Предисловие
Освоение гербовых норм
Обаяние обычаев
Отечественная геральдическая
Самобытность герботворчества
Многочисленны эмблемы
Царь в голове
Здравствующие
В вразрез с родовым законом
Проблема остается
Помочь, проекту "Провидѣніе"
Предисловие
Едва ли не специфичнейшей группой исторических памятников, содержащих ярко выраженную родословную информацию, являются гербы. Чрезвычайно рискован подход, при котором герб становится непосредственно предметом генеалогических исследований, минуя научную геральдику.
Это относится и к гербовым, и к гербоподобным памятникам, являющим собою «параллель» Бархатной книге, несмотря на всю их неоднородность.(0) На наш взгляд, уместен беглый обзор основных раннегеральдических источников, несущих генеалогическую информацию (в том числе и широко известных).
Ранние русские гербы, степень их укорененности в отечественной традиции и их связь с геральдическими школами Запада - темы изначально дискуссионные, и их историографическое рассмотрение (как самостоятельное, гак и в проекции на генеалогию) представляет интерес само по себе, в то время как цель настоящей работы прикладная: очертить нормы геральдических генеалогизмов в самобытной русской геральдике.
Отмена местничества в 1682 году, вызвавшая к жизни Бархатную книгу, явилась в то же время началом великорусской геральдики. Только при пересмотре всей традиционной системы привилегий такому специфическому западному заимствованию, как гербы, удалось приобрести статус официально признаваемых «почестей».
Реформа 1682 года содействовала превращению генеалогии из вспомогательной дисциплины местничества в область достаточно самостоятельных интересов и изысканий: род, лишенный должностного положения его членов как своего неотъемлемого атрибута, приобретает новые атрибуты, в частности, герб.
Значение этого времени для становления отечественной гербовой традиции может быть оценено по достоинству лишь в сравнении с предшествующими периодами, догербовыми, но не чуждыми геральдического влияния, которое, в свою очередь, заслуживает особого рассмотрения и отдельной оценки.
Освоение гербовых изобразительных норм
Освоение гербовых изобразительных норм прослеживается уже в XVI веке, а еще ранее подготавливается употреблением иностранных предметов (в том числе печатей) с гербами. Например, князь С.И. Оболенский, родоначальник князей Щепиных-Оболенских, Золотых и Серебряных, в середине XV века пользовался нерусского происхождения печатью с изображением двух сопоставленных гербов со шлемами и нашлемниками(1).
Век спустя, в 1544 году С.Ф. Пилемов-Сабуров «печатался» птицей в поле гербового щита; над щитом был крайне схематично изображен шлем с наметом(2). Скорее всего, эта печать случайно попала к ее хозяину с Запада или же была резана по иностранному образцу, с чисто формальным заимствованием его черт.
Видеть в «птичке» пилемовский герб нет никаких оснований; но бытование гербовидного декора в русской сфрагистике уже налицо.
Государственные печати, венчающие сфрагистический обиход того времени, также приобретают внешне геральдические черты, в первую очередь - щит со всадником на груди орла.
Отдельные западные гербы оказываются в одном ряду с русскими эмблемами как на Большой печати Иоанна IV, так и на «Лифляндской» печати 1564 года(3).
На протяжении XVII столетия формальные заимствования становятся чрезвычайно частыми. Характерен пример с печатями князей Д.М. Пожарского и Ф.М. Мстиславского. Перстневой печатью первого скреплялись документы ополчения 1612 года; на печати были изображены сражающиеся львы, между которыми лежит отсеченная человеческая голова, расклевываемая птицей.
Но к грамоте 1612 года, отправленной Пожарским к императору Рудольфу II с просьбой о помощи, была приложена печать с несколько иным изображением: в щите отсеченная голова и на ней птица, в опорах щита львы, под щитом - крылатый змей.
Над щитом - орнамент, варьирующий мотивы «верхнего герба» (короны, намета и т.д.). Легенда гласит: «СТОЛНIKЪ I ВОЕВОДА КНЯSЬ ДМIТРЕI МIХАIЛОВIЧА ПОЖАРСКОВО I СТАРОДУБСКОВО»(4).
Причины геральдизации первоначальных эмблем понятны: печать для грамоты, отсылаемой на Запад, была изготовлена с оглядкой на западные нормы. Примечателен поверхностный характер такой геральдизации: в поле щита оказалась эмблема, первоначально игравшая вспомогательную роль, тогда как более важные львы оказались оттесненными на второй план.
Еще раньше, в 1611 году, князь Ф.М. Мстиславский использует печать, изготовленную иностранцем или по иностранным образцам, с латинской монограммой над геральдическим щитом, в поле которого - коронованный восстающий лев(5).
Никаких атрибутов Гедиминовичей на печати нет. Быть может, лев появился здесь как самая распространенная геральдическая бестия; возможно и то, что изображение на печати подражает сходному с ним по рисунку польскому гербу Lew, варьирующему мотив «руського льва».
Герб Lew принимался в Речи Посполитой некоторыми фамилиями рюриковичей, в том числе князьями Курбскими (Ковельскими)(6); быть может, на этот раз он оказался распространен на Ф.М. Мстиславского как на русского князя. Но даже и в этом случае мы имеем дело с импортом «готовых» геральдических форм, к тому же не получивших дальнейшего развития.
Судя по всему, гербовидные изображения на частных печатях времен первых Романовых в целом служат примером таких же формально-стилевых заимствований. Можно указать множество сфрагистических композиций, строго геральдических по форме, но не более чем декоративных по сути, стереотипно составленных, нередко с наложением гербовых норм на привычные орнаментальные мотивы, историко-символические сюжеты - Цареградское чудо, Адам и Ева в раю - и т.д.(7).
По-прежнему в употреблении находятся гербовые печати, случайно попавшие к их хозяевам; такой печатью пользовался в 1650-х годах и Алексей Михайлович(8). Несходствуют не только печати однородцев, но и разные печати одних и тех же лиц.
Даже в тех редких случаях, когда можно предположить осмысленное употребление того или иного гербового мотива, приходится делать существенные оговорки. Так, на печати князя Д.И. Звенигородского (1631 год) – «Погонь», то есть всадник с мечом (саблей), герб великих князей Литовских и их потомков, известный в России(9).
Однако князья Звенигородские - род, выехавший из Литвы в 1408 году - происходят, по-видимому, не от Гедимина, а от Рюрика(10). Возможно, эмблема была использована для указания на литовское происхождение рода; геральдически такой прием, конечно же, оставляет желать лучшего.
Вопреки общей норме, сходствуют изображения на печатях однородцев - воеводы И.Ю. Плещеева (1632 год), воеводы и стольника Л.А. Плещеева (1654 год): в обоих случаях изображен щит и в щите - лебедь(?)(11). Но следует заметить, что другие печати их же сородичей, как и Высочайше утвержденные впоследствии гербы Плещеевых (ОГ 1,44) (12) и других потомков Бяконта, подобных изображений не несут.
