<embed type="application/x-shockwave-flash" wmode="transparent" src="http://providenie.narod2.ru/providenie1.swf" height="186" width="186">
• Посм., ещё видео
Точных данных о том, когда эта легенда об Иоанне была зафиксирована как литературно-письменное произведение, у нас нет. Β первой половине XV в. при новгородском архиепископе Евфимии II в Новгороде создается ряд литературных произведений, в которых воскрешается былая история Новгорода Великого; тогда же происходит и «чудесное» обретение забытых мощей первого новгородского архиепископа.
Вероятнее всего, в это время и записывается легенда ο чудесном путешествии Иоанна на бесе. До нас «Повесть ο путешествии Иоанна Новгородского...» дошла в составе его «Жития», написанного, скорее всего, известным агиографом XV столетия Пахомием Логофетом. Здесь она является вторым «Словом» (первое «Слово» – рассказ ο битве новгородцев с суздальцами, третье – рассказ об обретении мощей Иоанна).
Текст «Повести...» печатается по списку «Жития» конца XV в. – РНБ, Соловецкое собр., № 500 (519), лл. 200–203 об.
Подготовка текста, перевод и комментарии Л. А. Дмитриева
Превратившись в коня, бес отвозит Иоанна в Иерусалим и, после того как архиепископ помолился у гроба господня, доставляет его, утомлённый и опозоренный, обратно в ту же ночь в Новгород, предупредив при этом, чтобы он никому не рассказывал о происшедшем, под страхом, что бес наведёт на него «искушение»: он будет осуждён как блудник, много поруган и посажен на плот на Волхове. Однако Иоанн однажды в беседе «со честными игумены и со искуснейшими иереи и с богобоязнивыми мужи» рассказал о поездке на бесе в Иерусалим, но так, как будто это случилось не с ним, а с неким другим, известным Иоанну человеком.
И с того времени «попущениим божиим нача бес искушение на святого навадити». Жители города неоднократно стали замечать, что из кельи архиепископа выходит блудница; городские же начальники, приходившие в келью к Иоанну за благословением, видели там женское монисто, сандалии и женскую одежду.
И народ и начальники, смущённые и оскорблённые всем виденным, подумали, что неприлично быть блуднику на святительском престоле, и уговорились изгнать Иоанна из Новгорода. Когда народ направился к его келье, бес вышел оттуда в образе девушки.
Напрасно гнались за ней — поймать её не удалось. Иоанна, недоумевавшего о причине шума у его кельи, собравшийся народ всячески оскорблял и, не слушая его оправданий, решил посадить на плот и пустить вниз по Волхову. Дьявол стал радоваться, но «божья благодать» и молитва святого превозмогли дьявольское ухищрение: плот, никем не подталкиваемый, поплыл не вниз, а вверх по реке, и бес был посрамлён. Раскаявшийся народ в сопровождении духовенства отправляется вверх по Волхову и, прося прощения у Иоанна, уговаривает его вернуться. Иоанн возвращается в Новгород.
Повесть использовала легендарные мотивы о поимке в сосуде беса и о езде на бесе. Оба мотива получили довольно значительное распространение в литературе Востока и Запада. Первый мотив, видимо, восходит к сказанию о Соломоне, запечатавшем бесов в сосуде. Он нашёл отражение и в византийской житийной литературе, в частности в патериковой, в повести об авве Лонгине, вошедшей в «Скитский патерик». В русской оригинальной литературе он присутствует, кроме повести об Иоанне Новгородском, также в житии Авраамия Ростовского и в повести о старце, просившем руки царской дочери, откуда он перешёл в народную сказку2. Второй мотив — езда на бесе — встречается чаще всего в западных легендах, хотя близкие параллели к нему находим и в византийской патериковой литературе. Его мы находим в повести Гоголя «Ночь перед Рождеством». В знакомой уже нам сказке о Борме рассказывается о том, что лев, в благодарность Борме за то, что он спас его от змея, домчал его на себе в три часа в родной город, притом, так же как и бес в повести об Иоанне, заклиная его никому не говорить об этой поездке. Но Борма похвастался поездкой на льве и только благодаря хитрости избежал мести со стороны разгневанного льва.
Легенды об Иоанне Новгородском возникли, нужно думать, после открытия его мощей (1439 г.). В виде отдельных эпизодов они вошли в житие Иоанна Новгородского, составленное в конце 70-х или в начале 80-х годов XV в., видимо, Пахомием Логофетом 3.
Однажды святой по своему обычаю творил ночные молитвы в ложнице своей. Здесь у святого и сосуд с водой стоял, из которого он умывался. И вот, услыхав, что кто-то в сосуде этом в воде плещется, быстро подошел святой и догадался, что это бесовское наваждение. И, сотворя молитву, осенил сосуд тот крестным знамением и заключил в нем беса. Хотел бес постращать святого, но натолкнулся на несокрушимую твердыню и твердыни этой поколебать не смог, а сам лукавый был сокрушен.
И не в силах терпеть ни минуты, начал бес вопить: «О, горе мне лютое! Огонь палит меня, не могу вынести, поскорее освободи меня, праведник Божий!» Святой же вопросил: «Кто ты таков и как попал сюда?» Дьявол же ответил: «Я бес лукавый, пришел, чтобы смутить тебя. Ведь надеялся я, что ты, как обычный человек, устрашишься и молиться перестанешь. Ты же меня, на мое горе, заключил в сосуде этом. И вот, как огнем, палим я нестерпимо, горе мне, окаянному! Зачем польстился, зачем пришел сюда, не понимаю! Отпусти меня теперь, раб Божий, а я больше никогда не приду сюда!»
И сказал святой беспрерывно вопившему бесу: «За дерзость твою повелеваю тебе: сей же ночью отнеси меня на себе из Великого Новгорода в Иерусалим-град, к церкви, где гроб Господен, и в сию же ночь из Иерусалима-города – назад, в келию мою, в которую ты дерзнул войти. Тогда я выпущу тебя». Бес клятвенно обещал исполнить волю святого, только умолял: «Выпусти меня, раб Божий, люто я страдаю!»
