«Сибирская Вандея»
В советской и постсоветской исторической науке существовали две оценки Западно-Сибирского или Ишимско-Петропавловского восстания 1921 года: кулацко-эсеровский мятеж и стихийное крестьянское движение.
Вообще же 1920 и 1921 годы были наполнены примерами почти однотипных крестьянских выступлений по всей Советской России, от украинских степей до дальневосточной тайги. «Антоновщина» в Тамбовской губернии, «Лубковщина» в Нарымском крае, «Чапанная война» в Самарской и Саратовской губерниях, «Вилочный мятеж» в Башкирии, «Колыванщина», «Бутарминское восстание» на Алтае…
Кульминацией подобных выступлений крестьян стало самое массовое Западно-Сибирское восстание, длившееся практически весь 1921 год и сопровождавшееся зверской жестокостью с обеих сторон противостояния. Неслучайно его иногда именуют «Сибирской Вандеей», по аналогии с затяжным кровавым мятежом 1793–1795 годов в департаменте Вандея во время Великой французской революции.
Но если считать события 1921 года в нашем крае мятежом, значит, должны быть — единое руководство и программа (план) действий. Советская историография считала, что контрреволюционное восстание крестьян возглавили законспирированные местные ячейки Сибирского крестьянского союза, созданного эсерами (социалистами-революционерами) летом 1920 года в Омске.
Сейчас известно: все руководители СКС были арестованы чекистами в ноябре—декабре 1920 года. Многочисленные опубликованные архивные документы, подкрепленные воспоминаниями очевидцев, дали полное основание для вывода: у восставших против политики «военного коммунизма» не было единого командования, единого штаба, единого плана действий.
В этом заключалась одна из основных причин поражения восстания и перерождения народного протеста против произвола продработников в политический и уголовный бандитизм.
Вместе с тем, со стороны повстанцев и населения, вовлеченного в стихийный бунт, отмечались целенаправленные попытки руководства боевыми операциями и организации самоуправления контролируемой территорией.
Рассекреченные после августа 1991 года архивные следственные дела на участников восстания 1921 года свидетельствуют, что в наиболее совершенной форме повстанческие органы гражданской и судебной власти были созданы в Тобольске, тайно оставленном уездным исполкомом, коммунистами и красноармейцами в ночь с 20 на 21 февраля. Когда население замерло в предчувствии грабежей и погромов.
«Слава богу, есть власть!»
Лидер тобольских профсоюзов Алексей Евгеньевич Коряков действовал в ту страшную ночь энергично и решительно.
«Главная наша задача, — внушал он экстренно созванным членам профсоюзов, — сохранить от расхищения запасы продовольствия, общественное имущество и винный склад. За него больше всего опасаюсь. Если обыватель доберется до него, спокойствие в городе нам не обеспечить.
На охрану винного склада пошлем учителей, работников земли, леса и искусства — наши самые культурные силы. Отдадим им на всякий случай все наше оружие: 4 охотничьих ружья и 8 патронов…»
Позднее местные газеты отметили: «Как ни велико было желание некоторых тоболяков добраться до живительной влаги, все же винный склад удалось отстоять.
Продукты продовольствия тоже сохранили за исключением небольшого количества мяса, которое было расхищено сразу после того, как коммунисты оставили город, не сообщив Бюро профсоюзов о своем отъезде. Общественное спокойствие в городе не нарушилось… В общем все обошлось благополучно…»
Из расклеенных на заборах объявлений тоболяки узнали об образовании Временного городского совета из пяти членов бюро профсоюзов «со следующим распределением обязанностей: т. Коряков — председатель Совета, т. Тихонов — охрана города (комендатура), т. Никифоров — заведование всеми правительственными учреждениями, т. Новодворский — заведывание народным хозяйством и промышленностью, т. Солодухин — заведывание продовольствием и снабжением города». Население призывалось «к соблюдению полного порядка и оказанию широкой помощи Совету во всех его мероприятиях, направленных к охране города и безопасности граждан и их имущества».
«Слава богу, — крестился обыватель, — есть власть!»
Через день в бывший губернский центр вошли мятежники. Очевидец писал: «Странное, непривычное зрелище — воины не воины. Простая домашняя одежда, мешки… А оружие! Тут и современная винтовка, и допотопный дробовик, и самодельная пика, и просто дубина… Это — восставшие крестьяне…»
В городе было введено военное положение, объявлена мобилизация в народную армию всех граждан в возрасте от 18 до 35 лет, начались аресты и обыски.
Временный городской Совет заявил по этому поводу протест начальнику гарнизона Желтовскому и добился создания комиссии по проверке обоснованности арестов. Ее возглавил Коряков. Из 53 арестованных 50 удалось освободить. Среди них был престарелый отец Залмана Лобкова, видного сибирского большевика, казненного колчаковцами еще в 1919 году в Челябинске.
