив, который, распространившись в обществе, заставил сельских сеньоров стремиться к визуализации. Но это, касаясь в первую очередь цвéта, имеет отношение к геральдике в принципе.

Возможно, что это тот отправной пункт, который послужил основой для многочисленных европейских клириков говорить о возможности соотнесения картинки, изображения – с образом обладателя, и в конечном счёте приведший к возникновению множества разных изображений и визуализаций, впоследствии ставших гербами и сложившихся в систему, называемую нами сегодня – геральдикой.

Вот, по меньшей мере, три взаимосвязанных, но, безусловно, не единственных пути решения проблемы происхождения гербов. Что же касается самого вопроса об их появлении, то констатировать можно одно – простых, одномерных ответов на этот вопрос больше не будет. И, кроме того, более чем сомнительно, что настоящее решение проблемы доступно одному исследователю.

Проблема предстаёт как комплексная и требует комплексного подхода – объединённых усилий специалистов не просто по генеалогии, но по истории европейских родов, специалистов по аграрной истории XI–XIII вв., специалистов, разбирающихся в религиозной ипостаси средневековой культуры, средневековой антропонимике и топонимике, исторической географии XII в. на уровне приближения к максимально мелким сеньориям, и другие.

Среди этих других безусловно должны быть специалисты-филологи, знатоки текстов XI–XIII вв. То, что решение имеет смысл искать именно в текстах, обращаясь к нарративным и литературным источникам, связано с тупиковостью изобразительных источников. Они очень неразговорчивы. На литературные источники обращал внимание уже Менетрие(114), приводя, но не анализируя их. Первым, кто с большим исследовательским вниманием с точки геральдики отнёсся к текстам, был Г. Зайлер. Вслед за ним – Л. Були де Ледэн.

На примере «Романа о Трое» анализировал геральдические обычаи XII в. П. Адан-Эвен(115). Серьёзным этапом стала работа Дж. Бролта, опубликовавшего в 1972 г. словарь раннего блазона на основе блазонных гербовников и текстов(116). Исследователи анализируют также геральдический материал в «Троянской войне» Конрада фон Вюрцбурга(117).

Понимание генезиса геральдики

В понимании генезиса геральдики очень трудно проследить возникновение герба, то есть тот момент, когда из реального изображения на щите герб отделяется от военной и нобилитетной сферы своего возникновения и становится сложной эмблемой, обозначающей целый комплекс социальных и культурных понятий.

Герб, зачастую используя старую форму щита, по содержанию, смыслу, использованию изменился до неузнаваемости – и в принципе в щите нуждается очень мало.

С самого начала щит, щитовое изображение – только одна из многих форм существования эмблемных изображений, пожалуй, наиболее унифицированная, общая, способная сохраняться в отличие от разнообразных котт, попон, чепраков и тому подобного, ветшающих, приходящих в негодность после очень небольшого количества боёв и турниров. И, вероятно, была разница между парадным или турнирным щитом (с изображениями) и боевым, без всякого рисунка.

Очевидно, что в выборе гербов XII в. не было ничего эзотерического, это были эмблемы, но не символы(118). Но если немалая часть современных люди верит в то, что определённые рисунки татуировки могут сделать человека неуязвимым и особо благоприятно влиять на его судьбу, то почему отказывать в этом людям европейского Средневековья, которые представляются в своем отношении к гербам и прочей различительной эмблематике гораздо более прагматичными?

Понимание раннего генезиса геральдики требует сочетания, одновременно использования визуальных и текстовых источников, приходится вербально анализировать визуальный по форме феномен. Вместо того чтобы замыкаться в пределах геральдики, надо анализировать её факты во взаимодействии со всеми прочими фактами истории средневекового мира.

Для решения проблем геральдики надо использовать весь накопленный медиевистикой материал, весь терминологический аппарат, и если нельзя в терминах исторической науки объяснить исторический феномен, то его нельзя объяснить и никак иначе. А сам он в таком случае либо не исторический, либо не существует вовсе.

Если какое-то явление не поддаётся объяснению с позиций существующего знания, то это можно рассматривать как сигнал, что какая-то область исторического знания нуждается в корректировке.

Поэтому для того, чтобы понять феномен возникновения геральдики как феномена средневекового мира надо выходить из рамок самой геральдики. Появление геральдики связано не с какими-либо особенностями восприятия европейцев, а с особенностями европейской цивилизации. Очевидно, что факты истории геральдики должны найти целый ряд контактов с особенностями XII в. – аграрными, социальными, духовными.

Геральдика – настолько разнородная в своём начале, что не всегда и очевидна принадлежность её памятников именно к ней – не только плоть от плоти средневекового общества, но и является системой и обладает системообразующими признаками, то есть связана с ним многочисленными и многообразными нитями. Одновременно неплохо было бы уточнить, в чём суть трансформаций XI в., благодаря которым в начале XII в. появились гербы и затем геральдика.

Конечно, геральдика – не полное зеркало социокультурного пространства большой, включающей и Восточную, Европы, а только часть его, но и часть изображения, верно увиденная, может отразить целое. Европейцы XII в. изобрели новый способ видения мира и обретение ими визуального способа видения социальной и культурной структуры общества после 1100 г., когда геральдика объяснила своему времени мир человеческого общества на доступном всем языке гербов, стало для Европы колоссальным прыжком вперёд.

Впервые опубликовано:

Черных А.П. Появление гербов как проблема гербоведения и истории XII века // Средние века: исследования по истории Средневековья и раннего Нового времени. Вып. 74(3–4). Ин-т всеобщей истории РАН. – М.: Наука. 2013. С. 124–149.