Тогда святой, закляв беса, выпустил его, сказав: «Да будешь ты как конь оседланный, стоящий перед кельею моею, а я сяду на тебя и исполню желание свое». Бес черным дымом вышел из сосуда и встал конем перед кельею Иоанна, как нужно было святому. Святой же, выйдя из кельи, перекрестился и сел на него, и очутился той же ночью в Иерусалиме-граде, около церкви святого Воскресения, где гроб Господен и часть животворящего креста Господня.
Беса же заклял святой, чтобы он не мог с места того сойти. И бес стоял, не смея сдвинуться с места, покуда святой ходил в церковь святого Воскресения.
Подошел Иоанн к дверям церковным и, преклонив колени, помолился, сами собой открылись двери церковные, и свечи и паникадила в церкви и у гроба Господня зажглись. Святой же возблагодарил в молитве Бога, прослезился, и поклонился гробу Господню, и облобызал его, поклонился он также и животворящему кресту, и всем святым иконам, и местам церковным. Когда вышел он из церкви, осуществив мечту свою, то двери церковные снова сами собой затворились.
И нашел святой беса, стоящего конем оседланным, на том месте, где повелел. Сел на него Иоанн и той же ночью оказался в Великом Новгороде, в келье своей.
Когда уходил бес из кельи святого, то сказал: «Иоанн! Заставил ты меня в одну ночь донести тебя из Великого Новгорода в Иерусалим-град и в ту же ночь из Иерусалима-града в Великий Новгород. Ведь заклятием твоим, как цепями, был я крепко связан и с трудом это все претерпел. Ты же не рассказывай никому о случившемся со мной. Если же расскажешь, то я тебя оклевещу. Будешь тогда как блудник осужден, и сильно надругаются над тобой, и на плот тебя посадят, и пустят по реке Волхову». И когда так пустословил лукавый, святой перекрестил его, и исчез бес.
Однажды Иоанн, как это было в его обычае, вел душеспасительную беседу с честными игуменами, и с многоразумными иереями, и с богобоязненными мужами, поучая и рассказывая о жизни святых, для пользы душевной людям. Люди же в сладость слушали поучения святого: не ленился он учить людей. И поведал от тогда, как будто о ком-то другом рассказывая, что с ним самим случилось. «Я, – говорил, – знаю такого человека, который за одну ночь успел попасть из Новгорода Великого в Иерусалим-град, поклонился там гробу Господню и снова той же ночью вернулся в Великий Новгород». Игумены же, иереи и все люди подивились этому.
И вот с того времени попущением Божиим начал бес клевету возводить на святого. Жители того города неоднократно видели, будто блудница выходила из кельи святого: это бес преображался в женщину. Горожане же, не зная, что это бесовское наваждение, были уверены, что это на самом деле блудница, и впадали в сомнение. Случалось также, что начальствующие города этого, приходя в келью святого для благословения, видели там мониста девичьи, и обувь женскую, и одежду, и негодовали на это, не зная, что и сказать. А все это бес наваждением своим показывал им, чтобы восстали на святого, неправедно осудили его и изгнали.
Посоветовавшись с начальствующими своими, горожане порешили между собой: «Не подобает такому святителю, блуднику, быть на апостольском престоле: идем и изгоним его!» Ведь это о таких людях Давид сказал: «Пусть онемеют уста льстивые, в гордыне изрекающие ложь о праведнике», – потому что поверили они бесовскому наваждению, как некогда еврейский народ.
Но возвратимся к нашему рассказу.
Когда пришел народ к келье святого, то бес перед глазами всех людей побежал в образе девицы, будто из кельи святого. Люди же закричали, чтобы схватили ее. Но хоть и долго гнались, не смогли поймать.
Святой же, услышав говор людской у кельи своей, вышел к народу и спросил: «Что случилось, дети мои?» Они же рассказали все, что видели, и, не внимая оправданиям святого, осудили его как блудника. И схватили его насильно, и надругались над ним, и, не зная, что еще сделать с ним, надумали так: «Посадим его на плот на реке Волхове – пусть выплывет из нашего города вниз по реке».
И вывели святого и целомудренного великого святителя Божьего Иоанна на Великий мост, что на реке Волхове, и, опустив святого с моста, на плот посадили. Так сбылось предсказание лукавого дьявола. Дьявол же этому возрадовался, но Божья благодать, и вера святого в Бога, и молитвы пересилили.
Когда посадили Божьего святителя Иоанна на плот на реке Волхове, то поплыл плот, на котором сидел святой, вверх по реке, никем не подталкиваемый, против самой быстрины, которая как раз у Великого моста, к монастырю святого Георгия. Святой же молился о новгородцах, говоря: «Господи! Не вмени им это во грех: ведь сами не ведают, что творят!» Дьявол же, видев это, посрамился и возрыдал.
Люди же, узрев такое чудо, стали рвать одежды на себе и пошли, говоря: «Согрешили мы, неправедно поступили – овцы осудили пастыря. Теперь-то мы видим, что бесовским наваждением все произошло!» И побежали в храм великой Премудрости Божией и велели священному собору – иереям и дьяконам – идти с крестами вверх по берегу реки Волхова к монастырю святого Георгия и молить святого, чтобы возвратился на престол свой. Священники поспешно взяли честной крест и икону святой Богородицы, как подобает, и пошли по берегу реки Волхова вослед за святым, умоляя его, чтобы возвратился на престол свой.
Так же и те люди, которые прежде на святого клевету возводили, шли по берегу реки Волхова к монастырю святого Георгия, с мольбой восклицали, говоря: «Возвратись, честный отче, великий святитель Иоанн, на престол свой, не оставь чад своих осиротевшими, не поминай наше согрешение перед тобой!» И, обогнав святого и крестный ход, остановились за полпоприща до монастыря святого Георгия, и, кланяясь до земли и проливая слезы, умоляли святого, повторяя: «Возвратись, честный отче, пастырь наш, на престол свой! Пусть грех наш падет на нас – прельстились козням лукавого дьявола и согрешили перед тобой. За дерзость свою прощения просим, не лиши нас благословения своего!» И многое другое говорили, умоляя святого.