В то же время печать воеводы С.П. Потоцкого (1663 год) обнаруживает черты деградации геральдического стиля: характерная фигура польского герба Потоцких - Pilawa - не только упрощена, но и искажена(13). Другим ярким примером этой же тенденции может служить потерявший геральдический облик, грубо изображенный «ГЕРПЪ КОРССАКОВ» на перстне И.А. Корсакова (1638 год)(14).
Строго говоря, в качестве несомненных памятников геральдического влияния могут рассматриваться только содержащие щит (картуш) или характерно закомпонованные эмблемы; следует отказаться от допущения, причисляющих к этим памятникам все типологически сходные изображения восстающих, идущих, сражающихся животных и т.д.
Так, лев в борьбе с единорогом - скорее всего, лишь традиционный изобразительный мотив, который отнюдь не следует вслед за А.Б. Лакиером «привязывать» к британской геральдике(15).
Заслуживает внимания и печать боярина А.Л. Ордина-Нащокина (1669 год), несущая изображение герба со шлемами и нашлемниками(16). В щите - Юпитер на троне и орел, «небесные» трубы, выходящие из облаков. Эти же трубы повторены в нашлемниках и при шлемах в качестве «немых девизов». Как предполагал С.Н. Тройницкий, боярин Ордин-Нащокин пользовался камеей с Юпитером и орлом, по образцу которой была резана гербовидная печать(17).
Так или иначе, впоследствии этот герб повторялся на других печатях и, наконец, почти без изменений был высочайше утвержден за родом Нащокиных (ОГ III, 14). (См. нашлемник герба на рисунке-заставке к этой публикации. - Прим. ред.). Для эмблемы 1660-х годов это - исключительная судьба.
Обаяние гербовых западных обычаев
Обаяние гербовых западных обычаев усиливается в немалой мере благодаря вступлению их носительницы, Украины, в Московское государство(18). При этом поверхностный характер заимствований сохраняется.
Это может быть достаточно выразительно прослежено, например, на материале печатей некоторых киевских воевод, а именно князей Г.А. Козловского (1671 год), А.А. Голицына (1675 год), П.С. Прозоровского (1682 год), М.Г. Ромодановcкого-Стародубского (1689 год)(19).
Печати сходны по манере исполнения и, возможно, заказывались одному и тому же мастеру; все они несут гербовидный декор - картуши под коронами или шлемами; это объясняется, по-видимому, местной традицией употребления гербовых печатей.
В «гербе» смоленского рюриковича Козловского - щит с орлом, поддерживаемый львами. У его смоленско-ярославского однородца Прозоровского - три дерева, из которых среднее выше прочих, а в нашлемнике - лучи, падающие из-за облаков(?).
Родство здесь никак не отражено. Еще разительнее то, что «герб» гедиминовича Голицына не несет никаких эмблем, привычных для литовских князей в Речи Посполитой.
Вместо этого в поле щита изображен грифон с мечом на поверженном змее, а в нашлемнике - сражающиеся львы под короной, Судя по всему, настолько же произвольно были избраны эмблемы и для печати князя Ромодановского: медведь под дубом, в нашлемнике - рука с мечом.
Единственным отличием является то, что эмблема этой печати - безусловно, гласная. В литературе, в том числе и новейшей, присутствует упоминание об этой эмблеме как о старинном знаке Стародубского княжения(20).
Скорее всего, это так называемое «знамя стародубское» мифично; эмблема, скорее всего, появляется на печати 1689 г., будучи сочинена для М.Г. Ромодановского на манер герба. Из четырех рассмотренных здесь «воеводских» знаков именно ромодановский оставил наиболее значительный след в русской геральдике. О причинах этого будет сказано ниже.
Резюмируя Все эти данные, мы можем обратиться к широко известному суждению Григория Котошихина:
«А кому Царь похочет внов дати боярство и околничество и думное дворянство из столников и из дворян или дворянина из дворовых всяких чинов и из волных людей, и таким дает честь и службу по своему разсмотрению кто в какой чин и честь, годен, а грамот и гербов на дворянства их и на боярства никому не дает потому что гербов никакому человеку изложити не могут (…) Так же и у старых родов князей и бояр и у новых, истинных своих печатей нет. Да не токмо у князей и бояр и иных чинов но и у всякого чину людей Московского государства гербов не бывает; а когда лучитца кому к каким писмам или послом к посолским делам прикладывать печати и они прикладывают у кого какая печать прилучилась, а не породная да и потому мочно признать как бывают московские послы в посолствах и на съездех, и к писмам и их крепостям печати свои прикладывают, а лучится тем же послом или родственником их быти вдругоряд в посолстве и к письмам печати свои прикладывать и у тех новых писем с старыми писмами многие печати рознятца (…) А кто (…) отпустит сына своего на службу (…) а те их дети от малые чести дослужатся повыше, и за службу достанут себе поместья и вотчины. И оттого пойдет дворянской род. А грамот и гербов им не даетца ж…»(21).
Все эти факты важны дня нас как характеризующие «предысторию» отечественной геральдики, позволяющие оценить основы, на которые опиралось дальнейшее российское герботворчество. Кроме того, они убеждают нас, что применительно к большей части XVII столетия о великорусской правильной геральдике говорить еще рано, а установившиеся заимствования из западного гербового обихода в подавляющем большинстве служат лишь приемами изобразительного оформления.
Отечественная геральдическая история
Приблизительно в 1680-х годах открывается первый период отечественной геральдической истории, который может быть с долей условности определен как период преобладания самобытной геральдики, доканцелярский период.
В это время явное большинство бытующих в России гербов не получает официального утверждения, а просто употребляется в родах, хотя государством статус герба уже признан.
Гербы этого периода являются памятниками «популярного» гербового сознания и герботворчества (что делает генеалогические мотивы, содержащиеся в них, особенно интересными).
Это положение поддерживалось несколько отстраненным отношением властей к гербам. В конце XVII столетия на герб еще смотрели как на явление нерусское, иноземное. Подтверждение прав на герб было поручено Посольскому приказу(22), то есть считалось отнесенным к области иноземных дел; естественно, речь в этом случае шла только о гербах выезжих родов, то есть об иностранных гербах в России, а не о русских гербах.
Однако гербовая практика складывалась и вне сферы официального права. «Идея, что у всех дворян должны быть родовые гербы, утвердилась именно перед Петром Великим, и дворяне кинулись было их сочинять...», - читаем у Н.П. Лихачева(23).
Еще А.Б. Лакиер справедливо указывал, что установления Петра Великого, связанные с основанием Герольдмейстерской конторы (в 1722 году) и первыми гербовыми пожалованиями, были посвящены не основанию, а упорядочению русской геральдики(24), в то время как Н.П. Лихачев прямо определил эти действия Петра как ограничивающие, даже гасящие процесс огербовления российского дворянства(25).
