<embed type="application/x-shockwave-flash" wmode="transparent" src="http://providenie.narod2.ru/providenie1.swf" height="186" width="186">
• Посм., ещё видео
Однако в этой работе есть главное. Привлекая обширный исторический материал, Ортега-и-Гассет еще раз напоминает всем нам о том, что а) превращенное коммунистами всех мастей в синоним равенства слово «социализм» первоначально имело абсолютно противоположный, чисто монархический смысл, б) вполне нормальный с точки зрения легитимизма термин «конституция» получил богоборческое звучание лишь благодаря масонским проискам XVIII ст., в) выражение «конституционная монархия» никогда не означало понятия, для самодержавной Царской Власти враждебно-ограничительного, а переводилось как «устройство общества - Монархия», г) демократия даже в эпоху так называемой «классической античности» традиционно считалась преизрядной мерзостью, д)
Сенат всегда был не антиподом, а верным помощником и опорою Законных Государей в Риме, е) сама история Вечного Города, даже в периоды господства там консулов, трибунов, квесторов и преторов, была гораздо более монархической, чем мы теперь себе представляем.
Тем самым вырывая главные терминологические жала из зловонной пасти гидры мировой революции, которыми эта последняя отравляет окружающий мир вот уж более тысячи лет.
Роялистъ
Теория политической легитимности Хосе Ортеги-и-Гассета(1883–1955) изложена в его труде на историческую тему – «Одна интерпретация мировой истории». Однако эта теория основывается на социологической системе философа, представленной, главным образом, в работах «Идеи и верования» и «Человек и люди».
Книга «Одна интерпретация мировой истории» впервые была издана посмертно в 1960 г. в Мадриде и представляет собой 12 лекций, посвященных критике монументального труда английского историка и эллиниста Арнольда Тойнби «Исследование истории»,прочитанных в 1948–1949 гг. в Мадриде. Центральной темой этих лекций является «анализ жизни, превращенной в нелегитимность».
Этот анализ Ортега делает на основании «двух гигантских примеров, каковыми являются времена упадка Римской Республики и сегодняшние времена»(1).
Ортега особенно подчеркивает, что, согласно гипотезе Тойнби, субъектами истории являются цивилизации, или "большие общества", каковых за всю историю человечества было всего около двух десятков. (Из них продолжают существовать, согласно Тойнби, всего лишь пять: западноевропейская, восточноевропейская, исламская, индийская и дальневосточная.) (Справедливости ради следует отметить, что подобная теория впервые была выдвинута крупным русским мыслителем Н. Я. Данилевским, хотя я думаю, что Ортега этого не знал – Автор)..
Разделяя такую точку зрения, он возражает Тойнби по отношению к его гипотезе о жизненных циклах отдельных цивилизаций и их «отцовско-сыновней» преемственности. Ортега оспаривает этот детерминистический подход к жизненному циклу цивилизаций, ранее высказанный Шпенглером. Философу чуждо само понимание предопределенного чередования разных исторических «формаций», ставшее модным под идеологическим засильем исторического материализма.
Ортега утверждает, что строгий научный анализ применим к истории только одного государства: Римского, поскольку это единственное крупное государство, начало и конец которого нам хорошо известны. Научный анализ исторических процессов возможен лишь при условии «осциллирующего» созерцания всего исторического процесса, от начала до конца.
Наш глаз наблюдателя, говорит Ортега, должен скользить по всему историческому периоду изучаемого явления, постоянно и многократно возвращаясь туда и обратно. Иллюстрируя эту свою теорию, Ортега анализирует историю Римского Государства. Своего рода побочным продуктом анализа и является теория Ортеги о политической легитимности, подкрепленная его собственной социологической доктриной.
Эта блестящая теория, соединившая историю, социологию и политику, демонстрирует понимание психологии римского менталитета, что особенно важно для точного научного определения ряда римских политических терминов, которыми продолжает пользоваться и современная цивилизация. Среди них не последнее место занимает легитимность.
Для того чтобы определить каждую из цивилизаций, необходимо уточнить ее протяженность во времени и пространстве. Тойнбии Ортега начинают этот анализ с западноевропейской цивилизации, конец которой еще не известен, ибо она пока не кончилась. Однако известно её начало – конец греко-римской цивилизации, которому предшествовал период великолепия Римской Империи, которую Тойнби называет «универсальным государством».
Ортега подчеркивает большое значение, придаваемое Тойнби такому «универсальному государству», прототипом и образцом какового «для Тойнбии для кого угодно» является именно Римская Империя. Это и есть центральная тема труда Тойнби, говорит Ортега, и посему на нее надо обратить особое внимание.