Тихо плыл Иоанн на плоте своем против сильного течения, как будто некоей божественной силой несло его благоговейно и торжественно, чтобы не обогнать крестного хода, – наравне с несущими честные кресты иереями и дьяконами плыл он. И когда священный собор с честными крестами подошел к тому месту, где стоял народ, то все вместе стали еще горячее молить святого, чтобы возвратился он на престол свой.
Святой же, вняв их мольбе, словно по воздуху несомый, подплыл к берегу и, поднявшись с плота, сошел на землю. Люди же, видевшие все это, радовались, что умолили святого возвратиться, и плакали о своем согрешении перед ним, прощения прося.
Он же, беззлобная душа, простил их всех. Многие из них в ноги падали ему, слезами обливая ноги его, другие же прикладывались к ризам святого. И, попросту сказать, теснились и толкали друг друга, чтобы хоть увидеть святого. Святой же благословлял их. И пошел чудотворец архиерей Божий Иоанн с крестным ходом в монастырь святого Георгия со священным собором, совершая молитвенные пения. И множество народа следовало за ними, восклицая: «Господи, помилуй!»
Архимандрит же и иноки того монастыря не знали, что архиерей Божий Иоанн грядет в их монастырь. А в те времена в монастыре святого Георгия жил некий человек, юродивый, получивший от Бога благодать прозорливости. Сей человек быстро пришел к архимандриту монастыря и, постучав в дверь его кельи, сказал: «Иди, встречай великого святителя Божьего Иоанна, архиепископа Великого Новгорода, – грядет он к нам в монастырь!» Архимандрит же не поверил и послал посмотреть. Посланные же, отправившись, узнали от людей, там бывших, о всем случившемся со святым и, быстро вернувшись, рассказали архимандриту. Архимандрит же повелел в большие колокола звонить.
И собрались иноки этой великой лавры, взяли честные кресты и пошли из монастыря навстречу святителю Божьему Иоанну. Святой же, увидев их, благословил каждого и, придя в монастырь, вошел в церковь святого Христова великомученика Георгия с архимандритом монастыря того, со всем священным собором и с иноками, и со всем множеством народа. И, совершив молебен, с великой честью вернулся на престол свой в Великий Новгород.
Все это о себе поведал он сам священному собору и другим людям: как его бес хотел устрашить, как он побывал за одну ночь в Иерусалиме-граде и вернулся назад в Новгород, и все, что случилось с ним, по порядку рассказал, как об этом выше повествовалось. И поучал их святой, говоря: «Дети мои! Каждое дело творите, сначала проверив все, чтобы не оказаться прельщенными дьяволом. А то может случиться, что с добродетелью зло переплетется, тогда виновны будете перед Божьим судом: ведь страшно впасть в руки Бога живого!»
Но об этом пока много говорить не будем.
Князь же и начальствующие города того, посоветовавшись со всем народом, поставили крест каменный на том месте на берегу, куда приплыл святой. Крест этот и ныне стоит во свидетельство преславного чуда этого святого и в назидание всем новгородцам, чтобы не дерзали сгоряча необдуманно осуждать и изгонять святителя.
Ведь сказал Христос о святых своих: «Блаженны изгнанные правды ради, потому что им принадлежит царство небесное!» А те, которые изгоняют святых несправедливо, что скажут в ответ?
Библиотека литературы Древней Руси / РАН. Ин-т рус. лит. (Пушкинский дом) ; под. ред. Д.С. Лихачева и др. - Санкт-Петербург : Наука, 1997-. / Т. 6: XIV- середина XV века. - 1999. - 583 с.
Освобождение Щила из ада и освящение построенной им церкви совершаются лишь после троекратных «сорокоустов», отслуженных сыном Щила в течение сорока дней в сорока новгородских церквах. Щил был, очевидно, ростовщиком-монахом. Посадничество Щила — вымысел скорее всего составителя повести, которому невыгодно было выставлять монаха в качестве ростовщика. Не соответствующим исторической действительности является и присутствие в повести архиепископа Иоанна, якобы освящавшего церковь, построенную Щилом: это очень популярное в Новгороде имя заменило собой имя значительно менее популярное — архиепископа Давида, при котором в действительности Щилом была построена церковь. Написание повести стоит в прямой связи с энергичной защитой новгородской церковью своего права на обогащение путём «вкладов по душе». Пропаганда спасительности молитв по умершим была тем более настоятельна для новгородской церкви, что ей ещё и в XV в. приходилось бороться с отголосками ереси «стригольников», отрицавших необходимость как таких молитв, так и всяких приношений в пользу церкви в связи с поминаниями умерших '.
Наряду с Иоанном в новгородских преданиях фигурировало и другое популярное имя — архиепископа Моисея, дважды занимавшего архиерейскую кафедру — в 1325—1329 и в 1352—1359 гг. Второй период управления Моисеем новгородской кафедрой характеризовался очень натянутыми его отношениями с Москвой, стремившейся ущемить церковную самостоятельность Новгорода. В житии Моисея, написанном Пахомием Логофетом в тоне, угодном новгородцам, рассказывается о том, что назначенный Иваном III на новгородскую кафедру москвич Сергий, прибыв в Новгород и войдя в церковь, где был погребён Моисей, распорядился открыть гроб, чтобы видеть мощи Моисея. Стоявший при гробе священник отказался это сделать, сказав, что этот гроб может открыть только архиерей. «Слышав то,— говорится далее,— Сергий вознёсся умом высоты ради сана своего и яко от Москвы прииде и рече дерзновенно: «Кого сего свердия сына и смотрити!» После этого он вышел из церкви и с того часа стал слабеть умом и «изумневатися» (т. е. вовсе лишился ума) и до того дошёл, что впал в конечное исступление. Выходил он из келий «безлепотно», не вовремя, без архиерейского одеяния и садился у церкви, где погребён был Евфимий, иногда же у врат св. Софии. И в таком состоянии пробыв в Новгороде девять месяцев, он был возвращён в Москву. Такое с ним приключилось, наставляет житие, за то, что божьего угодника, равного ему саном, не почтил, но, напротив, укорил. Рассказ заканчивается словами: «Такова суть воздаяния горделивым зде видимо, в будущем же веце бесконечно». По народному новгородскому преданию, вошедшему в летопись, Сергия наказал архиепископ Иоанн, «что на бесе ездил». Псковский вариант сообщает, что Сергий наказан был покоившимися в Софийском соборе новгородскими святителями за то, что он вошёл на новгородскую кафедру при живом новгородском архиепископе Феофиле, отвезённом в Москву. Совершенно иначе о судьбе Сергия повествует московский вариант: по этому варианту, новгородцы волшебством отняли у Сергия ум, потому что он прекословил им 2.