Наиболее значительным геральдическим нововведением в России XVIII века явились, видимо, жалованные гербы, наименее информативные с генеалогической точки зрения и поэтому наименее существенные для нас. Преобладала же, как и прежде, неканцелярская, неофициальная геральдика старого дворянства.
Итоги ее столетнего развития были - разумеется, очень неполно - подведены А.Т. Князевым, автором знаменитого «Собрания фамильных гербов...» (1785 год)(26), основанного преимущественно на материале личных печатей, но с привлечением дополнительных сведений, позволивших, в частности, дать достаточно подробную (и неслучайную) раскраску сфрагистических прорисовок.
Гербовник Князева запечатлел русскую самобытную геральдику во всей ее дикости и неоформленности. Показательно, что первый же герб в сборнике может послужить примером крайнего геральдического варваризма: шлем увенчан шлемом, а в поле щита вместо фигур помещен вензель(27).
Гербовник убеждает в том, сколь динамична была геральдическая жизнь в России - как и в том, что эта динамика была скорее бурной, чем целенаправленной. За счет небрежных перерисовок, сфрагистических вольностей, даже за счет неумелых попыток упорядочения русские гербы постоянно менялись и искажались.
В конце XVIII столетия Павел I вводит, наконец, геральдику старых русских родов в орбиту государственных установлений; в 1797 году начинается составление Общего Гербовника, долженствующего упорядочить и централизовать герботворчество в стране.
Однако как регламентирующая реформа Петра не вызвала принципиальных перемен в характере создания гербов, так и регламентирующая реформа его правнука не вызвала перелома в неофициальной геральдике.
Благодаря относительной нетребовательности первых составителей Общего Гербовника, в том числе молодого ваппенрихтера М. Ваганова, тип самобытных геральдических памятников оказался официально закреплен в начальных томах основанного Павлом I сборника. М. Ваганов и его начальник О. Козодавлев были такими же носителями обыденной геральдической нецивилизованности, как и их клиенты, и применявшиеся ими критерии правки были направлены на формальное и грубое подведение проектов под имеющиеся шаблоны.
В 1836 году был утвержден последний из «несурово» подобранных томов гербовника (десятый), а в 1857 году было основано Гербовое отделение Департамента герольдии под руководством Б.В. Кене, что, видимо, и стало настоящим концом доканцелярского периода(28).
В течение примерно полутора веков геральдическая практика развивалась как относительно однородный процесс, опирающийся на ряд закономерностей, заложенных еще в XVII столетии.
Так, именно с 1690-х годов прослеживается тип гербов рюриковичей, основанных на территориальных эмблемах. Титулованные и нетитулованные потомки Рюрика помещали в своих гербах эмблемы земель, княжеств, которыми владели их предки.
Эти эмблемы, более всего известные по Титулярнику, заимствовались из придворной эмблематической практики; в ее рамках они служили ничем иным, как «свитой», дополнением двуглавого орла(29). Принятие «территориальных» гербов Рюриковичами означало их претензии на знаки, до сих пор служившие только государю.
Таковы гербы на печатях окольничего князя П.Л. Львова (1691 год, медведь с протазаном в поле, ограниченном венком, и под княжеской короной)(30), стольников князя Ф.Я. Вяземского (1693 год, смоленская эмблема)(31) и князя А.Н. Приимкова-Ростовского (1698 год, бегущий олень в коронованном по-княжески картуше)(32).
Такие гербы очевидно генеалогичны по своему содержанию; кроме того, их складывание декларирует свободу родословного сознания от служебной конъюнктуры, повышенное внимание к титулу и владетельному происхождению.
То же встречаем у русских гедиминовичей; впрочем, их родовая геральдическая традиция уже получила полноценное развитие в Речи Посполитой. На печати князя В.В. Голицина, боярина и наместника новгородского (1684 год) - литовская «погонь», изображенная не вполне геральдично и, к тому же, русифицированная в деталях; над щитом помещены корона и намет(33).
На печати боярина и воеводы князя П.И. Хованского (1695 год) - совершенно геральдичная «погонь» с рыцарем в латах и двойным крестом на щитке (тарче) в руке; над щитом три шлема с княжескими шапками и наметами, а над ними - открытая корона, наподобие двррянской(34).
Впоследствии, в XVIII веке и в начале XIX века, заимствование территориальных эмблем потомками владетельных особ получило дальнейшее развитие, коснувшись Гедиминовичей, включая Волынских; некоторых кавказских князей; князей Сибирских(35) и, разумеется, большинства Рюриковичей.
В гербах потомства князей Белозерских, Ростовских, Смоленских (с Ярославскими), Черниговских закладывалась вполне определенная информация об их происхождении и владениях. Основные принципы ее дешифровки определил еще А.Лакиер(36).
По-иному складывались гербы потомства князей Стародубских и Галицких (Галича Мерянского). Названия обоих княжеств не вошли в царский (затем - императорский) титул, а соответствующие им эмблемы не вошли в Титулярник.
В результате князья Гагарины (ОГ I, 14), Хилковы (ОГ IV, 4), Ромодановские и Гундоровы (ОГ VII, 1) были вынуждены пользоваться не земельной эмблемой, а изображениями, которые уже известны нам по печати М.Г. Ромодановского-Стародубского: медведь под дубом и рука с мечом.
По-видимому, это и было не обозначением праотеческих владений, а просто общей эмблемой, символом родства как такового; иными словами, это яркий пример «геральдического генеалогизма».
Отчасти это подтверждается включением в герб такого стереотипного для русской геральдики знака, как рука с мечом, сама по себе не способная быть ни четким символом родства, ни тем менее старинным русским территориальным обозначением.
Видимо, большинство эмблем, включенных в гербы Рюриковичей и не имеющих аналогии в Титулярнике, должно быть признано имеющим не территориальный, а чисто родовой характер(37).
Таков «герб Оболенска»(38) (птицы со стрелами у князей Репниных - ОГ I, 6, князей Оболенских и Тюфякиных - ОГ II, 3 и 4) или орел, стреляющий из лука - родовой герб Ржевских, так и не вошедший в официальную версию(39), и т.д.
Очевидна закономерность, в силу которой у ряда более «периферийных» родов подобные знаки множатся и теснят территориальную эмблематику (Дмитриевы - ОГ IV, 17; X, 23; Дмитриевы-Мамоновы - ОГ I, 30; II, 21; XXI, 1; дворяне Сонцовы - ОГ V, 14; Телепневы - ОГ V, 11 и другие).
Потомство князей Галича Мерянского вовсе осталось без общеродового знака. Вариацией на тему одной и той же эмблемы явились гербы Ляпуновых (ОГ IV, 16) и их родичей Ильиных (ОГ VIII, 8), чье происхождение от Рюрика аргументированно оспорено Н.П. Лихачевым; несомненные же Рюриковичи Березины (ОГ II, 20), подобно многим русским родам, восприняли польский герб (Lodzia), переосмыслив его изображение на иной лад(40).
Еще более неоднородную картину явили собой гербы потомков князей Галича Южного. Кстати, в них мы находим только одну неоспоримо территориальную эмблему: изуродованного перерисовкой льва на склоне - герб Львовской Руси - у князей Бабичевых (ОГ V, 5).