На попытки мятежников перетянуть на свою сторону рабочих профсоюза ответили обращением «От рабочих и служащих гор. Тобольска к народной армии и ко всему трудовому крестьянству». Несмотря на минувшие 95 лет, оно во многом созвучно и нашему сегодняшнему времени: «Городской рабочий, объединенный в профессиональные союзы, видит, как оживились с восстанием крестьян все черносотенные элементы, как часть духовенства, ищущего государственного жалования, мечтает о старых романовских порядках, как радостно сияют лица спекулянтов-купцов и старых угнетателей городского рабочего — промышленников, как громко раздаются голоса царских защитников, натравливающих татар на русских, русских на евреев, крестьян на рабочих, и все это не может не тревожить городского рабочего, отдавшего много сил и понесшего много жертв в борьбе за освобождение народа от рабства капиталу».
Автором этого документа был Коряков. Всего пять дней продержалась власть Временного городского совета, но за это время в Тобольске были решены многие проблемы, казавшиеся до февраля 1921 года неразрешимыми. Стали нормально работать бани.
Организована гражданская милиция из добровольцев. В город завезли дрова. Открылись больницы и школы. На рынке появилась сметана. Четыре библиотеки — немало для тогдашнего Тобольска — ждали читателей. Театр обещал премьеру…
Бюро профсоюзов поставило условия гарнизонному собранию — юридически высшему органу военной власти: «создание настоящей всенародной власти путем выборов на основе всеобщего прямого равного и тайного голосования и никак иначе».
Под руководством Корякова разработали весьма краткое и простое положение о выборах. 25 февраля опубликовали его в газете «Вестник». Эти выборы в Тобольске стали единственным после крушения в России царского самодержавия примером народного волеизъявления.
«Вся власть народу»
27 февраля в Народном доме (сгоревшем в начале 90-х годов XX века драматическом театре) Коряков объявил результаты голосования и открыл первое заседание крестьянско-городского Совета. Оркестр грянул «Марсельезу».
Депутаты и публика встали. В своем выступлении Коряков доложил о результатах работы Временного городского совета и «выразил надежду, что новый выборный орган будет выразителем воли всего народа, а не отдельных лиц и групп».
Как символ справедливости и милосердия он передал депутатам Совета икону Абалакской Божьей Матери.
Председателем Совета был избран Степанов, его заместителями — крестьяне Щербаков и Кориков, а членами президиума Бронников и Кобяков (от города), Пальнов и Вахрушев (от крестьян).
Сам Коряков не вошел в состав Совета, однако постоянно влиял на его деятельность через пятерых представителей от профсоюзов и редакции газеты «Голос народной армии» (полный комплект этого уникального издания передан в сентябре 1991 года УКГБ по Тюменской области на государственное хранение в ГАСПИТО — А.П.).
Коряков быстро понял, что «у восставших крестьян нет никаких твердых политических взглядов, кроме одного — свергнуть коммунистов, что повстанцы не могут себе ответить, ради чего нужно это свержение и какую власть поставить вместо коммунистической».
Стихийному бунту, анархии, хаосу он противопоставил четкую, конкретную программу, изложенную в статье «Основные принципы организации новой власти». В его представлении «без ясно осознанных политических и экономических целей и идеалов трудно вести даже внешнюю войну, а гражданская же революционная борьба без ярких, всем понятных лозунгов просто немыслима.
Таким широким лозунгом настоящего движения и является лозунг „Вся власть народу“. Государственная власть должна быть избрана всем народом, должна являться действительным выразителем его настроений и исполнительным приказчиком всенародной воли…
Всякая попытка навязать власть сверху, поставить во главе народа какую-нибудь одну группу, защищающую свои интересы, заранее обречена на неудачу.
Так кончилось царское самодержавие, когда власть принадлежала дворянам и помещикам, так погиб Колчак, намеревавшийся вручить бразды правления буржуазии, так бесславно падет и диктатура коммунистической партии, думающей насильственным образом править Россией.
… Каким же образом может создаваться такая настоящая всенародная власть? Только путем выборов на основе всеобщего прямого и тайного голосования. Лица, стоящие во главе власти, должны всегда помнить, что возврата к старой дореволюционной России быть не может, что всякие мечты о том, чтобы „Волга-матушка да вспять побежала“, несбыточны. Россия в 1917 года стала на революционную дорогу и с нее не сойдет.
О возврате земли помещикам или о нарушении закона о 8-часовом рабочем дне не может быть речи. Несомненно, частная собственность восстановится, это историческая необходимость „ее же не прейдеши“, но царство беззастенчивой эксплуатации человека человеком умерло вместе с царизмом.
… Коммунистический суд на основании революционной „совести“ должен смениться судом юристов на основании писаных законов. Во всей полноте должен быть восстановлен также и институт суда присяжных — ценнейшее достижение в судебной области.
Затем по мере большего и большего отхода фронтов должны воскресать и остальные свободы, также причисленные коммунистами к „буржуазным выдумкам“, как-то: свобода личности, слова, печати, совести, собраний, союзов, стачек, передвижений, неприкосновенность личности и жилищ и полная отмена смертной казни».