Сходство с новгородским преданием о Моисее имеет занесённое в летопись под 1462 г. новгородское же предание о посещении Иваном III, перед покорением Новгорода, церкви Преображения в Хутынском монастыре, где лежали мощи новгородского святого Варлаама. Когда великий князь хотел открыть гроб Варлаама, оттуда внезапно поднялся пламень и едва не сжёг князя, в ужасе после этого бежавшего из церкви. Следами этого события — по преданию — до сих пор остаются обожжённые пламенем деревянная дверь и трость Ивана III.
Повести предшествует предисловие в форме послания Дмитрия архиепископу Геннадию, сообщающее, что Дмитрий благополучно доехал до Рима, где ему поручено было разыскать писание о белом j клобуке. Это писание, по его словам, не заслуживающим, впрочем, доверия, он раздобыл с большим трудом, так как в Риме его тщательно скрывали «срама ради». Книгохранитель римской церкви , Иаков, почувствовав расположение к Дмитрию и снизойдя к его мольбам, сообщил ему, что греческий подлинник повести о белом клобуке, привезённый благочестивыми греками в Рим после падения Константинополя, уничтожен начальниками Рима, и хранится : втайне лишь римский перевод его. Этот перевод Дмитрий, как он говорит, вымолил у римского книгохранителя и в русском переложении сообщает его Геннадию.
Самая повесть начинается с легендарного рассказа о том, что римский император Константин Великий (IV в.), преследовавший » христиан и римского епископа Сильвестра, сам становится христианином после того, как Сильвестр, крестив Константина, чудесно исцеляет его от проказы. В благодарность за это Константин хочет возложить на голову Сильвестра царский венец, но папа смиренно отказывается от него, и после этого, по указанию явившихся ? Константину в видении Петра и Павла, царь торжественно в храме . возлагает на голову Сильвестра белый клобук. Испросив у царя золотое блюдо, на котором кладётся царский венец, Сильвестр положил на блюдо белый клобук, хранившийся им в церкви «в наро-чите месте», и надевал его лишь по большим праздникам. То же он завещал делать и своим преемникам после своей смерти. На тринадцатом году своего царствования Константин решил, что там, где установлена «святительская власть», неприлично быть власти земного царя, и, передав папе Сильвестру Рим, переселился в Византию, где и основал «Константинград».
По смерти папы Сильвестра все православные папы и епископы воздавали клобуку великую честь, как заповедал Сильвестр. И так прошло много времени. Но противник человеческого рода, «супостат дьявол», воздвиг некоего царя, именем Карула, и папу Формоза и научил их «прельстити християнский род своими ложными словесы и учении», и они отступили от православной веры и разорвали «соединение благочестия святыя апостольския церкви» (речь идёт о разделении церквей, к которому, однако, папа Формоз не имел отношения). Оба они не любили белый клобук и чести ему не воздавали. Клобук был спрятан в церковном приделе, затем новый папа хотел его сжечь, бог же не допустил этого, и решено было клобук отправить в дальние заморские страны, чтобы там надругаться над ним и истребить его. Но клобук был чудесно спасён одним благочестивым человеком и снова возвращён в Рим, где ему, однако, по-прежнему не воздавали почестей. По «повелению божию», переданному папе через ангела, явившегося ему во сне, клобук переслан был в Константинополь патриарху Филофею.
В то время Филофею в ночном видении явился светлый юноша, который, рассказав патриарху историю клобука, велел по прибытии его в Константинополь отослать в Русскую землю, в Новгород, для ношения его тамошним архиепископом Василием: «тамо бо (т. е. в Новгороде) ныне воистину славима есть христова вера». Патриарх с великою честью встретил клобук и положил его на торжественном месте в храме св. Софии до того времени, пока по совету с царём не будет решено, как поступить с ним дальше.
Папа же римский, отпустив клобук, раскаялся в этом и потребовал было его возвращения, но патриарх с проклятием и укорами папе отказал ему в этом. Прочитав ответное послание Филофея и узнав, что патриарх принял клубок с честью и хочет отправить его в Новгород, папа разъярился и впал в болезнь: так он не любил Русской земли из-за того, что она соблюдала веру христову. Его постигли тяжёлые и отвратительные болезни, и смрад великий стал исходить от него. Он до того дошёл, что псом и волком выл и ел собственные нечистоты. И так он окончил свою жизнь.
Между тем патриарх делал попытки удержать клобук в Константинополе, мысля носить его на своей голове. Но в видении ему явились два светлых незнаемых мужа, оказавшихся папой Сильвестром и царём Константином, и запретили ему помышлять об удержании клобука, ибо< через некоторое время Константинополем овладеют — за умножение грехов человеческих — агаряне (мусульмане) и осквернят все святыни, как предсказано было при самом основании города (имеется, очевидно, в виду вступление к повести Нестора-Искандера о взятии Царьграда). «Ветхий бо Рим,— говорит Сильвестр,— отпаде славы и от веры христовы гордостию и своею волею; в новом же Риме, еже есть в Коньстянтинеграде, насилием агарянским такоже християнская вера погибнет; на тре-тием же Риме, еже есть на Русской земли, благодать святаго духа воссия». «И да веси, Филофие,— продолжает Сильвестр,— яко вся християньская приидут в конец и снидутся во едино царство Рус-кое, православия ради. В древняя бо лета, изволением земнаго царя Констянтина, от царствующаго сего града царьский венец дан бысть рускому царю; белый же сей клобук изволением небеснаго царя Христа ныне дан будет архиепископу Великаго Новаграда, и колми сий (т. е. клобук) честнее онаго (т. е. царского венца), понеже архангельскаго чина есть царский венец и духовнаго суть». Сильвестр велит Филофею незамедлительно отправить клобук в Новгород. Как отнята была благодать от Рима, так отнимется она и от Константинополя, «и вся святая предана будет от бога вели-цей Рустей земли во времена своя, и царя рускаго возвеличит господь над многими языки, и подо властию их мнози царей будут от иноязычных, под властию их и патриаршеский чин от царствую-щаго сего града такожде дан будет Рустей земли во времена своя, и страна наречется светлая Росия...»