В целом, однако, родословность торжествует в гербе рюриковичей.
Территориальной эмблемой объединены и гербы потомков Гланды Камбилы, в основу которых лег гданьский герб(41). Как и во многих княжеских гербах, эмблемы земельного происхождения оказались здесь соединены со знаком чисто родового характера - «кумиропоклонным дубом», иллюстрирующим фамильные предания о языческом культе пруссов.
В гербах Коновницыных (ОГ I, 39), Шереметевых (ОГ II, 10; III, 10), Сухово-Кобылиных, Колычевых, Яковлевых (ОГ II, 13, 27, 28) и некоторых других «камбиличей» эти две эмблемы разделены: корона с крестами на щите, дуб - в нашлемнике.
Позже, однако, фиксируются гербы Неплюевых и Кобылиных (ОГ VI, 9 и 10). На этот раз обе эмблемы помещены в щите. В эпоху канцеляризации геральдики это смешение эмблем логично завершится несколько абсурдной историей составления герба Епанчиных (ОГ XIII, 23), в котором дуб и гданьские мотивы объединяются в один знак.
Весь этот процесс объясняется тем, что герб «королевства пруссов» и другие эмблемы сана предков в гербах «камбиличей» служили не символом владения или притязания, но лишь геральдической декларацией, как и изображение кумиропоклонного дуба.
В этом же ряду находятся и гербы Салтыковых (ОГ II, 15; VII, 28; IX, 2) и Чеглоковых (ОГ I, 40), воспроизводящие герб герцогства Прусского (Soltyk, позднее служивший провинциальным гербом Западной Пруссии). Однако в этом случае они подражали польским однородцам, и мы скорее должны рассматривать эти гербы как памятники непосредственного польского влияния.
Если у названных фамилий употребление нетерриториальных и нежалованных, чисто родовых эмблем обычно имело вспомогательный характер, то у большинства иных родов этот геральдический прием остается основным. Как и в случае со стародубскими рюриковичами, эмблемы, повторяемые из герба в герб, могут служить знаками родства разных фамилий.
Как и в случае с кумиропоклонным дубом, эти эмблемы могут иллюстрировать родовые предания. Таковы, например, гербы радшичей, в которых варьируется орел, княжеская шапка, соотносимая со святым Александром Невским, и рука с искривленным мечом, на сей раз понятая как герб «Словении» - прародины радшичей(42).
Гербы потомков князя Редеди Касожского, Чета, Бяконта, Индриса, Облагини (вернее, его старшего сына Марка), маркграфа Аманда Бассавола и т.д. построены в большинстве своем на общих (для каждой группы) эмблемах.
Однако то, как эмблемы варьируются от одного герба к другому, убеждает в неустойчивости, приблизительности норм неофициальной русской геральдики, в сохранении того геральдического динамизма, который с очевидностью прослеживается по гербовнику А.Т. Князева.
Так, в фигурах, помещенных во главе щитов родственных фамилий Сабуровых (ОГ I, 43; XVI, 16; Дипл. XVIII, 53), Сверчковых (ОГ II, 103), Вельяминовых-Зерновых (ОГ IV, 26) и ряда других родов, происходящих от Чета, нелегко угадать различные модификации одного изображения.
Две линии Долгово-Сабуровых, потомков Атуна-мурзы Андановича, приняли два чрезвычайно несходных герба (ОГ II, 32 и VII, 75), из которых только второй отчетливо подобен гербам потомков Чета. Не менее красноречиво превращение княжеской шапки в державу в гербе Кологривовых, потомков Радши (ОГ IV, 23).
Видимо, перед нами - результаты долговременного искажения неких общих прототипов, хаотичной эволюции эмблем, первоначальная редакция которых отделена от официальной фиксации рядом десятилетий.
Привлекает внимание также герб Тухачевских (OГ VII, 10), претендовавших на происхождение от Индриса. Генеалогические комментарии к гербу, представленные Тухачевскими и вошедшие в Гербовник, пестрят ошибками. Герб Тухачевских также совершенно несходен с гербами потомства Индриса. Ущербность генеалогических представлений в роду находит здесь, таким образом, двоякое выражение.
В перечислявшихся выше случаях сходство гербов служит дополнительным свидетельством документально подтвержденного родства. Наряду с ними бытовали и гербы, содержащие самостоятельную генеалогическую информацию. Таков, например, герб Владычиных (ОГ II, 99), почти наверняка свидетельствующий об их общем происхождении с потомками Олоповских, то есть с Муравьевыми (ОГ I, 59 и др.) и Пущиными (ОГ II, 65).
О родстве заявляет только герб. Точно так же герб Лихаревых (ОГ V, 35) свидетельствует об их происхождении от Радши. Менее объяснимо сходство гербов рода Пещуровых (ОГ I, 84) и потомков Индриса; гербов Зайцевых (ОГ I, 82) и потомков Редеди Касожского дворян Глебовых (ОГ VII, 8). Безусловно, в основе такого сходства может лежать случайность, например, сфрагистическая путаница, но едва ли такое объяснение можно считать исчерпывающим.
Убедительно мнение А.Б. Лакиера, усматривающего в гербе заявлявших о своем прусском происхождении Кузьминых-Караваевых (ОГ IV, 57) разъятый на составные части Soltyk - герб Пруссии. Лакиер указывает на это как на косвенное подтверждение гипотезы об их происхождении от Михаила Прушанина, то есть от одного корня с Салтыковыми, Чеглоковыми, Тучковыми(43).
Суждение Лакиера наглядно подкрепляется присутствием в обсуждаемом гербе типично «прусских» щитодержателей - единорогов. Однако слишком широкое применение этого метода (как и попытка Лакиера распространить его на потомков черниговца Бяконта) не вызывает доверия(44).
Выделяются группы гербов, эмблематически явно взаимосвязанных, хотя словесно эта взаимосвязь не поясняется. Яркий пример - гербы Анненковых (ОГ I, 54), Иванчиных (ОГ VI, 80), Коробковых (ОГ VIII, 121) с характерной фигурой (звездой? адамантом?) и другими совпадающими эмблемами. В гербах Аплечеевых (ОГ VI, 72), Беличей (Дипл. II, 99), Кузовлевых (ОГ X, 104), Луниных (OГ VI, 71), Плотниковых (OГ VI, 99) и некоторых других родов при сходстве общей композиции повторяется стереотипное изображение: в рассеченном, серебряном и червленом, поле башня или замок переменных цветов. Гербы Бороздиных (ОГ I, 42) и Борисовых (ОГ II, 92) исключительно близки и, несомненно, восходят к общему прототипу. Можно привести и другие примеры.