Коряков предлагал путь экономического развития края через кооперацию. По его убеждению, «трудовик-крестьянин является основой хозяйственного благополучия всей нашей страны, а кооперация — хозяйским разумом и экономической волей середняка-крестьянина…
При условиях современной нашей жизни первенствующее значение имеет заготовка сырья, являющегося нашим контрвалютным фондом, обеспечивающим получение железа, бумаги, ниток и т.п. с Запада, мануфактуры, лекарств и т.д. — с Востока или из-за границы вообще…
Мы не можем, не смеем думать о возврате старых хищнических приемов ведения народного хозяйства. Нужно определенно и твердо установить, что частные интересы отдельных лиц и групп должны быть подчинены интересам общества в целом».
Дальнейшее развитие событий: оставление 8 апреля мятежниками Тобольска, арест и внесудебная расправа не позволили Корякову и его сторонникам реализовать свои планы. На допросах в Тюменской губчека Коряков утверждал: «… Я не думал ни о какой личной власти, так как полагал, что эта стихия (мятеж) временная… Главное для меня было: сохранить порядок в городе, уберечь людей от погромов и грабежей…»
Арест и расправа
Среди горожан началась кампания по освобождению бывшего председателя Временного городского совета — явление по тем временам необычное. В Тобольское политбюро, так назывались тогда уездные ЧК, поступило ходатайство бюро профсоюзов, в котором отмечалось: «… А.Е. Коряков известен союзу как человек, связанный идейной связью с трудовыми массами, посвятивший большую часть жизни и сил работе в профессиональном движении.
Перед глазами союза прошла его организационная работа в жуткий и страшный момент, когда г. Тобольск, оставленный коммунистической властью, был предоставлен всяким случайностям со стороны неорганизованной обывательской массы, а также и во время господства повстанческих сил.
Среди условий крайней политической реакции, исходившей от военного штаба повстанческой власти, тов. Коряков заявил себя как стойкий боец за демократические завоевания русской революции…
Ввиду всего изложенного профсоюзы просят власть об освобождении тов. Корякова от тюремного заключения и скорейшем окончании его дела».
За него просила еврейская община. Хлопотали люди, которых он спас от гибели. Врач Жуков писал: «Вместе с товарищами я должен был эвакуироваться из Тобольска. Семью свою, состоящую из жены и трех малолетних детей, взять с собой не мог, так как у них не было теплой одежды, а 20 февраля и далее стояли сильные холода.
Оставляя семью в Тобольске, я мало надеялся увидеть их живыми… Притеснения семьи, частые обыски начались с первого же дня прихода бандитов в город. Жена металась туда-сюда, ища защиты. Наконец, помогли ей в этом гр-не Коряков и Бунин. Эти люди спасли мою семью».
Невиновность Корякова была столь очевидна, что проводивший следствие по делу участников тобольских событий помощник уполномоченного секретного отделения губчека Мозшевилов в заключительном акте указал: «к 3-й категории (общественные работы на месте сроком от года до трех лет — А.П.) полагал бы отнести тех лиц, которые по своему роду преступления играли в повстанческом движении видную роль, но не сопровождавшуюся кровавыми казнями… Коряков Алексей Евгеньевич».
Однако коллегия Тюменской губчека решила иначе: «Применить к А.Е. Корякову высшую меру наказания». 22 февраля 1922 года Президиум ВЧК утвердил это решение. Бывшего председателя Тобольского временного городского совета, организатора единственных во время великой гражданской смуты в России демократических выборов расстреляли в Тюмени в конюшне во дворе дома бывшего хлеботорговца Жернакова на углу улиц Ишимской и Томской (сейчас Орджоникидзе и Осипенко). Тело на санях свезли по Масловскому взвозу к реке Туре и опустили в черный квадрат проруби — тогда сибирские реки часто заменяли кладбища.
Штрихи к портрету разночинца
Не могли же местные партийные, советские и чекистские органы взять на себя часть вины за стихийный крестьянский бунт. Командиров повстанческих отрядов захватить не удалось: они или погибли в боестолкновениях с регулярными частями Красной армии, или растворились бесследно в необъятных таежных просторах. Организаторами, вдохновителями и руководителями восстания 1931 года в Западной Сибири представили эсеров. В их числе Корякова — как одного из главных.
Эта концепция долго господствовала в исторической науке. Тюменский писатель Константин Лагунов, пытавшийся с 1967 года переосмыслить причины и характер «Сибирской Вандеи», отдал должное «поразительной энергии, инициативной деловитости и неиссякаемой работоспособности Корякова», однако не отошел от утвержденного стереотипа: «Коряков — эсер и главный идеолог мятежа».
Каким же в действительности было членство в самой массовой в начале XX века в России партии социалистов-революционеров Алексея Евгеньевича Корякова — фактическим или формальным? Попытаемся разобраться.
19 мая 1921 года он так рассказал чекистскому следствию о своем происхождении и партийной принадлежности: «Мне 42 года, родился в Туринском уезде Тюменской губернии в семье священника. Женат, имею трех сыновей от 9 до 1 месяца и дочь 6 лет.
Дома своего нет, живу в Тобольске по улице Рождественской, 32… Три года я учился в Тобольской духовной семинарии, а затем — в Ишимской духовной школе. Читал там книги и брошюры партии социалистов-революционеров, потом вступил в кружок, которым руководил учитель семинарии Архангельский.