Наибольший интерес в этой связи представляет вопрос: почему эта цивилизация (и вообще всякая цивилизация) приходит в упадок и в конечном итоге гибнет? Тойнби считает, что главной причиной упадка и последующей гибели является «раскол в душе» той или иной цивилизации. Однако Ортега заявляет, что следует рассматривать «подобную действительность в свете идеи нелегитимности», ибо нелегитимность в конечном счете ведет к упадку.
Таким образом, суть истории постигается с помощью понятий «легитимность» – «нелегитимность». Исходя из этого, Ортега и предлагает свою собственную теорию легитимности, которая одновременно является его теорией общества.
Такой «приготовитель», «направитель» или «управитель» (в том смысле, что он может справиться с делом) на архаической латыни назывался «imparator»или «imperator». Ортегаотмечает, что самый древний из поэтов Рима Ennius употребляет слово «induperator», которое уже в его время считалось очень архаичным. На близком к латыни языке племени осков такой лидер назывался «embratur» (2).
Так в обществе появляются временные лидеры. Они являются вождями первых недолговечных государственных образований до тех пор, пока не исчезает опасность или не кончается сражение. С момента появления лидеров и начинается общество как таковое, ибо масса людей, до того бывшая аморфной, получает новую структуру, состоящую из предводителя и его последователей.
Ортега считает, что от слова «следовать» (по-латыни «sequi», «sequor») происходит слово «socius», - «последователь»или «спутник», а от него, в свою очередь, выражение «societas» – «общество»(3). От этого ж корня происходят слова «экзекуция», «consequens» (последовательно), «exequias» (буквально – «следование за гробом»), «секундант» и т. д.
Значит, происходящее от этого же корня слово «социализм» никак не может выражать идею «равенства» в обществе, ибо оно обозначает, наоборот, иерархическую структуру, сиречь неравенство. На начальном этапе слово «Император» (Ниже слова «Император», «Царь», «Царская власть» и т.п., написанных автором с прописной буквы, воспроизводятся нами с букв заглавных. – Роялистъ) мы еще не является перманентным титулом, оно всего лишь «нарицание», а посему не выражает никакой легитимности.
После первого этапа наступает второй, когда в образующемся обществе формируется и «созревает сложное, но одновременно определенное представление о жизни и мире». Ортега исходит из того, что первоначально у римского народа, «как и у всех народов всех времен, такое мировоззрение может быть только религиозным. Отдельный индивидуум или группа индивидуумов могут жить, имея нерелигиозное представление о мире, но народ как таковой не может иметь иных идей о мире, кроме религиозных»(4).
С развитием религиозного мировоззрения возникает необходимость в постоянных определенных обрядах. Однако обряды, касающиеся общественной жизни, не могут быть исполняемы любым членом общества, а лишь теми, кто в течение долгого времени заслужил всеобщее признание.
То есть в обществе имеется консенсус по поводу того, что только эти люди обладают нужными предпосылками для исполнения религиозных обрядов от имени всего общества. Именно таким образом, говорит Ортега, появляется в обществе первая постоянная власть, вернее, первый постоянный авторитет и первая постоянная государственная функция в виде управляющего «священнодействиями» (по-латыни sacrificium), которые вскоре становятся, главным образом, жертвоприношениями.
Такой священный управляющий (по-латыни «rexsacrorum») выступает первой легитимной властью в обществе. Еще не существует никакого разделения властей, и этот управляющий не является только лишь первосвященником. Он одновременно исполняет, по мере возможности, и все другие государственные функции: вождь войска, законодатель и верховный судья. Он обладает полнотой власти, он имеет, подчеркивает Ортега, «imperiumlegitimum» – «легитимное управление»(5).Значит, первая легитимная власть в государстве является постоянной, её не может исполнять любой, а только тот, кто имеет на это неоспоримое предварительное право.
Таким образом, «rex» (этот титул, мне кажется, было бы лучше переводить термином «князь», родственным германским «king» и «Koenig», а не «Царь», как это принято в русской литературе) – уже не спонтанно возникающий временный вождь государства, каковым до этого был временный Император, а постоянный легитимный правитель.
Он не временный управляющий, а постоянный правитель, обладающий полнотой легитимной власти, как говорит Салустий. И он, конечно, подчеркивает Ортега, является «Царем милостью Божией»: «Первоначальная легитимность, прототипная, единственная компактная и насыщенная, всегда принадлежала у всех народов Царю по милости Божией. В чистом виде другой нет»(6).