Проснувшись в ужасе, Филофей много плакал, вспоминая слышанное о белом клобуке и о грядущей судьбе Константинополя, и наутро, после литургии, с честью отправил клобук в Новгород к архиепископу Василию со многими дарами и с «крещатыми» ризами. Василий же в то время, задремав, увидел во сне ангела с белым клобуком на голове. Ангел объяснил ему происхождение клобука, который отныне будет носить он и последующие новгородские архиепископы, и велел утром идти навстречу клобуку. Василий торжественно со всем церковным собором и множеством народа встретил греческого епископа, принесшего в Новгород клобук. И с тех пор утвердился белый клобук на головах новгородских архиепископов. Потом стали приходить в Новгород люди из многих городов и царств, дивились, как на чудо, видя тамошнего архиепископа, ходящего в белом клобуке, и рассказывали об этом во всех царствах и странах '.
Повесть о белом клобуке, обосновывающая идею преемственности духовной власти фактом преемственности материальных символов этой власти, исходила из тех же тенденциозных предпосылок, что и повести о Вавилоне и «Сказание о князех Владимирских», написанные на тему о преемственности власти светской.
Наша повесть заняла явно компромиссную позицию. В пору, когда Новгород был покорён Москвой, уже поздно было ему претендовать на византийское политическое наследство: это наследство он уступает «русскому царю», т. е. князю московскому, но право на преемство церковное, как видим, Новгород оставляет за собой. И что очень показательно для понимания этого скрытого компромисса, так это как бы мимоходом брошенная оговорка о том, насколько белый клобук, «архангельского чина царский венец», «честнее» царского венца в буквальном его понимании. Этой оговоркой повесть не только закрепляла непререкаемый авторитет новгородской церкви, но и утверждала превосходство «священства» над «царством» — тенденцию, во всей своей остроте выдвинутую через полтораста с лишком лет патриархом Никоном в его кончившейся поражением борьбе с царём Алексеем Михайловичем. И недаром поэтому московский собор 1666—1667 гг., низложивший Никона, определил повесть о белом клобуке как писание «лживо и неправо», а об авторе её, Дмитрии-толмаче, отозвался как о человеке, «еже писа от ветра главы своея». Отрицательный отзыв собора о повести обусловлен был и тем, что она приобрела большую популярность у старообрядцев, так как подрывала авторитет греческой церкви, поддерживавшийся никонианами.
Наша повесть, помимо новгородской легенды о белом клобуке, использовала также переводные житие Константина и его подложную грамоту (так называемый «Дар Константина» — «Donatio Constantini»), сфабрикованную, видимо, в VIII в. в интересах папства в его борьбе со светской властью за свои привилегии. Разоблачение фальшивого документа было начато итальянскими гуманистами в XV в., но католические богословы окончательно перестали защищать его подлинность лишь в XIX столетии. Русская повесть при всём том отличается острой противокатолической и противо-папской направленностью, что явилось естественной реакцией на Флорентийскую унию.
В начале XVI в. в Новгороде, при архиепископе Серапионе, возникло сказание о Тихвинской иконе божьей матери, по своему идейному смыслу сходное с повестью о белом клобуке. Рассказ приурочен к 1383 г., за 70 лет до падения Константинополя. В это время в пределах Новгорода, на Ладожском озере, говорится в сказании, явилась икона богоматери, «по божию благоволению» ушедшая из Царьграда, чтобы ею не овладели агаряне. Рыбаки, ловившие в озере рыбу, увидели, как икона шествовала по воздуху над водной пучиной, а затем унеслась вдаль и несколько раз появлялась невдалеке от Тихвина. На местах появления иконы жители строили часовни и церкви в честь богородицы. Наконец, икона остановилась на Тихвине, где её торжественно встретили духовенство и народ и где построена была после этого церковь во имя Успения. Вскоре затем сама богородица в чудесном видении явилась некоему богобоязненному мужу, велев при этом поставить на церкви в её честь не железный крест, как было предположено сделать, а деревянный. При великом князе Василии Ивановиче сооружена была в честь богородицы каменная церковь, освящённая архиепископом Серапионом в 1515 г., и тогда же было положено начало Тихвинскому монастырю.
Позднее Тихвинская икона отождествлялась с иконой «богоматери-Римляныни», которая написана была, как передаёт предание, по распоряжению патриарха Германа и во время иконоборства отпущена им в Рим. Через 150 лет она вернулась в Византию, а затем перешла в пределы Новгорода. Таким образом, Тихвинская икона, как и белый клобук, связывается не только с Византией, но и с Римом '.