Учительствуя в селе Лихановском Ишимского уезда, я вел чисто культурное поучение среди крестьян, но членом партии тогда официально не состоял. Материалы для чтения получал из Московского университета. Через два года меня перевели учителем в зырянское второклассное училище (Успенская волость Тюменского уезда).
Там я говорил с учениками о социализме. За эти мои считавшиеся неблаговидными поступки меня перевели в Тугулым. Там я организовал учительский союз, а при создании в Тюмени партии эсеров я вступил в таковую в 1914 году…»
Штрихов к портрету разночинца Корякова добавила на региональной научно-практической конференции в ноябре 2013 года в селе Нижняя Тавда его правнучка Елена Алимпиева, учительница истории средней школы в селе Велижаны Нижнетавдинского района. «… В Тугулыме молодой учитель покорил сердце юной ученицы уездного училища Харитины Шахтариной…
В годы первой русской революции она — учащаяся фельдшерско-акушерской школы в Тюмени — помогала ему в хранении и распространении противоправительственных листовок.
В феврале 1906 гола Корякова арестовали и заключили в тюменскую тюрьму. Через три месяца освободили под поручительство и денежный залог в 500 рублей казначея местного отделения Всероссийского союза учителей Матусевича…
По последующему судебному решению Корякова отправили в ссылку в Каннский уезд Енисейской губернии. Харитина добровольно последовала за ним. Там они поженились. Родились дети: Зоя (1912) и Евгений (1914)…»
По показаниям самого Корякова, «… с началом войны я приехал в Омск и поступил в военно-промышленный комитет на должность секретаря, потом работал в кооперации. Обязанностью каждого партийца было организовать кружки среди местного населения, так и среди войск.
В декабре 1918 года в силу преследования со стороны колчаковской контрразведки мне пришлось уехать в Тобольск. Там я потерял все связи с партией и никакой работы не вел».
Являясь руководителем тобольских профсоюзов и выражая интересы рабочих и служащих, Коряков был по своим политическим убеждениям, скорее, социал-демократом, чем эсером.
На допросах в губчека он по-своему объяснил причины стихийного крестьянского бунта в Западной Сибири: «… Трудовому народу оставалось или безропотно умирать под тяжким гнетом комиссарского самодержавия, или восстать с голыми руками против вооруженного до зубов нового угнетателя — вышедшего из рядов самого народа и поднявшего руку на права этого народа…»
Харитине Васильевне Коряковой не удалось добиться свидания с арестованным мужем, несмотря на знакомства с некоторыми местными большевиками. Переживая за судьбу дочери и старшего сына (двое младших умерли от болезни), она возвратилась в родное село Трошково Тугулымской волости и работала там учительницей.
Вышла замуж за лесничего Федора Евдокимовича Брагина и переехала с ним в 1925 году в Нижнюю Тавду. Здесь родились Вера и Ольга. В 1935 году их отец умер от туберкулеза.
Вступить в колхоз трудолюбивая женщина отказалась и за счет личного хозяйства (держали корову, овец, кур, работали на огороде) вырастила своих детей и приемную дочь Антонину. Разъехались старшие — Зоя и Евгений.
Сын воевал в составе знаменитой 150-й стрелковой Идрицкой ордена Кутузова дивизии, бойцы которой водрузили Знамя Победы над фашистским рейхстагом. За участие в штурме Берлина сержант Коряков награжден медалью «За отвагу». После войны посвятил жизнь изучению Байкала. У дочерей свои семьи…
На примере родословной Коряковых — Шахтариных — Брагиных учительница Алимпиева воспитывает у школьников интерес, уважение и любовь к семье, малой Родине, своему Отечеству, чувство человеческого достоинства, правды и справедливости.
1937 год
В Тюмени и выборы и расстрелы проходили «культурно»
Nashgorod.ru продолжает листать страницы истории нашего края и страны с краеведом, писателем и экс-чекистом Александром Петрушиным… 1937 год.
По принятой 5 декабря 1936 года Чрезвычайным VIII съездом советов СССР новой Конституции, которую назвали «сталинской», избирательное право получили все «лишенцы».
Веруем
«Лишенцами» официально называли «социально чуждых» рабоче-крестьянской власти людей: бывших дворян и деятелей царского режима, белогвардейцев, участников крестьянских восстаний против политики «военного коммунизма», эсеров, меньшевиков, анархистов, «кулаков», священнослужителей, часть старой интеллигенции и, наконец, огромное число имевших несчастье быть под подозрением органов НКВД из-за критики советских порядков или по причине личных связей, кажущихся «подозрительными».
Убежденность Сталина и его окружения в победе коммунистической идеологии должна была подтвердить организованная в январе 1937 года Всесоюзная перепись населения. Политический характер этой кампании определялся внесенным в опросные листы вопросом о религиозных убеждениях.