С возникновением такой легитимной власти, временная, авантюрная и преходящая фигура Императора как бы исчезает, но само слово сохраняется и потом присваивается в Риме всем победоносным генералам. Так, даже нелегитимные титулы могут быть частично сохранены под покровом легитимности. Этот титул снова всплывет, когда легитимность в государстве исчезнет, а необходимость в сильной власти возрастёт.
Это будет Император Римской Империи – от Юлия Цезаря до Константина Великого (Живя в Испании, где в его время, к сожалению, уже долгое время отсутствовали как Самодержавная Монархия, так и определяемое нею единственно правильное понимание легитимности властей Ортега-и-Гассет, говоря подобные вещи, впадает не просто в левачество, а даже в некую раздвоенность, согласно которой легитимизм, наряду с монархическим, якобы бывает еще внемонархическим и даже немонархическим – Роялистъ).
Отступая немного в сторону от этих рассуждений Ортеги, необходимо отметить, что римляне называли свое государство республикой в течение всех трех этапов его существования: Царского периода - от 753 до 510 г. до Р. Х., консульского периода - от 510 до 30 г. до Р. Х. и Имперского периода, после этой последней даты. Цицерон, на которого так любит ссылаться Ортега, пишет: «Когда в нашей Республике были Цари» (7). Сам термин «республика» обозначает «государство», в смысле «общее дело».
Лишь под влиянием революционной антимонархической пропаганды во Франции в 18-м веке, это старое римское слово было взято «на вооружение» и ему был придан антимонархический и даже агностический смысл, что являлось абсолютным искажением истины (Авторы же современных украинских учебников по правоведению для 10-го класса, ничтоже сумяшеся, очевидно, о персонах своих, пишут о том, что все государства всегда антагонистически делились на монархии и республики. – Роялист).
Ортега подчеркивает, что в основании Римской Республики, несомненно, присутствовали сильные религиозные и политические этрусские элементы. Само имя «Рим» этрусского происхождения. Однако население Рима было латинским. После Ромула римляне призывают себе в Цари иностранца, сабинянина Нуму Помпилия. Тит Ливий пишет, что это призвание было сделано на основании того, что «Нума Помпилий был величайшим знатоком всего божественного и человеческого права».
Как говорит известный историк Рима Теодор Моммзен, город возник в результате соединения нескольких племен, живших в нескольких соседних деревнях. Моммзен этот процесс называет «синекией», т. е. - «сожительством».
Такое же происхождение имел и Афинский полис ,где Синекия даже считалась богиней. Так вот Ортега предполагает, что в этом объединительном процессе нескольких латинских деревень в новый город Рим этруски играли роль катализатора.
Он даже допускает возможность, что первый Царь Рима Ромул был как бы поставлен этрусками, независимо от того, был он этруском или нет. Однако, несомненно, что не только народ Рима, но и его коренная аристократия были латинянами.
Возможно даже, что эти латинские племена раньше имели своих племенных князей, как это было и у нас на Руси до призвания общего князя Рюрика. Ортега подчеркивает, что римляне никогда не отрицали исключительного вклада этрусков в их религиозную и государственную организацию, особенно в области обрядов и церемоний.
При первых Царях Рима римская аристократия и римский народ не чувствовали чужестранного засилья, ибо, по-видимому, такового и не было. Лишь последние три Царя были этрусскими чужеземцами: Тарквиний Старший, Сервий Тулий и Тарквиний Гордый. Сервий Тулий больше всех, после Ромула, привнес в организацию Римского Государства характерные римские учреждения: организацию выборов по центуриям, учреждение призывных классов в армию по признаку имущественного ценза, когда впервые и появился термин пролетарии, и т. д. Тит Ливий, отмечая, что Сервий Тулий царствовал 44 года, называет его правление «законной и справедливой царской властью».
Это правление было прервано цареубийством, после которого воцарился Луций Тарквиний, прозванный Гордым. Помимо того, что он был причастен к убийству своего предшественника, который был его тестем, он начал свое царствование с другого проявления несправедливости: он не позволил похоронить своего предшественника. Тарквиний Гордый царствовал 25 лет и был изгнан из Рима зато, что его сын Секст Тарквиний обесчестил Лукрецию, жену видного римлянина Тарквиния Коллатина.
Как пишет Тит Ливий: «На собрании по центуриям префект города, в согласии с записками Сервия Тулия, провел выборы консулов. Избраны были Луций Юний Брут и Луций Тарквиний Коллатин».
Эти два консула впервые приняли вдвоем на себя Царскую власть в Риме (как в Спарте), но сроком только на один год (Интересное совпадение: одним из активных участников заговора против первого фактического Императора Рима Гая Юлия Цезаря, приведшего к Его убийству, был также некий Брут.