Несколько иная ситуация прослеживается в случае со сходствующими гербами родов-однофамильцев. Здесь сходство может быть вызвано и родословной декларацией, и простой аналогией. Все же такие гербы вызывают явный геральдический интерес. Например, дворяне Карповы (ОГ IX, 48), не заявившие словесно о своем происхождении от князей Смоленских, приняли тот же щит, что и Карповы - явные рюриковичи (ОГ V, 12), а именно - гербовый щит Великого княжества Смоленского.
Но если у последних герб украшен мантией и княжеской шапкой, то первые вынуждены довольствоваться стереотипным дворянским убранством герба: шлемом, страусовым плюмажем в нашлемнике и т.д. Герб дворян Горчаковых (ОГ IV, 85) явно воспроизводит гербового орла князей Горчаковых (OГ V, 1) - черниговских рюриковичей.
Интересно, что в гербе дворян Горчаковых черниговского орла коснулись характерные изменения - разворот креста слева, а не справа, держава в левой лапе, - бытовавшие также в родовой гербовой традиции князей Горчаковых, но в официальную редакцию не вошедшие(45).
Неплюевы (ОГ I, 61), соименные роду, происходящему от Гланды Камбилы (ОГ VI, 9), поместили в своем гербовом щите не гданьские знаки, то есть корону и кресты, а кумиропоклонный дуб, также общий для потомства Камбилы, но менее важный. Костромской род Остафьевых связан с одной соименной фамилией по родословию, внесенному в ОГ, но не по гербу; с другой - по гербу, но не по родословию. Сходство по гербу могло восприниматься как компенсация невозможности проследить родство.
Только в опубликованных томах ОГ мы находим более тридцати пар соименных или близких по имени (Полетики - Политковские) родов, воспользовавшихся общим гербовым мотивом -иногда почти неизменным, иногда искаженным до неузнаваемости; порой в соответствии с родословной справкой, порой же - в качестве самостоятельного «жеста».
Ряд исключительно интересных примеров находится за пределами ОГ - например, герб младшей линии Львовых (Дипл. VIII, 49), отличающийся от герба старшей, княжеской линии (ОГ V, 3) не только перемененными цветами, но и иным, необычным для Рюриковичей внешним убранством щита(46).
Самобытность герботворчества
Значительную долю гербов российского дворянства изначально составили гербы польско-литовского происхождения - не только за счет родов, выехавших на Русь из Речи Посполитой и сохранивших свой герб, но и за счет дворян совершенно иного происхождения, заимствовавших шляхетские гербы, по-видимому, в знак своей «равночестностн».
В этом случае генеалогическое значение герба оказывалось минимальным. Трудно сказать, что в большей степени служило здесь объектом подражания: гербовые традиции выезжих и украинских родов или - непосредственно - западные обычаи.
Сказывалась исключительная роль Речи Посполитой в западных контактах России и, быть может, то, что вплоть до 1722 года официальные гербовые списки опирались едва ли не исключительно на польские книги - труды Окольского, Папроцкого и т.д.
Иногда герб перенимался у польских дворян со сходными прозваниями: в них с большим или меньшим основанием видели однородцев. Так, выходцы из Польши Возницыны пользовались гербом Ciolek - по аналогии с Возницкими того же герба - еще в 1688 году (печать П.Б. Возницына; изображен полный герб), а затем закрепили его за собою в ОГ (V, 50).
Шишкины (ОГ III, 43), Шешковские (ОГ I, 115), Шишковы (ОГ III, 75) ориентировались на Шишковских герба Ostoja, Масловы (ОГ II, 74; V, 30) - на Масловских герба Samson, Бунины (ОГ VII, 15) - на Бониковских герба Brodzic и т.д.
Воеводские - по происхождению смоленские дворяне (ОГ VI, 93; VII, 50) - то ли сохранили, то ли восстановили свой первоначальный герб Adwaniec, причем в двух различных версиях: более обрусевшая ветвь Воеводских, не прослеживавшая своего шляхетского происхождения, исходатайствовала типично «русифицированный» многопольный герб; другая ветвь, сохранившая и внесшая в ОГ сведения о польском пожаловании 1621 года, сохранила польский герб без изменений.
Эмблемы могли подвергаться сильной перерисовке. Пашковы (ОГ VIII, 21), однородцы Паскевичей, составили свой герб из хоругви (герб Radwan) и меча между полумесяцами (Ostoja); но хоругвь при этом совершенно лишилась характерной гербовой стилизации, а меч заменен на шпагу с орлиной головой на рукояти, помещенную в пересеченное поле.
Очень часто, однако, принятие польских гербов лишено родословного обоснования. Выше уже упоминался герб Рюриковичей Березиных - Lodzia. Потомки скандинава Шимона Африкановича Вельяминовы (ОГ II, 22) и Воронцовы-Вельяминовы (ОГ V, 16) воспользовались польским гербом Pacholowiecki (переменив нашлемники и, отчасти, цвета).
Это, несомненно, было геральдическо-генеалогическим произволом, и тем более потому, что в исходном гербе присутствовал весьма специфический жалованный элемент: Белый орел из польского королевского герба.
Заметим, что гербы Вельяминовых и Воронцовых-Вельяминовых имеют различие (цвет копий во втором поле щита), скорее всего, не замеченное самими подателями гербов на утверждение, стремившимися подчеркнуть общность происхождения обеих фамилий, а не их особенности.
В гербах большинства потомков князя Редеди (князей и дворян Лопухиных - ОГ III, 8; IV, 6; Колтовских - ОГ II, 23; Лаптевых - VI, 7; Лупандиных - II, 24; в особенности же Чевкиных - IX, 8) узнается герб Поморского княжества (Померании), присвоенный столь же безосновательно, как и герб Pacholowiecki.
Происходящие из Золотой Орды Колокольцовы (ОГ VIII, 6; I, 63) воспользовались одним из вариантов герба Kietlicz. Алеевыми (по происхождению татарами-мещерянами, ОГ VII, 31) был перенят герб Ostoja; на этот раз меч изображается искривленным, приобретая восточные черты, подчеркиваемые полумесяцами.
Как указано С.В. Думиным, «если для семей, чье происхождение (реальное или легендарное) было связано с Востоком, подобные польские гербы были привлекательны по своей «мусульманской» эмблематике, то у других родов аналогичные изображения подкрепляли традицию происхождения из польской и литовской шляхты и т.д.»(47).
Одним из видов изменения шляхетских гербов в России было расчленение гербовых фигур на составные части.
Так, в гербе рюриковичей, потомков государей Галича Южного, князей Путятиных (ОГ VIII, 2) фигура герба Syrokomla разделена на составные части - уширенный крест и «автоданец», помещенные в разных полях. Есть и другие примеры (Мухановы, Опочинины и др.); однако этот прием известен и собственно польской геральдике.
Сейчас, видимо, уже трудно определить, какие из этих и подобных изменений были совершены непроизвольно, в силу нетвердости геральдическнх познаний, ошибочного прочтения блазонов, а какие - в русле намеренной русификации (или ориентализации) изображения, что также представляется возможным.