К концу XV или к началу XVI в. относится и житийное оформление новгородского предания о прибытии в XII в. в Новгород из Рима тамошнего святого Антония. В житии Антония говорится, что он родился в Риме от «християну родителю» и воспитан был в христианской вере, которой родители его держались тайно, потому что Рим отпал от христианской веры и впал в «богомерзкую» латинскую ересь. По смерти родителей Антоний роздал часть их богатства нищим, а прочее вместе с драгоценными церковными сосудами вложил в бочку, которую бросил в море, и ушёл в дальнюю пустыню, скрываясь от еретиков в пещерах и земных расселинах. В пустыне он нашёл монахов, «живущих и тружающихся бога ради», и пробыл там двадцать лет в непрестанной молитве и посте. Затем, по наущению дьявола, князья и папы стали преследовать живших в пустыне монахов, которые, спасаясь от преследования, разбежались. Антоний направился к морскому берегу и там продолжал своё подвижничество, пребывая всё время на одном камне. Однажды, когда он стал на камень, поднялось сильное волнение, и камень, точно корабль, поплыл по морю и попал в реку Неву, затем в Ладожское озеро, из озера поплыл вверх по Волхову и остановился у сельца Волховска. Выучившись русскому языку, Антоний продолжал жить на камне, по-прежнему день и ночь пребывая в молитве. Потом, по настоянию архиерея, он построил на том месте, где причалил камень, церковь в честь рождества богородицы.
Через год после прибытия Антония в новгородские пределы рыбаки, ловившие рыбу около антониева камня, вместе с рыбой поймали и ту самую бочку, которую некогда Антоний бросил в море, и хотели её присвоить, но по приговору суда бочка была отдана Антонию. На золото и серебро, находившиеся в бочке, были построены богато украшенная каменная церковь и монастырь, игуменом которого стал Антоний, пробывший в этом сане шестьдесят лет, до своей смерти '.
Изучение литературной традиции в Новгороде в XV и в начале XVI в. свидетельствует о том, что издавна, ещё в XI в., обнаружившаяся там литературная культура в дальнейшем не только не ослабела, но ко времени политического падения Новгорода всё более и более возрастала. Эта культура, развивавшаяся параллельно с общей культурой города, выразилась и в значительном развитии былевого эпоса, отразившего бурную политическую действительность Новгорода, его бытовой уклад, торговую практику и т. д.
Книжная новгородская литература особенно горячо откликалась на те события, которые так или иначе были связаны с политической судьбой некогда вольного города, постепенно утрачивавшего свою независимость. «В нашей истории немного эпох, которые были бы окружены таким роем поэтических сказаний, как падение новгородской вольности,— писал Ключевский.— Казалось, «господин Великий Новгород», чувствуя, что слабеет его жизненный пульс, перенёс свои думы с Ярославова двора, где замолкал его голос, на св. Софию и другие местные святыни, вызывая из них предания старины» 2.
Тверь, соперничавшая с Москвой в XIV и XV вв. за политическое первенство, создала ряд литературных памятников, частично отразивших в себе политическое самосознание верхов тверского общества. Прежде всего следует отметить довольно интенсивное развитие в Твери ещё с конца XIII в. летописного дела, приведшее к образованию уже в начале XV в. общетверского летописного свода 3. В 1406 г., как указано было выше, в пределах Твери возникает так называемая «Арсеньевская» редакция Киево-Печерско-го патерика. В XV в. переделывается в новой риторически-витиеватой манере написанная ещё в начале XIV в. повесть об убиении в Орде великого князя тверского Михаила Ярославича4. В том же XV в., при князе Борисе Александровиче, складывается житие тверского великого князя Михаила Александровича (ум. в 1399 г.)1, Особенно интересно второе произведение. Устанавливая генеалогию Михаила Александровича и ведя его родословие от киевского князя святого Владимира, как это будет делать позже и в отношении других князей «Степенная книга», автор жития стремится воздать честь Михаилу Александровичу, «да всем ведомо будет, от котораго богосадна кореню таковая богосадная отрасль израсте». Оба произведения написаны тверскими патриотами и ставят задачей прославить князей, отстаивавших независимость Тверского княжества.
«Слово» распадается на шесть частей.
Первая часть представляет собой собственно похвалу Борису Александровичу, частью от лица автора, частью от лица византийского царя Иоанна, патриарха и двадцати двух митрополитов, собравшихся на Флорентийский собор, куда был приглашён и Борис Александрович, отправивший вместо себя послом боярина Фому со своим посланием собору. Автор всюду титулует Бориса «царствующим самодержавным государем» и сравнивает его с самыми выдающимися историческими личностями — с царями Августом, Львом Премудрым, книголюбцем Птолемеем, с Константином I, Юстинианом и даже с библейскими Моисеем и Иосифом. Вся земля Тверская радуется тому, что «дарова им бог такова государя и пастыря и истиннаго христолюбца и богоутвержденнаго на отчем престоле». В подражание житию Александра Невского о Борисе Александровиче говорится, что «возвысися слава имени его в страны далечия, и о сем бо государе слышаша мнози людие в дальних землях и в царствии их и абие радостно прихожаху, видити его хотяше». Царь Иоанн, вздохнув от глубины сердца, воздал хвалу богу за то, что он даровал такого князя Русской земле, а всем православным пособника в вере христианской. Патриарх словами митрополита Илариона славит тверского князя и заявляет, что «такова князя в Руси николи же слышахом». Митрополит родосский также говорит: «не слышим бо иного князя таковаго на Руси, яко же великий князь Борис». Так же восторженно отзываются о Борисе Александровиче и прочие митрополиты. После этого с похвалами князю вновь выступает сам автор: «Распространи бог языци людийстии на земли и вселишася в села великаго князя Бориса Александровича, и аще бы возможно, то весь бы мир был в богом обетованной той земли». Сравнивая Бориса с «правосудным» кесарем Тиверием, автор говорит: «Но Тиверий не повеле людем своим в красных ризах и в златых блистаниях пред собою ходити, а сий же самодержавный государь великий князь Борис Александрович не так, но бесчисльно дая людем своим и повелевая в своей полате в красных блистаниях перед собою ходити, а сам же царскым венцем увязеся».