Чем современные масоны гордятся так сильно, что даже держат на видных местах в своих домах медные бюсты и бюстики этого цареборца. В этой связи не удивимся также, если в будущем история с псевдо-царем Л.Ю.Брутом будет выглядеть совсем по иному в том плане, что Истинный Государь Тарквиний Гордый окажется вовсе не причастным к тем преступлениям против морали и здравого смысла, которые, пытаясь оправдать Его низвержение с Престола, Ему сейчас приписывают – Роялистъ).
Ортега подчеркивает, что римляне не предполагали менять самой сути своего государства и не собирались полностью отказываться от монархии. Они лишь хотели навсегда избавиться от возможности, что их Царем может стать не просто чужеземец, а несправедливый и гордый чужеземец. Можно к этому добавить, что если чувство легитимности и было неразрывно связано с монархическим устройством государства, оно одновременно в не меньшей степени было связано и с чувством справедливости. (В начале Афинского полиса, приблизительно 3000 лет тому назад, афинский Царь и герой Тесей впервые провозглашают принцип справедливости вместо мести, с тех пор являющийся основным принципом общеевропейской цивилизации). Перед римлянами тогда, в 510 г. до Р. Х., встала дилемма: как преодолеть противоречие, проявившееся в царствовании седьмого римского царя Тарквиния Гордого.
Римляне не были теоретиками в области политики, они теории вообще не любили, но обладали большой политической мудростью и исключительным чувством правосознания. Это и помогло им найти выход из создавшегося положения: заменить одного пожизненно выбранного монарха двумя монархами, выбранными сроком на один год. Вводились два ограничения: сокращение пожизненного срока до годового и создание двойной высшей власти (состоящей из двух лиц с абсолютно равными правами, каждый из которых имел право принимать единоличные решения и одновременно накладывать вето на решения своего соправителя).
Тут встает один очень трудный вопрос: как же сохранить и спасти не только общую государственную легитимность, но и правопреемство власти как таковой при такой радикальной реформе высшей власти.
Во-первых, нужно иметь в виду, что римская монархия не была полностью наследственной династической монархией, хотя стремление к этому заметно за всё время царского периода. Сама природу монархической власти династична, но в Риме династичность никогда не была достигнута полностью. Причем ее не существовало даже в третий, императорский период, за редкими и недолго длящимися исключениями (Для справки: Дом Юлиев-Клавдиев правил Римской Империей с 14 по 68, Флавии – с 69 по 96, Династия Антонинов – с 96 по 192, а Северов, - со 193 по 235 годы по Рождестве Христовом. – Роялистъ).
Более того, и в последующую эпоху Византийской Империи (с точки зрения легитимности правильнее было бы говорить «Восточно-Римская» или «Ромейская Империя». – Роялистъ), когда Константинопольские Императоры провозглашают себя наследниками одновременно Римских Императоров и Ветхозаветных Царей (это отметил Император Федор Ласкарис в своей тронной речи в 1219 г.), династичность является труднодостижимым идеалом.
Она появилась позже, в Третьем Риме, в Русском Православном Царстве. Именно отсутствие строгой династичности и явилось одним из существенных условий сохранения легитимности при переходе от царской власти к консульской. Ведь, если выборы одного царя народом, с последующими утверждениями Сената и авгуров, были легитимными, то таковыми же были и выборы двух консулов, с помощью такой же процедуры.
Однако нужно иметь в виду другое важное обстоятельство, а именно – высшая власть в Риме не всегда была одновременно и Верховной властью. Наш великий ученый Лев Тихомиров, написав книгу «Монархическая государственность», внес большой вклад в политическую науку, разделив государственную власть на власть верховную и на управительные власти. Тихомиров доказывает, что в Риме, как в царский, так и в консульский периоды, верховной властью обладал римский народ, ибо только он имел право помилования.
Цари, а затем консулы, являлись лишь высшей управительной властью, исполняя верховную власть только во времена войны. Таким образом, исходя из этой теории, очевидно, что при государственной реформе в Риме, условно относимой к 510 г. до Р. Х., суть верховной власти не реформировалась, была изменена только высшая управительная власть. Значит, эта реформа не коснулась пласта легитимности на уровне верховной власти (К сожалению, Ортега не мог быть знаком с трудами Тихомирова, уничтоженными в процессе Русской Катастрофы.
«Монархическая государственность» к 1923 г. сохранилась лишь в одном экземпляре в библиотеке Британского музея, где ее удалось найти после четырехлетних поисков группе русской эмигрантской молодежи. Эта книга тогда была переиздана малым тиражом, а затем снова переиздана в Буэнос-Айресе в 1968 г., благодаря чему она не погибла для России.)