Писатель Михаил Пришвин, учившийся до 1917 года в Тюменском реальном училище, записал в дневник: «Перепись назначена в ночь с 5-го на 6-е января 1937 года… Я лежал в постели, когда явилась переписчица и, спросив: „Сколько лет? Какое образование? Чем занимаетесь?“, внезапно задала вопрос: „Верующий?“ Застигнутый врасплох, я ответил: „Да, верующий“. А она: „Православный?“ На это я тоже ответил, что православный… Коммунисты — хозяева положения — предлагали отказаться. Сколько людей слабо верующих теперь откажутся от веры… Но именно чтобы постоять за себя я сказал: „Православный“. Кроме того, я как бы должен сказать, потому что православие — это моя связь со всей моей родиной и в нем таится для моего нравственного сознания готовность идти к желаемому счастью через страдание и, если понадобится, через смерть».
Назначенный переписчиком «лишенец» Андрей Аржиловский отметил в своем дневнике: «1 января 1937 года. С Новым годом! Как бы то ни было — празднуем и ждем лучшего от жизни. По делам переписи населения обхожу закрепленные за мной в Тюмени 15 домиков. Вижу, что многие живут хуже нас. Несмотря на 20-летнее перевоспитание, все-таки много верующих, и на вопрос анкеты о религии отвечают определенно: «Веруем…»
Сталин и его соратники по Политбюро ЦК ВКП(б) крупно просчитались. Результаты переписи стали для них неожиданностью: доля верующих среди советских граждан оставалась высокой — 57 процентов взрослого населения (в сельской местности — примерно две трети всего населения, в городах — не менее одной трети).
Начальник статуправления Госплана СССР И.А. Краваль, отвечавший за организацию и проведение переписи населения, писал Сталину и Молотову, что «число верующих оказалось больше… чем ожидали…»
Обнародовать результаты переписи, свидетельствовавшие о высокой религиозности населения и непринятии коммунистической идеологии, было невозможно. Все социально-экономические преобразования, вся культурно-идеологическая работа перед объявленными в декабре 1937 года выборами в Верховный Совет СССР не дали ожидаемого результата.
Поэтому январскую перепись объявили «вредительской», ее цифры засекретили, организаторов расстреляли. В оставшееся до выборов время была развернута бурная пропагандистская компания, направленная на убеждение населения, что все «чуждые элементы», которых невозможно перевоспитать в духе социализма, — «враги народа», «шпионы», «вредители», «агенты фашизма»…
2 июля 1937 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление «Об антисоветских элементах». Через день это постановление директивой 836/ш было доведено до местных властей: «всем секретарям областных и краевых организаций и всем… представителям НКВД взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и расстреляны в порядке проведения их дел через тройки, а остальные, менее активные, но все же враждебные были бы высланы…
В пятидневный срок представить в ЦК состав троек, а также количество подлежащих расстрелу, равно как и количество, подлежащих высылке. Секретарь ЦК Сталин».
31 июля 1937 года Политбюро утвердило оперативный приказ НКВД СССР N 00447, в котором ставилась задача «раз и навсегда покончить с антисоветскими элементами».
Определили и общую минимальную цифру репрессируемых — 298950 человек.
Для Омской области, в состав которой тогда входили нынешняя Тюменская область, Ханты-Мансийский и Ямало-Ненецкий автономные округа, установлен лимит: «первая категория (расстрел) — 1000, вторая категория (лагеря) — 2500». Область разделили на семь оперативных расстрельных секторов: Омск, Тюмень, Тобольск, Ишим, Тара, Остяко-Вогульск, Салехард.
Приказ НКВД СССР N 004457 исключал для «лишенцев» путем физического уничтожения предоставленное Конституцией 1936 года право избирать и быть избранными в государственные органы власти.
Не случайно, «операции», осуществлявшиеся по этому приказу, предполагалось завершить в течение четырех месяцев — ко дню выборов в Верховный Совет СССР — 12 декабря 1937 года.
Время пошло…
Для активизации предвыборного процесса в Омской области в газете «Правда» от 29 сентября была опубликована статья «Пора омским большевикам заговорить полным голосом».
8 октября «Омская правда» дала информационное сообщение о IV внеочередном пленуме обкома партии, обсудившем эту статью. Постановили: «за игнорирование решений февральско—мартовского и июньского Пленумов ЦК ВКП(б) и личных указаний товарища Сталина об усилении борьбы по выявлению и разгрому врагов народа, троцкистско-бухаринских шпионов и диверсантов первого секретаря областного комитета партии Булатова с поста снять и из рядов партии исключить».
Непонятно, чем Сталину не угодил 47-летний Дмитрий Александрович Булатов, возглавлявший огромную Омскую область со времени ее образования 7 декабря 1934 года. Родился в Тверской губернии в крестьянской семье — земляк «всесоюзного старосты», председателя Президиума Верховного Совета СССР Калинина. В партию вступил в 1912 году; за распространение листовок антиправительственного содержания сослан в Туруханский край.
Ссылку отбывал в селе Монастырском вместе со Свердловым и Сталиным. После Октябрьской революции Булатов — председатель Тверского губисполкома, затем на партийной работе — дошел до секретаря Кубанского окружкома и завотдела ЦК.