Примечания

(1) Трактат Бартоло ди Сассоферрато «О знаках и гербах» (вступ. статья, перевод). //Средние века. Вып. 52. М., 1989. С. 313.
(2) Черных А.П. «Древо Битв» как источник по истории геральдики. Вступ. статья и перевод //Нумизматика на рубеже веков. Нумизматический сборник. Часть XV. Труды Государственного Исторического музея. Вып. 125. – М., 2001. C. 118.
(3) Guardiola J.B. Tratado de nobleza, y de los titulos y ditados que oy dia tienen los varones claros y grandes de Espana [...] compuesto por Iuan Benito Guardiola [...]. Madrid, 1591. Fol. 33r.
(4) Черных А.П. Антонио Агустин и его «Диалоги о гербах» [с приложением перевода первого диалога и комментариями] // Европа. Международный альманах. Вып. X. Тюмень, ТюмГУ, 2011. С. 208–209.
(5) Le Laboureur C. Discours de l’origine des armes. Lyon, Guillome Barbier, 1658.
(6) Ménestrier Cl.-Fr. Origines des armoiries. Paris, 1680. Первое издание – 1671.
(7) Ibid. P. IV.
(8) Ibid. P. 3.
(9) Ibid. P. 4.
(10) Ibid. P. 5.
(11) Ibid. P. 10.
(12) Ibid. P. 11.
(13) Ibid. P. 12.
(14) Ibid. P. 13.
(15) Ibid. P. 14.
(16) Ibidem.
(17) Ibid. P. 15.
(18) Ibid. P. 16–17.
(19) Ibid. P. 19.
(20) Ibid. P. 30.
(21) Ibidem.
(22) Ibid. P. 32.
(23) Ibid. P. 33.
(24) Ibid. P. 36.
(25) Ibid. P. 37.
(26) Ibid. P. 41.
(27) Ibid. P. 49.
(28) Ibid. P. 50.
(29) Ibid. P. 131.
(30) Ibid. P. 53.
(31) Ibid. P. 56.
(32) Ibid. P. 54–55.
(33) Ibid. P. 61–63.
(34) «Clipeus, leunculos aureos ymaginarios habens, collo ejus suspenditur». Jean de Marmoutier. Historia Gaufredi, ducis Normannorum et comitis Andegavorum //Chroniques des comtes d’Anjou et des seigneurs d’Amboise. Éd. L. Halphen, R. Poupardin. Paris, 1913. P. 179. Цит. по: Mathieu R. Le système héraldique français. P., 1946. P. 18.
(35) Ibid. P. 66.
(36) Ibid. P. 70.
(37) Ibid. P. 109.
(38) Ibid. P. 110.
(39) Ibid. P. 78.
(40) Ibid. P. 115.
(41) Ibid. P. 75, 108–109.
(42) Ibid. P. 136.
(43) Ibid. P. 137–138.
(44) Ibid. P. 139–141.
(45) Ibid. P. 148.
(46) Ibid. P. 221–233 et passim.
(47) Ibid. P. 149.
(48) Ibid. P. 307–308.
(49) Ibid. P. 150.
(50) Ibid. P. 166.
(51) Ménestrier Cl.-Fr. Science de la noblesse ou nouvelle metode du blason. Paris, 1691. P. 2–5. С 1696 по 1780 гг. выдержало около 30 переизданий.
(52) Черных А.П. Трактат Дю Канжа о геральдике: структура и проблемы. Тезисы доклада //Четвертая всероссийская нумизматическая конференция в г. Дмитрове 22–26 апреля 1996 г. Москва, ИВИ РАН, 1996. C. 67–68.
(53) BN Fr. Ms. 9466. f. 298v.
(54) BN Fr. Ms. 9466. f.185 r–188v.
(55) BN Fr. Ms. 9466. f. 2r, 298r.
(56) Pastoureau M. L’apparition des armoiries en Occident. État du problème // Bibliotheque de l’école des chartes. 1976. T. 134. P. 284. Note 3.
(57) Avilés, Marqués de. Ciencia Heroica reducida a las leyes del Blason. T. 1–2. Madrid, 1992. T. I. P. 11.
(58) Recueil de planches, sur les sciences, les arts libéreuax, et les arts méchaniques, avec leur explication. Blason Art héraldique. Paris. Переиздано в Туре в 2001. P. 1.
(59) См. например, Piferrer Fr. Tratado de heráldica y blason. Madrid, 1855.
(60) Егоров Д.Н. Материал геральдический // Signum. Центр гербоведческих и генеалогических исследований. Вып. 4. М., 2009. С. 19–95.
(61) Raadt J.-Th. de. Sceaux armoriés des Pays-Bas et des pays avoisinants: Belgique, royaume des Pays-Bas, Luxembourg, Allemagne, France: recueil historique et héraldique. Bruxelles, 1897–1903. Vol. 1–4. Vol. 1. 1897. P. 50–61.
(62) Ibid. P. 56.
(63) Bouly de Lesdain L. Études héraldiques. Vol. 1–2. Paris, 1979–1983.
http://providenie.narod.ru/RenderedImage.png (64) Wagner A.R. Heralds and heraldry in the Middle Ages: an inquiry into the growth of the armorial function of heralds. Oxford, 1939.
(65) Galbreath D.L. Manuel du blason. Lausanne, 1942. Ch. 1.
(66) Mathieu R. Le système héraldique français. P., 1946.
(67) Ibid. P. 15, 18.
(68) Ibid. P. 21.
(69) Ibid. P. 25.
(70) Ibid. P. 22.

Помочь, проекту
"Провидѣніе"

Одежда от "Провидѣнія"

Футболку "Провидѣніе" можно приобрести по e-mail: providenie@yandex.ru

Застолби свой ник!

Источник — http://sovet.geraldika.ru/