Вслед за первоначальной полной легитимностью в Рим приходит легитимность другого типа, которую Ортега называет несовершенной, или «демократической, хотя само это слово сильно пострадало после Ялтинского соглашения в 1944 г.»(10).
Демократическая легитимность, основанная на выборе главы государства народом, согласно Ортеге, неумолимо требует последующего подтверждения на деле, на основании результатов правления, т. е. подтверждения своей эффективности.
Таким образом, эта вторичная, неполная легитимность требует двойного оправдания: первоначального консенсуса в момент выбора, каковой консенсус является субъективным, хотя и коллективным волеизъявлением большинства, и последующего объективного оправдания власти результатами ее деятельности.
Однако конкретный случай смены в Риме царской власти на консульскую, так основательно разбираемый Ортегой, является, как сказано, исключительным явлением, ибо эта смена в действительности была частичной.
Ортега утверждает, что первоначальная легитимность в Риме принадлежала не только царю, но одновременно и Сенату. Здесь мы подходим к другому вопросу, связанному с вопросом легитимности. Это вопрос авторитарности. Первоначальный смысл этого понятия сегодня не только существенно искажен, но и забыт. Согласно Ортеге, понятия легитимность и авторитарность неразрывно связаны.
В своем эссе «О Римской Империи» философ обращает внимание на утверждение Цицерона о том, что фундаментом Римского Государства являются две первоначальные авторитетные институции, учрежденные самим Ромулом: авгуры и Сенат. Ортега подчеркивает, что Цицерон ставит авгуров на первое место перед Сенатом. Цицерон даже намекает на общий корень этих двух слов, утверждая, что в государстве основной и самый важный правопорядок опирается на авторитет авгуров».
В чем же заключалась конституционная исключительность этих двух учреждений Рима? В том, что и авгуры, и Сенат обладали авторитетом отцов, auctoritaspatrum. В данном случае важно понять, что авторитет является не властью, а скорее предохранительным тормозом для этой власти. На любое решение верховной или исполнительной властей авгуры и Сенат имели право накладывать вето, если они считали, что такое решение может повредить умножению блага государства и его народа.
Слово «аугуриум» обозначало «рост, преумножение, предприятие». Оно происходит от корня «auge», от него же - слова: авгуры, авторитет и август. На одной гравюре императора Петра Великого, сделанной в 1703 г. Шхонбеком, в надписи титул Август переводится словом «присноприбавитель»: «Петр Первый Император, Присноприбавитель, Царь и Самодержец Всероссийский». А титул Императоров Священной Римской Империи германской нации немцы переводят как «Римской Империи всегда Увеличитель». (RomaniimperiisemperAugustus = desRomischenReichesallzeitMehrer.)
Немецкий ученый Арнольд А. Т. Эрхардт считает, что термин «аукторитас» «настолько сложен, что еще не разъяснен филологами. Авторитет не является чем-то самодостаточным, это средство для чего-то большего». В свою очередь, немецкий философ Карл Ясперс дает следующие определения: «Ауктор – это тот, кто утверждает и поощряет нечто; аукторитас – это сила, служащая для того, чтобы производить, поддерживать и увеличивать».
Однако это отнюдь не физическая сила и даже не мирской авторитет, ибо«всякий мирской авторитет неизбежно кончается потерей данного ему доверия, ибо претензия авторитета, не обладающего трансцендентностью, ведет к послушанию без трансцендентности»(11). Более того, К. Ясперс утверждает, что «свобода не имеет содержания без авторитета, которому она подчиняется. Авторитет не является подлинным, если он не пробуждает свободу. Свобода существует только вместе с авторитетом. Авторитет и свобода могут спастись в нашу эпоху только при условии допущения веры»(12).
Короче и яснее это сказал 2000 лет тому назад Цицерон. Чтобы в государстве обеспечить согласие, «власть должна находиться у народа, а авторитет у Сената» («Potestasinpopulo, auctoritasinsenatusit.»). «Я даю свободу народу для того, чтобы достойные имели и осуществляли авторитет». Чтобы «свобода существовала на деле, а не на словах, она должна быть доверена славнейшим учреждениям, должна уступать авторитету первейших» (Законы, III, 28, 38, 25).
Ортега утверждает: «Слово религия имело для римлян строгий смысл. Слово «augurium» обозначало только рост, приумножение, предприятие. От него происходят auctoritas, augustus. Понятия верований и государства взаимно переплетаются». В наши дни этот смысл сохранен в слове «инаугурация», с помощью которого выражается претензия на легитимность новых властей при их вступлении в должность, хотя при этом не соблюдаются все условия авторитарности.