Конечно, в основу самобытного герботворчества легла не только польско-литовская геральдика. Некоторые фамилии принимали гербы немецких, английских и иных западноевропейских дворянских родов, к которым они восходили - реально или легендарно. Не могло обойтись без курьезов.
Так, потомки Христофора Дола Левашевы (ОГ IV, 25; XI, 9), Свечины (ОГ II, 38), Яхонтовы (ОГ XVI, 27) воспользовались гербом остзейцев фон Толей, хотя, по мнению ряда исследователей, в частности - С.Н. Тройницкого, Дол принадлежал к другой фамилии(48). Кожины (ОГ I, 52) включили в свой герб раздвоенную башню (с «двумя зубцами» наподобие хвоста ласточки).
О том, что в эту фигуру мог превратиться стенно-зубчатый пояс из герба их прародителей Фаренсбахов, догадаться уже невозможно; генеалогический подтекст герба Кожиных, таким образом, раскрывается только с привлечением дополнительных материалов.
Многочисленны эмблемы
Многочисленны эмблемы, отражающие важные периоды и события в истории родов - то есть несущие ту информативную функцию, которую сегодняшнее обыденное сознание стремится распространить на гербы вообще. Некоторые из таким эмблем - например, княжеская шапка у потомков Радши, кумиропоклонный дуб у камбиличей - упоминались выше. У тех же камбиличей, а именно Шереметевых, Колычевых, Яковлевых, Бобарыкиных, эту роль исполняли также горлатная боярская шапка, меч, копье и «поверженный» полумесяц, помещенные в оконечности щита (а в ранних редакциях вообще не включавшиеся в щит и замыкавшие композицию в качестве декоративно нагроможденной арматуры).
У князей Прозоровских (ОГ I, 11) это, возможно, были эмблемы поволжских царств, указывающие на верную службу государю в этих землях(49). У смоленских рюриковичей Аладьиных (ОГ V, 13) подобную роль играли белозерские рыбы, указывавшие, против обыкновения, не на кровную, а лишь на территориальную принадлежность предков рода к белозерским князьям.
В герб Болотниковых (ОГ IX, 14), жалованных в 1530 году землями в вяземском уезде, попросту был внесен Вяземский уездный герб. Многие роды нерусского происхождения приняли в герб символы своего первоначально нехристианского вероисповедания - иногда в соседстве с крестом, в знак его победы, как, например, у князей Ширинских-Шихматовых (ОГ X, 95), иногда же - сами по себе, как у князей Мещерских (ОГ II, 8), Юсуповых (ОГ III, 2), Урусовых (ОГ VI, 1) и т.д.
У тех же князей Шихматовых, как и у князей Черкасских (ОГ II, 9), мантии увенчаны нестандартными, «ориентальными» венцами. С.Н. Тройницкий был склонен находить в гербе Юсуповых намеки на их египетские корни(50).
Едва ли не экзотичнейшим знаком подобного рода в русской геральдике можно считать нашлемник Римских-Корсаковых (ОГ II, 52) - орел на шаре и с перунами, долженствующий, по-видимому, обозначить происхождение рода от Юпитера.
Возможность этого пояснялась в конце XVII века следующим образом: «Вымышленныхъ Еллинскихъ поганскихъ всехъ Боговъ нарицался богомъ Iовишъ сего ради, яко славнейшаго, сильнейшаго, мудрейшаго, богатейшаго, паче его иного человека не было на свете тогда».
Таким образом, Н.П. Лихачев, замечая, что «такое невероятное родопроисхождение... никогда не получало официального утверждения»(51), был и прав, и не вполне прав: официальному утверждению подвергся намек на это родовое представление.
Царь в голове
Династии, лишенные престолов, числятся вровень с правящими, сохраняют суверенный статус. Их главы могут жаловать фамильные ордена; их обычаи, уставы и законы сохраняют силу во внутренних делах династий. Этот принцип, порожденный эпохой наполеоновских войн и Венского конгресса, утвердился как плод согласия юристов и дипломатов.
Сегодня с ним дόлжно считаться всем, совершенно независимо от политических пристрастий. И потому разговор о доме Романовых оказывается актуальным в самом что ни на есть республиканском контексте. А еще он, как правило, оказывается запутанным.
Две вехи, на которых непосредственно держится российский династический распорядок, вбиты императором Павлом I в 1797 году, в день его коронации: это Учреждение об Императорской фамилии и отдельный акт о порядке престолонаследия, выстраивающий мужчин в порядке первородства и дающий им преимущество перед женщинами. Но эти законы недолго оставались неприкосновенны.
Уже в 1820 году, когда цесаревич Константин Павлович развёлся (с саксонской принцессой, принявшей для брака православие) и женился вновь (на польской графине, католичке), его брат Александр I предпочел не просто отсечь конкретную невестку от династии, а решить проблему раз навсегда. Ради этого император, на немецкий манер, ввел принцип равнородства – то есть династическим стал считаться лишь брак с членом другого суверенного дома.
Третий брат, Николай I, в своем консерватизме не пожелал ничего менять, а либеральный Александр II собирался, но не успел; зато оба последующих монарха, Александр III и Николай II, не преминули пересмотреть и дополнить династическое законодательство, последовательно превращая его из абсолютистского – в еще более абсолютистское.
Невольным следствием такого самовластия становилось отчуждение и разобщение. Члены династии зачастую видели в родовых законах некую внешнюю силу и – не всегда сознательно – предпочитали переосмыслять ее в духе неформальных семейных отношений.
Такому отделению закона от справедливости были не чужды даже сами государи. Когда в 1910 году одна из княжон императорской крови, Татьяна Константиновна, просила дозволения идти под венец с потомком грузинской царской династии князем Константином Багратион-Мухранским, Николай II заверил невесту, что «даже не посмотрел бы» на этот брак как на неравный.
Но в следующем году свадьба состоялась – и тот же император, превратясь из доброго родича в сурового правителя, признал брак морганатическим, то есть законным, но неравнородным (что было несправедливо – но следовало российской политике в отношении грузинской знати), и предписал Татьяне «добровольно» отречься от прав на престол.
Все здравствующие ныне ветви Романовых
Все здравствующие ныне ветви Романовых происходят от четырех сыновей Николая I: императора Александра II и великих князей Константина, Николая и Михаила.
Александр II в первом браке положил начало нескольким линиям Романовых, из которых старшую выкосила революция. Младшие линии – потомство его сыновей Владимира и Павла – продолжились и в третьем тысячелетии.
Старший сын Владимира, великий князь Кирилл (1876-1938), в 1905 году вступил в брак вопреки воле Николая II, считавшего этот союз неудобным с точки зрения династической политики. С точки зрения основных законов империи женитьба члена династии, заключенная без предварительного одобрения государя, была преступной и недействительной.
В ответ резолюцией от 4 декабря 1906 года император объявил брак незаконным, а Кирилла вместе со всем возможным потомством лишил права на наследование престола. Позже наступило примирение, брак был признан, но о восстановлении Кирилла и «Кирилловичей» в правах на престол речи не шло.