В следующих частях «Слова» речь идёт о том, как Борис Александрович разбил московскую рать, под предводительством Колычева напавшую на племянника Бориса, князя Ивана Юрьевича, о строительной деятельности Бориса, в частности о построении им храмов и монастырей, городов, а также тверского кремля, и в связи со всем этим автор замечает, что «строение великаго князя Бориса Александровича облиставает (блестит) и якоже некая денница и некий венец благолепен, но воистину достоин есть великий князь Борис Александровичь венцу царьскому». Далее говорится об испытаниях, которые бог послал на Бориса «любяй» и «дабы ся не превозносился» и которые Борис переносит с христианским смирением. Испытания были тяжкие, ибо «на великаго мужа и искуси великыи». Особенно большим несчастьем был пожар 1449 г., при котором Тверь выгорела до основания. Наконец, пользуясь выписками из Тверской летописи, автор рассказывает вперемежку с новыми похвалами о различных событиях в княжение Бориса Александровича, в частности о помощи его московскому князю Василию Васильевичу в борьбе с Дмитрием Шемякой. Единственный список «Слова», дошедший до нас, обрывается на неоконченной фразе.
В 1485 г., при сыне Бориса Александровича Михаиле Борисовиче, Тверское княжество было присоединено к Москве. «Слово» Фомы тогда не только потеряло свою политическую и литературную актуальность, но в глазах Москвы стало произведением одиозным, и этим, видимо, объясняется то, что оно дошло до нас лишь в единственном списке и притом в очень скромной по оформлению рукописи, принадлежавшей, очевидно, какому-нибудь частному лицу.
В начале XV в. Смоленское княжество окончательно потеряло свою независимость и вошло в состав Московского государства. Издавна Смоленск был известен своей книжностью. Свидетельством этой книжности является, между прочим, как сказано выше, житие Авраамия Смоленского, составленное в первой половине XIII в. учеником Авраамия Ефремом. Как сам Авраамий, судя по житию, владевший большой библиотекой церковной литературы, так и автор жития были люди весьма начитанные. Однако смоленская литературная продукция, ввиду ранней оторванности княжества от остальных русских земель, сохранилась в очень небольшом объёме.
Во второй половине XV в. сторонником московской ориентации написано было житие Михаила Клопского, монаха новгородского Клопского монастыря. Сам москвич, родственник московских князей, Михаил Клопский был убеждённым сторонником подчинения Новгорода Москве. Житие его, написанное языком живым и близким к просторечному, изобилует легендарными мотивами, содержащими в себе предсказание задним числом неизбежного падения Новгорода в его борьбе с Москвой. В житии рассказывается, между прочим, что при встрече с архиепископом Евфимием Михаил Клопский сказал ему, что теперь в Москве радость: у великого князя родился сын, который «царствию его наследник будет и всем странам страшен явится, Великий же Новгород приимет, и вся наша обычаи изменит, и злата многа от вас приимет, и вас в свою землю приведет». В ответ на слова одного новгородского боярина, что у них есть князь литовский, Михаил Клопский говорит, что это «не князь, а грязь» и что новгородцы должны отправить в Москву послов бить челом великому князю. Если послам не удастся умилостивить князя, он пойдёт на Новгород, и не будет новгородцам никакой пощады от него, литовский же князь не окажет им помощи. Так, добавляется в житии, и случилось на самом деле.
В житии Савватия и Зосимы соловецких, написанном иноком Досифеем в начале XVI в., передаётся следующий рассказ о Зосиме. Когда Зосима, отправившись в Новгород с жалобой на притеснения Соловецкого монастыря двинскими жителями и боярскими приказчиками, явился к знаменитой боярыне новгородской Марфе, она не приняла его и даже велела прогнать. Зосима, отходя от дома Марфы и качая головой, сказал сопровождавшим его ученикам: «Приближается время, когда обитатели этого дома не станут ходить по двору этому, и затворятся двери дома и не отверзутся, и будет двор их пуст». Раскаявшись, однако, Марфа вернула Зосиму, чтобы получить от него благословение, и позвала его к себе на пиршество. Сидя за столом, Зосима трижды узрел страшное видение: перед ним сидели шестеро обезглавленных бояр. Поникши головой, он ничего уже не мог есть. Видение скоро исполнилось: пошёл на Новгород великий князь Иван Васильевич, «всея России самодержец», со всей братией своей, с князьями русскими, и «со служащими ему царьми и князьями татарскими», и со всеми силами воинскими, и произошла битва на Шелони, и новгородцы иные были побиты, другие взяты в плен, а иным князь повелел сечь головы. Взяты были и те шесть бояр, которых Зосима видел на пиру обезглавленными, и у них также отсечены были головы '.
В «чуде», приложенном к житию Варлаама Хутынского, написанному Пахомием Сербом, рассказывается о видении пономаря Тарасия в церкви Спаса. В полночь, когда пономарь из-за какой-то церковной потребы был в храме, на паникадилах и на подсвечниках зажглись все свечи, а храм наполнился благоуханием. В это время Тарасий не во сне, а наяву увидел погребённого в той церкви святого Варлаама выходящим из гроба. И в течение трёх часов молился Варлаам со слезами и с умилением Христу, богородице и всем святым, пономарь же был в великом ужасе. Помолившись, Варлаам подошёл к Тарасию и сказал ему: «Хочет господь бог погубить Великий Новгород. Взойди, брате, на самый верх церковный, и ты увидишь пагубу Великому Новгороду, какую сотворит ему господь». Когда пономарь взошёл на церковный верх, он увидел страшное чудо: над Великим Новгородом озеро Ильмень воздвиглось на высоту, угрожая потопить город. В ужасе пономарь рассказал Варлааму, что он видел. Варлаам объяснил, что бог хочет потопить Новгород Ильменем за умножение грехов людских и за беззаконие и неправду, чинимые людьми. Вновь став на три часа на молитву, Варлаам во второй раз велит пономарю взойти на церковный верх и посмотреть, что сотворит бог над Новгородом. И увидел пономарь множество ангелов, стреляющих огненными стрелами, как будто сильный дождь шёл из тучи на множество людей, на мужей, жён и детей, и в то же время перед каждым человеком стоял ангел-хранитель, державший книгу и читавший в ней повеление божие. Какой человек должен был остаться в живых, того ангел-хранитель помазывал кистью мирром из сосуда, и тотчас тот человек исцелялся от смертоносной язвы; кто же предназначен был к смерти, того ангел не помазывал и унылый отходил от него, боясь ослушаться повеления своего владыки. Узнав, что делается вне церкви и совершив молитву, Варлаам на этот раз так объяснил виденное пономарём: по молитвам богородицы и всех святых пощадил бог людей своих от потопа, но посылает на них моровую казнь, чтобы они покаялись. И будет мор три года. Так и было в действительности, говорится в легенде. Когда по повелению Варлаама пономарь в третий раз взошёл на церковный верх, он увидел огненную тучу над городом, которая, по объяснению Варлаама, обозначает, что после трёхлетнего мора в Новгороде будет большой пожар: торговая сторона вся погорит и множество людей погибнет; ныне же богородица со всеми святыми умолила сына своего и избавила город от потопа. После этого Варлаам, напоследок помолившись богу, богородице и всем святым, вошёл в свой гроб, и свечи и кадила сами собой погасли.