Таким образом, чтобы обеспечить в государстве подлинную легитимность, даже без формальной монархической власти, необходимо наличие нескольких элементов. Во-первых, нужны два минимальных условия, без которых невозможна даже неполная легитимность: действительное предварительное народное согласие (консенсус) и последующая эффективность самой власти, подтверждаемая результатами её действий.
Затем необходимо политическое правопреемство путем сохранения изначальных монархических учреждений, даже после формального конца монархии. Так в Риме и было, ибо до самого конца Римского Государства в нем продолжал существовать Сенат. Авгуры оставались до преображения Римской Империи в христианскую, когда авторитет языческих авгуров был заменен симфонией с христианской Церковью.
И еще, как мы уже видели, первоначальный акт смены монархической власти на консульскую произошел не только с помощью прежней процедуры выбора и утверждения нового монарха, но и под возглавлением префекта Рима, бывшего заместителем и первым помощником Царей.
Кроме этих формальных политических условий, необходимо обратить особое внимание на абсолютную необходимость сохранения авторитета за «хорошими». Это и есть требование аристократии в лучшем смысле слова.
Аристократическим элементом в Римском Государстве был Сенат. Места в Сенате принадлежали представителям лучших семейств основателей (отцов) Рима, наподобие того, как это было у нас в Боярской Думе (Как нам представляется, сначала означенный совещательный орган при Особе Великого Князя формировался действительно по родовому признаку.
Однако впоследствии, когда, скажем, тот же Василий III даже самому знатному из своих подданных, пеняя ему за нерадение, мог сказать: «Пошел прочь, холоп, ты Мне не надобен!», основным критерием вхождения в думу стала именно результативная служба Государю, умение и способность исполнять Его приказы. – Роялистъ). Когда традиционные аристократические семьи в Риме прекратили свое существование, в Сенат стали выбирать и плебеев, то есть членов простонародья, но в принципе всегда только лучших из них.
Значит, легитимность демократических выборов достигается полностью лишь тогда, когда эти выборы ведут к отбору лучших. Это формально выражалось и в самом названии кандидатов на должность сенатора: слово кандидат происходит от слова «кандидо», что означает «белый», «чистый», «непорочный».
Интересно, что уже Платон и Аристотель считали монархическую власть наилучшей, но трудно осуществимой. Однако, если невозможно достичь такой наилучшей власти «одного наилучшего», они считали, что всегда можно достичь власти «нескольких лучших», то есть аристократии. Эти две власти являются легитимными правильными политическими режимами, орфасполитияс. Есть еще третий правильный политический режим, называемый Аристотелем полития.
Цицерон переводит это слово как республика Аристотель говорит, что это такой режим, в котором большинство имеет право принимать решения, но одновременно меньшинство обладает правом утверждать или не утверждать эти решения: «В республиках… немногие обладают авторитетом отвергать, но не утверждать, ибо в таком случае предложение всегда предлагается на решение большинства» (13).
Именно так и было в Римской Республике в консульский период, причем это меньшинство, обладающее правом утверждать или не утверждать решения, принятые народом (то есть правом на авторитарное вето), было отбираемо самим народом. Выборы были инструментом для отбора. Именно это и делало их легитимными (14).
Поэтому, когда это общее полное верование раскалывается, ослабляется или рассеивается, вместе с ним раскалывается и легитимность»(16). «За распадом верований и системы нравственных норм, то есть поведения, немедленно следует распад легитимности публичной власти»(17). «Тогда нет законного государства, потому что нет состояния общего духа в обществе»(18).
Значит, перемена титулов и сроков носителей верховной власти в Риме в 510 г. до Р. X. не повлекла за собой кризиса легитимности по той простой причине, что не было никакого кризиса в народных верованиях и не произошло никакой перемены в отношениях верховной власти к этим верованиям. Более того, эта перемена верховной власти не повлекла за собой упразднения легитимного источника авторитарности, ибо авторитарность с самого начала вытекала одновременно из трех источников: царя, авгуров и Сената.
Когда Царь был лишен всех политических и военных прерогатив, сохранив лишь религиозные, он уже не мог быть источником авторитарности. В свою очередь, его наследники – два консула – не обладали авторитетом отцов. Однако другие два источника этого авторитета – авгуры и Сенат – не только продолжали беспрепятственно существовать, но их роль в новых условиях консульского периода стала более значимой.