Некоторые приверженцы «Кирилловичей» утверждали – и утверждают поныне – что Николай II, ограниченный буквой династического закона, не имел права отрешать Кирилла и его ветвь от престолонаследия.
Сторонники этой теории загоняют сами себя в ловушку: если принимать такую логику суждений, то прежде всего император не был правомочен задним числом признать неконституционный брак Кирилла.
Всё это не помешало спасшемуся из революционной России Кириллу в 1924 году – когда уже не осталось надежды на спасение Николая, его сына цесаревича Алексея и брата Михаила – объявить себя императором в изгнании. Титула инкогнито Кирилл использовать не пожелал, так как настаивал на признании себя в качестве главы Российского государства, а не только династии.
Альтернативный наследник, брат Кирилла Борис, был лишен амбиций, ни с кем не хотел соперничать и нашел покой в неравнородном браке.
В итоге Кирилл фактически стал во главе фамильных дел. Однако сам он до последнего претендовал на большее – на полноту императорских прерогатив.
И, разумеется, он прибег к традиционной для изгнанников демонстрации власти: к пожалованию титулов и учреждению нового ордена.
Слева – родоначальник «Владимировичей» Великий князь Владимир Александрович (портрет кисти И. Крамского); справа – Великий князь Борис Владимирович – de jure Борис II – и его неравнородная супруга, Зинаида Рашевская.
De jure Кирилл не мог быть ни главой дома, ни полновластным регентом; все его полномочия были основаны на неформальном согласии брата и других членов династии. Чтобы передача прав была формальной, Борис должен был бы принять на себя главенство, восстановить Кирилла в правах и затем отречься в его пользу.
В отсутствие такого акта Кирилл мог лишь, будучи орудием родственного консенсуса, решать административные дела в согласии со старыми нормами – например, жаловать старые ордена; но менять сами нормы или вводить новые он уже был не вправе.
Единственный сын великого князя, Владимир (1917-1992), по рождению являлся князем императорской крови – этот более скромный титул полагается правнукам императоров. Но Кирилл, объявив императором себя, тем самым произвел сына в великие князья. По смерти отца Владимир унаследовал его роль династического лидера, но со временем восстановил сородичей против себя многократным неласковым обхождением.
Женой Владимира Кирилловича стала родственница уже упоминавшегося князя Константина Багратион-Мухранского, княжна Леонида. Владимир вопреки установившемуся в России порядку объявил этот брак династически полноценным, а единственного ребенка – дочь Марию (род. 1953) – в обход других членов династии назначил себе в преемники.
Это вызвало протесты и в конце концов побудило «бестактно» вспомнить об акте 1906 года. Тем не менее Мария Владимировна – для своих сторонников великая княгиня и императорское высочество, для оппонентов княжна – остается наиболее известным (и по сути единственным активным) претендентом на главенство в династии. Наследником претензий Марии является Георгий, ее сын от брака с прусским принцем.
В перестроечные дни Владимир, а затем Мария стали желанными гостями в России, их привечали Борис Ельцин и Анатолий Собчак. Шли переговоры о признании Российской Федерацией особого статуса Марии Владимировны; множество дворянских и монархических объединений заявило о своей верности «Кирилловичам».
Итогом стало не слишком логичное поведение Марии: с одной стороны, она приняла новую российскую власть и даже обзавелась республиканским паспортом, а с другой стороны, подобно деду, жалует титулы, гербы и дворянские привилегии, раздает не только исторические ордена империи, но и новые, основанные дедом и отцом – что символически равносильно перевороту.
Эта двойственная практика сохраняется, пока и сторонники Марии, и принимающее эту «игру» государство (прежде всего – командование Вооруженных Сил, вполне благосклонное к наградной экспансии княжны в своих рядах) не вполне осознают, о чем именно идет речь.
Отношения «Кирилловичей» и новой российской власти охладило погребение императора Николая II и его семьи в 1998 году. Были приглашены все Романовы, но Мария Владимировна побрезговала оказаться рядом с кузенами. В итоге президент Ельцин приветствовал в Петропавловской крепости совсем других царских потомков.
Во время церемонии тогдашний министр культуры, Н.Л. Дементьева, простодушно выговаривала автору этих строк: кого это пригласили? Романовых не может быть так много… Но с этого дня их многочисленность уже нельзя было игнорировать.
Второй по старшинству ветвью семейного древа являются сегодня светлейшие князья Романовы-Ильинские, потомки Павла Александровича через его сына, великого князя Дмитрия Павловича. Двоюродный брат Николая II и Кирилла, прославившийся участием в убийстве Распутина, он женился в 1926 году на американке Одри Эмери.
Вторая половина фамилии, прибавленная специально для потомков этого морганатического союза, напоминает о подмосковном имении, где когда-то рос Дмитрий. Сын великого князя Павел (Пол Р. Ильинский, 1928-2004), отличился и на военном, и на статском поприще: дослужился в морской пехоте США до подполковника, трижды избирался мэром города Палм-Бич во Флориде – и, будучи образцовым американцем, никогда не отступался от русских корней, веры и, что важно, титула.
С другой стороны, он был воспитан в четком осознании своего нединастического статуса и не пытался претендовать на особенное влияние в фамильных делах. Его потомство – два сына, две дочери и внучки – здравствует в Огайо; второй сын – князь Михаил (род. 1959) – часто бывает в России.
В вразрез с родовым законом
Вернемся к Александру II. Его роман с юной княжной Екатериной Долгорукой завершился супружеством; однако вторая жена и узаконенное по случаю брака потомство не были причислены к императорской фамилии и получили отдельный титул светлейших князей Юрьевских.
Эта ветвь Романовых также здравствует; князь Георгий Юрьевский (род. 1961) – швейцарский топ-менеджер, петербургский домовладелец и, возможно, самый элегантный из нынешних потомков императорского дома – в России более всего известен музейными и благотворительными проектами.
Слева – Александр Второй со второй супругой и их общими детьми; справа – светлейший князь Георгий Александрович Юрьевский – полный тезка своего деда (на левом фото – рядом с матерью).
Далее следуют «Николаевичи» - потомки великого князя Николая Николаевича Старшего, приходившегося Александру II братом. Внук Николая Николаевича, князь крови императорской Роман Петрович, женился на графине Шереметевой: брак был неравным, хотя Шереметевы и происходят от общего предка с боярами Романовыми…
Династическую политику «Кирилловичей» князь Роман осудил как манипуляцию законами и явился одним из лидеров семейной оппозиции. Именно им был подготовлен проект реорганизации романовских дел в духе общесемейного совета. Уже после его смерти, в 1979 году, романовское большинство – как члены династии, так и потомки неравных браков – учредило «Объединение членов рода Романовых», возглавляемое сегодня сыном Романа, князем Николаем (род. 1922).
В документах Объединения заявлено, что все династические сюжеты, равно как и сам вопрос о существовании престола, должны быть оставлены «на усмотрение великого российского народа». В княжне Марии члены Объединения видят лишь заносчивую кузину, а в ее сыне – представителя совершенно иной, прусской династии.