В 1931 году назначен начальником отдела кадров ОГПУ и с этой должности направлен в Омск. Он уделял большое внимание развитию в регионе как промышленности (машиностроение, судостроение, лесная, рыбная отрасли), так и сельского хозяйства. Без колебаний исполнял все указания и распоряжения ЦК.
Приказали: взорвал построенный в Омске к 300-летию дома Романовых (1913) Успенский кафедральный собор (в настоящее время восстановлен — А.П.).
Подписал список по 1-й категории на 3008 человек, превысив установленный лимит в три раза. Поддержал ходатайство начальника Управления НКВД по Омской области майора госбезопасности Горбача: «Наркому Виудел тов. Ежову. По состоянию на 13 августа по Омской области арестовано 5444 человека…
Прошу дать указание по моему письму N 365 относительно увеличения лимита 1-й категории до 8 тысяч человек». На телеграмме рукой Сталина помечено: «Т. Ежову. За увеличение лимита до 9 тысяч. И. Сталин».
На пленуме Омского обкома Булатов «признал свои политические ошибки» и каялся, местами весьма унизительно: «… Указания товарища Сталина, которому я верен беспредельно, не сумел выполнить. Поймите, ограниченность моя такая. Товарищ Сталин мне сказал, что я устарел, „вы раньше когда-то были молодой, бойкий“. Я доказывал, что неправда, что я не устарел, но теперь я осознал, что да, товарищ Сталин был прав, я устарел, благодушен был в этом деле борьбы с врагами народа…»
Постановление пленума в отношении Булатова было принято единогласно. Лишь член обкома Зорин, согласившись с отставкой первого секретаря, выступил против его исключения из партии.
За что и поплатился: на этом же пленуме выведен из состава обкома и исключен из ВКП(б) как «политически неблагонадежный».
Булатова арестовали 29 января 1938 года, а расстреляли 28 октября 1941 года вместе с эвакуированными из Москвы в Куйбышев заключенными. Герой Советского Союза генерал-полковник Штерн, дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Смушкевич, командующий ВВС генерал-лейтенант авиации Рычагов, заместитель наркома обороны и начальник Пятого (разведывательного) управления Красной армии генерал-лейтенант Проскуряков… И он — бывший чекист и первый секретарь Омского обкома ВКП(б)… Сталин предпочел расстрелять их, а не отправлять на фронт.
«Пройтись метлой…»
В новый состав бюро Омского обкома партии были избраны Симанович, Валухин, Евстигнеев, Журавлев и Загорская. Из них трое чекистов: двое бывших, но такими, как известно, они не бывают.
Сменивший Булатова на посту первого секретаря обкома Зиновий Симанович родился в 1901 году в Ташкенте в бедной семье ремесленника. В партии с 1919 года. Годом раньше и до 1927-го — сотрудник Особого отдела Туркестанской ЧК-ГПУ. Награжден золотыми часами «за выполнение ряда заданий государственного значения». Затем на партийной работе в крайкоме Северного Кавказа — «колебаний в линии партии не допускал».
В Омске обнаружил, что «вредительство охватило все отрасли, все участки работы…» Заявил: «На железной дороге предстоит убрать свыше полутора тысяч людей кулацкого происхождения, служивших у Колчака… Но полторы тысячи человек — дорога встанет…»
Прочитав его сообщение о «повстанческой» организации на железнодорожном и речном транспорте и в рыбной промышленности, Сталин указал: «Надо немедля арестовать всех (и малых, и больших) участников… Всех бывших офицеров расстрелять. Нужно пройтись по Сибири, пройтись метлой».
Такая задача вождя оказалась по плечу Константину Валухину, назначенному начальником УНКВД по Омской области вместо «чекистсткого стахановца» Горбача, награжденного за перевыполнение расстрельного плана орденом Ленина и переброшенного в Новосибирск для «подъема чекистской работы». Там он провел по 1-й категории 12876 человек, а с мая 1938 года уже во Владивостоке — еще 15 тысяч, став в НКВД абсолютным «передовиком чекистского производства».
Валухин родился в г. Алатырь Симбирской губернии в семье «одиночки-фотографа». Закончил начальную школу и городское училище. С 19 лет был пулеметчиком в отряде особого назначения ВЧК. В составе оперативной группы Особого отдела 9-й армии принимал участие в ликвидации бандитизма на Кубани, Северном Кавказе и басмачества в Средней Азии. После окончания в 1927 году высшей пограничной школы ОГПУ в Москве служил в органах ОГПУ-НКВД Северо-Кавказского края.
«Заговорить полным голосом» во время предвыборной кампании призвала омских большевиков секретарь Ново-Заимского райкома партии Загорская, которая тоже вышла «из шинели Дзержинского».
Родилась в 1901 году в Петербурге в семье рабочего. С 14 лет трудилась на швейной фабрике. В 1919 году ушла на фронт. В органах ВЧК до 1922 года; «ушла оттуда по болезни, потому что у меня было очень нервное состояние».
Откомандирована на партийно-пропагандистскую работу. В Омск переведена из Калининской области с должности секретаря райкома.