Кроме того, из всех трех первичных обладателей авторитета в Риме именно Сенат обладал им в наиболее совершенной форме. По этому поводу Ортега пишет:«Для римлянина времен (консульской) республики Сенат является учреждением, олицетворяющим наиболее полную и почитаемую легитимность, то, что они называли “авторитетом отцов”(auctoritaspatrum).
Основанием для этого было их чувство, что Сенат является учреждением, в котором в скрытой форме сохраняется монархия, без ее недостатков… Кроме того, он состоял, в своем самом славном и почитаемом ядре, из древних царских семейств, отцов или вождей, родов или кланов. Сенат также был и продолжал быть «милостью Божией».
Поэтому, когда Цицерон восстанавливает легенду об истоках Рима, в разгар эпохи трагической нелегитимности, он говорит, что римляне обязаны Ромулу учреждением или созданием двух самых важных институций в публичной жизни Рима: предзнаменований авгуров и Сената. Другими словами, римский народ верил в трансцендентное, почти сверхчеловеческое право Сената осуществлять свой авторитет.
Я говорю, что народ римский верил, а не тот или этот индивидуум верил. Это было коллективное верование, общий консенсус, действовавший полностью в общественном организме»(19).
Таким образом, правопреемство римской консульской республики (Исходя из приведенных выше разъяснений автора по поводу самого термина «республика» здесь уместнее было бы, как нам кажется, употреблять выражение «консульское правление». – Роялистъ) от римской монархии было полным и совершенным, ибо оно осуществлялось одновременно по нескольким параллельным каналам: сохранялись все прежние должности и учреждения, сохранялось прежнее право и ничуть не повреждались общие религиозные и нравственные верования народа.
Причем Ортега неоднократно отмечает, что все эти каналы были соединены между собой, так что можно сказать, что текущее по ним правопреемство держалось всегда на одной высоте. Как пример тому, можно указать на толкование Ортегой особого значения права для римлян.
Философ считает, что исключительный характер римского права отнюдь не зависит от самого содержания его норм и законов. Конкретное содержание римского права зависело, в первую очередь, от чисто прагматического согласия в обществе по отдельным спорным вопросам. Раз достигнутое согласие принималось безоговорочно всеми. Кроме того, Ортега отмечает, что содержание этого права, достигаемое путем политического согласия, менялось очень медленно.
Римляне, утверждает Ортега, не только не любили, но просто не переносили инфляции законов. Законы менялись, главным образом, путем добавления новых, старые, в принципе, всегда сохранялись. Со времени составления Двенадцати таблиц децемвирами в 451 г. до Р. X. и до 529 г. после Р. X., когда был составлен Кодекс Императора Юстиниана Великого (т. е. практически почти в течение целого тысячелетия), теоретически все римские законы продолжали быть действительными.
Отличительной характеристикой римского права было специфическое отношение римского народа к самому праву. Римский народ верил в абсолютный приоритет права в обществе. И если, согласно древнему выражению, где общество, там и право, то там, где право, там и общество, а там, где нет права, там нет и общества. Таким образом, правопреемство права и верований переплетались между собой.
Здесь необходимо добавить еще одну характеристику римского политического строя, которую Ортега довольно часто и всесторонне описывает и отмечает, но никогда конкретно не называет. Не называет по той простой причине, что ни в древнем латинском языке, нив современных европейских языках такого выражения нет. Однако этот термин существует и употребляется в славянских языках, особенно в русском и в сербско-хорватском.
Это – соборность. (Правда, на Западе употребляется термин греческого происхождения, более или менее соответствующий нашему термину соборность, а именно «кафоличность», в котором греческая фита на Западе произносится как т. Это слово происходит от греческих слов «католов», - «в согласии со всеми», но его смысл на Западе сильно искажен).
Говоря о «коллективном консенсусе», Ортега подразумевает именно эту политическую соборность, так же, как и описываемое им совместное политическое делание римского народа и римского Сената и вообще всех римских учреждений. Само официальное имя Римского Государства выражало такое согласие, подчеркивает Ортега: S. Р. Q. R. (Senatus Populus que Romanus) – «Сенат и Народ Римский».
Мне кажется, что Ортега вплотную подходит к термину соборность, когда утверждает, что первоначальным названием римских курий было «ковирия» («собрание», «сомужие»). Значит, в Риме легитимность зависела не только от правопреемства учреждений, титулов и законов, но также и от сохранения изначальной авторитарности и соборности в государстве.
Согласно Аристотелю, политический строй, или конституция (неважно, писаная или неписаная), является самым важным элементом государства. Действительно, это тот элемент, который фиксирует соотношение между остальными элементами государства, между властью, территорией, населением и верованиями этого населения. В Римском Государстве в течение его более чем двухтысячелетнего существования (753 до Р. X. – 1453 после Р. X.) (Здесь автор дает абсолютно верное и точное определение этой державы!