Суть романовской миссии Объединение видит в сохранении культурных традиций и в конкретной помощи россиянам – этим немало занимается брат Николая, князь Дмитрий (род. 1926), в качестве главы благотворительного Романовского фонда.
Позиция, занятая «Николаевичами» и увлекшая большинство Романовых, понятна и прямолинейна, но небезупречна. Да, претензии «Кирилловичей» идут вразрез с родовым законом, но это можно сказать и о режиме кризисного менеджмента, предложенном князем Романом.
Более того, за три десятка лет существования Объединения вымерли все его члены, рожденные в равнородных браках, и сегодня оно представляет знатный род Романовых, но никак не императорский дом. Впрочем, сам Николай Романович считает себя членом династии и часто титулуется «князем Российским», а некоторые авторы видят в нем законного главу дома.
Это мнение основано на неверном толковании одного из указов Николая II (который в 1911 году объявил неравные браки вполне приемлемыми для князей крови – в отличие от великих князей, которым подобные союзы не рекомендовались; часто забывают, что этот указ отнюдь не отменил принцип, отсекающий «морганатов» от династии).
Небрежность князя в этом вопросе отчасти понятна – он не придает династическим тонкостям значения. «Николаевичи» считают, что нулевые шансы реставрации империи лишают смысла старые родовые законы, но, как мы уже знаем, этот династический нигилизм ошибочен. Международная традиция судит иначе: политика и династические дела могут быть полностью разделены.
Проблема остается
Проблемой остается относительная левизна нынешних «Николаевичей». Дмитрий – правый социалист, Николай более сдержан: «я не монархист и не республиканец». Пристрастия вменяемые, но как-то не идущие наследникам царей. Когда в 2000 году Николай поддержал возвращение сталинской мелодии гимна, это шокировало многих.
У немолодых братьев нет сыновей, и с тремя дочерьми Николая Романовича эта ветвь рода обречена пресечься.
За «Николаевичами» следуют сравнительно многочисленные «Михайловичи», происходящие от младшего сына Николая I, а ныне представленные потомством великого князя Александра Михайловича (1866-1933) и сестры Николая II, Ксении. Брачные союзы их сыновей с аристократическими российскими родами были почтенны, но неравнородны, и после смерти князя крови Василия Александровича (1907-1989) все «Михайловичи» остались за пределами династии.
К этой ветви сегодня относятся американский художник князь Андрей Андреевич Старший (род. 1923), имеющий трех сыновей, живущие в Англии князья Ростислав Ростиславич Младший (род. 1985) и Никита Ростиславич (род. 1987), а также их сестры и кузины в США, Англии и Франции.
Что же произошло со статусом главы династии – если принять в расчет исключение «Кирилловичей» из очереди?
На этот счет законодательство указывает: права переходят к женщинам, а именно к ближайшей родственнице последнего главы дома. В 1989 году еще здравствовали две княжны императорской крови, принадлежавшие к «Константиновичам» (место этой ветви – между «Павловичами» и «Николаевичами»).
В США жила незамужняя Вера Константиновна (1906-2001), в Уругвае – ее племянница Екатерина Иоанновна, вдовствующая маркиза Фараче де Виллафореста (1915-2007). Екатерина была на одно поколение дальше от Василия Александровича и к тому же в свое время – по случаю вступления в брак с итальянским дворянином невладетельного ранга – вовсе отреклась от прав на престол.
Так что именно Вера, дочь великого князя Константина Константиновича (поэта, писавшего под псевдонимом К.Р.), стала наследницей монарших прав в пределах императорского дома. Она прекрасно осознавала свой статус, но не собиралась его доказывать никому из сомневающихся и к тому же, как одна из основательниц Объединения, не считала этот вопрос особенно актуальным.
Со смертью Веры права на виртуальный престол ушли за пределы рода Романовых – к тому ее ближайшему родичу, который может считаться равнородным по российским критериям.
Это правнук великой княжны Ольги, сестры К.Р., король Греческий - в изгнании, кто бы сомневался – Константин II (род. 1940; по российскому счету он оказывается Константином I). Любопытно, что он, как и все Романовы после Петра III (а также как королева Дании и британский наследник), принадлежит к Голштинскому дому.
Увы, король совершенно не заинтересован в своих российских правах. Во-первых, ему хватает хлопот и в его греческом качестве. Во-вторых, он вряд ли захочет ссориться с Марией Владимировной, своей давней доброй знакомой и кумой (ее сыну Георгию Константин приходится крестным отцом). А, кроме того, вряд ли кто-то имел случай объяснить королю, насколько это серьезно…
Что же – можете вы спросить – серьезно, кому нужна династия, если нет империи? В другом месте можно было бы пуститься в рассуждения о том, как идея фундаментальных прав человека парадоксально преломляется в судьбах свергнутых монарших семей; они тоже люди, и исторически присущий им статус не может просто испариться. Но для ценителя исторической подлинности исчерпывающим будет другой ответ: «так установилось; так было принято, когда люди помнили дело; так приличествует быть».
В этом случае – как относиться к этим князьям невидимого Китежа?
Как к любым людям, занимающим авторитетные позиции, что подразумевает некоторый аванс уважения и доверия, но ничего не гарантирует. Статус и тень великих предков за спиной – только шанс, который может быть использован или потерян.
Принцы бывают хорошими и дурными, и принцы, живущие в изгнании – не исключение. Но, наравне с дворцами и парками их августейших пращуров, они достались нам такими, как есть. И с нашей стороны совершенно естественно быть в курсе их фамильных позиций и титулов.
Как, однако, титуловать нынешних Романовых, если ни один из носящих это имя не является больше членом императорского дома? Ни один из них – не великий князь и даже не князь крови, ни один не может титуловаться императорским высочеством…
Проблему решает общее наследство, не зависящее от российских имперских законов – это завезенные Петром III из Германии титулы Священной Римской империи. Все Романовы являются принцами Шлезвига и Гольштейна; в силу этого всех их можно титуловать светлейшими князьями.
Благодаря переплетению личных воль и исторических обстоятельств судьба Романовых неотделима от истории множества царственных, знатных и скромных фамилий мира. Слава общих предков осеняет семейство принца Уэльского и герцога Майкла Кентского, королевы Нидерландов и наследника испанского престола, шведских графов Бернадотов Висборгских, герцогов Лейхтенбергских, князей Голицыных и Чавчавадзе, а также Куликовских и Грундландов, Мэтью и Бидлстонов… Россия для них всех – родина пращуров.
Они все для нас – часть общей родовой памяти. Чтобы избавиться от изъянов идентичности, придётся определить место царя в своей голове, и нестроения в среде императорского потомства не могут этому препятствовать.
Династические расколы и споры возникают регулярно и практически везде. Но представлять себе хотя бы общую картину в исторически первенствующем семействе своей страны – естественно для всякого неглухого человека.
Михаил Медведев