Для проведения 12 декабря голосования в Омской области было образовано пять избирательных округов по выборам в Совет Союза и три — в Совет Национальностей: в Омске, Остяко-Вогульске и Салехарде. В Тюменский избирательный округ N 202 входила Тюмень и районы: Велижанский, Верхнетавдинский, Исетский, Нижнетавдинский, Упоровский и Ялуторовский.
26 октября «Омская правда» сообщила, что в колхозе «Красное знамя» Москаленского района состоялось собрание, на котором ветфельдшер Закутский, представляя кандидата в депутаты Симановича, сказал: «За короткий промежуток времени своей работы в Омском обкоме ВКП(б) тов. Симанович раскрыл там всю гниль буржуазных перерожденцев и пособников врагов народа.
Мы наблюдали его работу по очищению областной парторганизации, совхозов и колхозов от троцкистско-бухаринских мерзавцев и всякой контрреволюционной твари». Дождаться дня голосования Симанович не успел. В его личном деле лишь карандашная отметка: «выбыл».
Но в архиве Президента (бывший архив Политбюро ЦК КПСС) есть «Список лиц на сто человек, подлежащих суду Военной Коллегии Верховного Суда СССР по 1-й категории» от 18 апреля 1938 года, завизированный Сталиным, Кагановичем, Ждановым и Молотовым. В этой расстрелянной в тот же день сотне 75-м значится Симанович Зиновий Григорьевич. Таким образом Булатов пережил своего главного обличителя на три года.
Депутат с тремя шпалами в петлицах
Вместо исчезнувшего Симановича кандидатом в депутаты стал и.о. первого секретаря Омского обкома ВКП(б) Федор Наумов. Родился в 1902 году в семье рабочего железнодорожника в Ярославской губернии. Также служил в органах и войсках ОГПУ, а с 1927 года возглавлял парторганизацию железнодорожной станции Муром. В Омск направлен с должности секретаря Кировского обкома ВКП(б).
Трудящиеся Тюмени на митинге в помещении драмтеатра 27 ноября выдвинули своим депутатом капитана госбезопасности Валухина. Его фотография с тремя шпалами в петлицах (чекистские звания превышали армейские на три ступени) появилась в городской газете «Красное знамя».
Открывший митинг и.о. председателя Тюменского горсовета Элькин сказал: «Славный чекист товарищ Валухин всю свою жизнь отдает работе в органах, которые товарищ Сталин назвал мечом пролетарской диктатуры…»
Сталин действительно внимательно и пристально отслеживал участие территориальных органов НКВД в избирательной кампании путем проведения массовых операций. Он всячески поощрял усердие начальников УНКВД и требовал от них более детальных сведений об арестах.
В период проведения так называемой кулацкой операции с августа по декабрь 1937 получал до десяти спецсообщений с мест.
Цитировать обращение Валухина к тюменцам, собравшимся в драмтеатре, нет необходимости: славословие Сталина и Ежова и обещание уничтожить всех врагов народа. В чем и преуспел, доложив 10 декабря, за два дня до голосования: «Генеральному комиссару государственной безопасности товарищу Ежову. Операция по Вашему приказу 00447 закончена. Всего осуждено по 1-й категории 11050 и по 2-й категории 5004 человека. Приведение приговора в отношении 50 человек, рассмотренных сверх утвержденного лимита по 1-й категории, задержано. Прошу утвердить».
Исполнявшим обязанности руководителей Тюмени кандидат в депутаты Валухин напомнил: «… Городской комитет партии не содействовал разоблачению врагов народа в промышленности и сельском хозяйстве, а также в аппарате горкома и горсовета.
Не случайно, что бывший первым секретарем горкома работал Тарасов — пособник врага народа Угланова (Николай Угланов — бывший кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б) и секретарь Московского горкома партии, отправленный за оппозиционные Сталину убеждения в ссылку в Тобольск, возглавлял там Облрыбтрест, был обвинен во вредительстве и расстрелян — А.П.).
Горсовет возглавлял враг народа Пичугин, редактором газеты „Красное знамя“ был бывший колчаковец Тихонов. Все творилось при попустительстве второго секретаря Бажко и бывшего секретаря горкома ВЛКСМ Мальцева…»
«Не должно быть ни одного избирателя, — повторил Валухин обращение ЦК ВКП(б), похожее на ультиматум, — который не использует своего почетного права избирать депутатов в Верховный орган Советского государства».
Голосом народа прозвучало признание в любви к кандидату в депутаты красноармейца дислоцированной в Тюмени 65-й стрелковой дивизии, командир которой комбриг Гаврюшенко, его заместитель полковник Белозеров-Гладышев, начальник штаба майор Гузынин, другие командиры полкового и батальонного звена были уже расстреляны как враги народа.
«Видел нашего избранника на митинге. Слушал его выступление. Вечером не удержался и написал несколько строк стихов, посвященных любимому Константину Николаевичу:
Когда декабря двенадцатый день
Придет, разукрашенный инеем,
Я в урну с любовью опущу бюллетень
С вашим, товарищ Валухин, именем…
Так было обеспечено 100-процентное волеизъявление населения Тюмени и прилегающих к ней районов.