Называть же Восточную часть ее вместо Ромейской Империи Византией (то есть, словом, производным от языческого наименования Константинополя), а тем более, - Византийской Империей, суть такое же кощунство, как и наименование Папы Римского дохристианским титулом «великий понтифик», а позднейшего христианского города-государства с центром в самом Риме, - Ватиканом, то есть, прозвищем одного из бесов языческого пантеона. – Роялистъ) случалось много кризисов и крупных перемен, но никогда не были существенно нарушены правопреемство и легитимность. Не были нарушены, ибо никогда радикально не менялось конституционное соотношение между властью и народом, и его верованиями.
Верховная власть и политические власти этого государства, в конечном итоге, всегда сообразовывались с народными верованиями. Даже преображение Римской империи из языческой в христианскую, в период между царями Константином Великим и Феодосием Великим, было вызвано переменой религиозных верований римского общества. Но в самих отношениях между властью и верованиями народа радикальных сдвигов практически никогда не было.
Даже если в этих отношениях наступал длительный кризис, как, например, во времена иконоборческой ереси византийских императоров, политическая стабилизация государства наступала после преодоления этих кризисов в отношениях между властью и народными верованиями.
В конечном счете, именно в этом последнем пласте общественной действительности и кроется коренной смысл политических правопреемства и легитимности.
И. Н. Андрушкевич Кадетская перекличка. - №80. – 2009. – С.23 – 38.
Затем семь лет провёл в университетах Германии, с предпочтением Марбургского, где в то время блистал Герман Коген. По возвращении в Испанию получил назначение в Мадридский университет Комплутенсе, где и преподавал до 1936 года, когда началась гражданская война.
В 1923 году Ортега основал «Revista de Occidente» («Западный журнал»), который служил делу «сравнивания Пиренеев» — европеизирования Испании, тогда изолированной от современного (по тому времени) культурного процесса.
Являясь убежденным республиканцем, Ортега был вождём интеллектуальной оппозиции в годы диктатуры генерала Примо де Риверы (1923—1930), поддержал свержение короля Альфонса XIII и установление Второй Республики, был одним из основателей «Республиканского объединения интеллигенции» (1931), избирался гражданским губернатором Мадрида, а затем депутатом от провинции Леон.
Однако, очень скоро Ортега начал разочаровываться в том направлении, которое обрело политическое развитие республики.
Во время дебатов по проекту Конституции Второй Республики, проходивших с 27 августа по 9 сентября 1931 года, в своем выступлении, отметив достоинства проекта, в то же время указал на то, что в нем заложены «бомбы замедленного действия», в частности, по региональному и религиозному вопросам. Пребывая еще год в депутатском кресле, продолжал критиковать Республику, центральным пунктом чего стала его знаменитая речь «Rectificación de la República (исп.)русск.» («Исправление Республики»), произнесенная им в декабре 1931 года.
Начало испанской гражданской войны в июле 1936 года застало Ортегу больным[источник не указан 121 день]. Через три дня после начала противостояния к нему в дом явился отряд вооруженных коммунистов, которые потребовали от него поставить подпись под манифестом в поддержку правительства Народного фронта и с осуждением «государственного переворота».
Ортега отказался их принять, и во время жесткого разговора между ними и его дочерью ей удалось убедить пришедших, что надо составить более короткий и менее политизированный текст, который в результате Ортега и подписал вместе с другими интеллектуалами (впоследствии Ортега описал этот эпизод в своей статье «En cuanto al Pacifismo»). В том же месяце Ортега покинул Испанию и удалился в изгнание — сначала в Париж, затем в Нидерланды, Аргентину и Португалию.
В происходившей в Испании гражданской войне, Ортега-и-Гассет фактически не поддерживал ни одну из сторон, видя как в коммунистах, социалистах и анархистах, получивших преобладание среди республиканцев, так и в фалангистах, поддержавших Франко, представителей массового общества, против которого он и выступал. Находясь в изгнании, жестко критиковал тех западных интеллектуалов, которые выступили в поддержку Народного фронта, считая, что они не разбираются ни в истории, ни в современных им реалиях Испании.
По возвращении в 1948 году в Мадрид совместно с Хулианом Мариасом создал Гуманитарный институт, где преподавал и сам. До конца жизни оставался открытым критиком франкизма (как, впрочем, и коммунизма).
wikipedia
Футболку "Провидѣніе" можно приобрести по e-mail: providenie@yandex.ru
Застолби свой ник!
Источник — http://kontrrev.ho.ua/