В другой, видимо позднейшей, редакции памятника говорится о том, что пономарь (здесь имя его Прохор), после того как зажглись в церкви паникадила и свечи, увидел трёх вошедших в церковь мужей, сиявших, как солнце, и спросивших пономаря, где лежит Варлаам. Когда тот ответил вошедшим, что игумен Варлаам скончался более трёхсот лет назад, мужи всё же понудили его показать гроб игумена и, подойдя к гробу, именем Христа велели Варлааму встать из гроба и выйти из храма, так как «за умножение беззакония, грехов ради, хощет господь бог погубити и потопити Великий Новгород озером Ильменем». Но, услышав это, Варлаам со слезами и с великим умилением сказал: «Господие мои, скажите владыке господу богу и спасу нашему Иисусу Христу: если, владыко, великих ради прегрешений погубишь ты Великий Новгород со множеством народа, то и меня погуби; если же, владыко-человеколюбче, множество народа спасешь Великого Новгорода, мужей и жен и детей их, то и меня с ними спаси, господи. Как же, господи, повелеваешь ты мне оставить людей отечества моего в такой великой беде и уйти из моего отечества...» В ответ на предупреждение мужей, что своим отказом Варлаам может прогневить бога, Варлаам говорит: «Ведаю я всемилостивого спаса, он не презрит нас, рабов своих, денно и нощно молящихся ему с верою и сокрушенным сердцем». В дальнейшем эта редакция передаёт события в общем сходно с предыдущей, добавляя, что после этого в Новгороде действительно был мор в течение трёх лет, с 1506 по 1508 г., и затем великий пожар2.
Такие привилегии новгородцев возбудили к ним зависть со стороны многих городов. Потом же, по наветам «человеко-убийцы дьявола», новгородцы мало-помалу побеждены были самовластием и гордынею. Зачинщиками в нарушении договоров оказались новгородцы, но и князья иногда стали нарушать установленный урок. Для вразумления новгородцев им было послано чудесное знамение, предвещавшее им беду: в княжение Андрея Боголюбского на трёх иконах богородицы потекли слёзы, которыми богородица хотела умолить сына своего о пощаде новгородцев. После этого Андрей Боголюбский предпринимает поход на Новгородцев в наказание им за то, что они прогнали его войска, бог же, чтобы удержать кровопролитие и защитить покровительствуемый им город, навёл на князя болезнь. «Но ума ненаказанного ничто же возможет исцелити»,— говорит автор сказания. Князь Андрей не оставил своих замыслов, но, дыша злобой, послал сына со всем войском Суздальской земли и с многочисленными русскими князьями, которых автор насчитывает более семидесяти, «на разорение единаго града онаго», вызывавшего зависть своим богатством и свободным управлением. По адресу союзных князей автор разражается упрёками за то, что они забыли о том, что все они «единокровнаго племени и по духу сродства святаго крещения, понеже вси един род суть росийский».
В противоположность своим врагам, изображённым с отрицательной стороны, новгородцы изображаются очень сочувственно и положительно. Им неоткуда было ждать помощи, и всю надежду они возложили на бога и на богородицу, так как были очень благочестивы, усердно прилежали к божиим церквам и к нищим были «податливы и милостивы». Помощь им пришла — повествует сказание — благодаря горячей молитве их архиепископа Иоанна перед образом спасителя. Когда новгородцы в борьбе с врагами пришли в полное изнеможение, Иоанн услышал от иконы, перед которой он молился, голос, повелевавший ему идти в церковь Спаса на улицу Ильинку, взять там икону богородицы и поставить её на городской стене, против неприятельского войска. И тогда придёт спасение новгородцам. Господь, говорится в сказании, прославил образ матери своей, «да посрамятся иконоборцы, утвердятся же большею верою правовернии иконопоклонницы». Иоанн, созвав собор, посылает протодиакона взять икону, но она не трогается с места. Тогда к иконе отправляется архиепископ и совершает перед ней молебен, после чего она двинулась и была перенесена на городскую стену, лицом к осаждающим. Но те ещё сильнее стали нападать, пуская стрелы в самый образ богородицы. Тогда икона повернулась лицом к Новгороду и пролила слёзы, которые Иоанн собирал в своё облачение. И разгневался окончательно господь на суздальцев, наслал на них тьму, и стали они друг друга сечь и избивать, а новгородцы преследовали их, взяв большую добычу и пленных.
Пристрастие автора-новгородца к своему городу выступает особенно резко, если написанное им сравнить с тем, что об этом же событии говорит суздальский летописец, не отрицающий чудесной помощи иконы богородицы новгородцам, но всё же утверждающий, что бог наказал их рукой благоверного князя Андрея за клятвопреступление и за гордость, но милостью своею спас их город '.
В деле апологии и возвеличения прошлого Новгорода очень потрудился новгородский архиепископ Евфимий. При нём, между прочим, составляются около 1432 г. «Софийский временник» и затем около того же времени другой свод — крупные летописные предприятия, в которых Новгороду отводится центральное место, хотя второй из упомянутых сводов носил уже общерусский характер. В большинстве сказаний о прошлом Новгорода фигурирует популярное имя новгородского архиепископа Ильи-Иоанна (1163—1186).
Футболку "Провидѣніе" можно приобрести по e-mail: providenie@yandex.ru
Застолби свой ник!
Источник — azbyka.ru