«Стахановцы» расстрелов
После выборов в Верховный Совет СССР началось безудержное прославление органов НКВД и сталинского наркома Ежова. Развернулась целая волна присвоения его имени пароходам, заводам, стадионам, учреждениям, воинским частям, колхозам, школам, пионерским отрядам… Город Сулимов, столица Черкесской автономной области, был назван по-новому -Ежово-Черкесск. В Тюмени улицу Томскую переименовали в Ежова.
В Омске приветствовать чекистов в связи с 20-летием образования органов госбезопасности пришел 85-й пионерский отряд школы N 37. «Маленькая пионерка Люба Калинкина звонко бросает с трибуны:
— Работникам НКВД — чекистам Омской области во главе с товарищем Валухиным наш пионерский пламенный привет. Привет верному стражу отечества счастливых. Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство. Да здравствует верный соратник товарища Сталина Николай Иванович Ежов!»
Прозвучала баллада народного поэта Казахстана Джамбула:
В сверкании молний ты стал нам знаком,
Ежов — зоркоглазый и умный нарком…
В Тюмени 20 декабря с докладом «20 лет органам ВЧК-ОГПУ-НКВД» выступил начальник горотдела Петров.
Сводный хор исполнил песню:
Фуражек синих стройный ряд
И четкий шаг подкованный —
Идет по улице отряд
Железными колоннами
Мы, те, кого боится враг,
На суше и в воде
Не одолеть ему никак
Войска НКВД.
Тюменское «Красное знамя» перепечатало Постановление ЦИК о награждении работников НКВД «за образцовое и самоотверженное выполнение важнейших правительственных заданий. Орден Ленина получили 10 функционеров НКВД, в том числе начальники Омского, Челябинского и Свердловского управления — Валухин, Чистов и Дмитриев.
Орденов Красного Замени удостоены пятеро. Их профессия — убивать, и чем больше они убьют, тем выше звание, тем больше орденов, тем выше авторитет (или страх) у начальства. Это палачи, или как их называли в секретных послужных списках (личные дела) «исполнители решений по 1-й категории».
На личном счету одного из награжденных орденом Красного Знамени Петра Маго около десяти тысяч расстрелянных. Латыш по национальности, он окончил всего два класса сельской школы, батрачил у помещика, участвовал в Первой мировой войне, в 1917-м вступил в партию большевиков и почти сразу членом карательного отряда ВЧК. Десять лет Маго не выпускал из рук нагана; исполнители предпочитали револьверы этой системы. За эти годы стал Почетным чекистом, награжден многими орденами, грамотой ОГПУ и золотыми часами.
В характеристике отмечено: «К работе относится серьезно. По особому заданию провел много работы. Любил, правда, крепко выпить. Но этот грех был присущ и другим исполнителям.
Когда на него пожаловались, что многие из расстреливаемых кричат: «Да здравствует Сталин!», то Ежов наложил на отчете об исполнении решений Особого совещания НКВД такую резолюцию: «Надо проводить воспитательную работу среди приговоренных к расстрелу, чтобы они в столь неподходящий момент не марали имя вождя».
В Тюменском оперсекторе НКВД — свои исполнители. Из аттестации Виктора Скардина: «Отлично проявил себя при исполнении постановлений „тройки“… был основным исполнителем, через которого прошло осужденных по 1-й категории 400 человек…»
Технологию исполнения решений «тройки» раскрыл в свое время автору «Книги расстрелянных» Рафаэлю Гольдбергу бывший оперуполномоченный Тюменского горотдела НКВД Ляпцев: «… В Тюмени культурно расстреливали. Вот вас ведут, вы и не встретите никого…
Вы вещи оставили, зашли в специальную комнату, оборудованную в подвале (сейчас на этом месте информационно-библиотечный центр ТюмГУ — А.П.). Вам объявляют приговор, ставят на колени и расстреливают. Стреляют, конечно, в затылок…
Как все просто. И так сложно: понять мотивы действий оперсостава НКВД — никто из них, ни один не отказался от участия в арестах, избиениях, пытках и расстрелах безвинных.
Долгий путь к правде
После проведения выборов в Верховный Совет СССР, куда прошли 97 чекистов во главе с наркомом Ежовым и его первым заместителем Фриновским, Сталин считал основную цель предвыборного массового террора достигнутой. Те, кого относили к потенциально ненадежной части электората, были ликвидированы.
Исчезли целые группы населения, не внушавшие доверия режиму. Уничтожен большой слой управленцев, специалистов и работников партийно-государственного аппарата, командного состава Красной армии и Военно-морского флота, творческой и научной интеллигенции, которых Сталин признал неспособными строить с ним коммунизм в СССР.
Завершившуюся к выборам «операцию» НКВД оценило «как выигрыш крупного военного сражения». На январском 1938 года совещании в Москве Ежов нацелили начальников территориальных управлений на более активное проведение репрессий. Тогда же был арестован первый секретарь Свердловского обкома ВКП(б) А.Я. Столяр, которого обвинили в… массовых исключениях коммунистов из партии.
На освободившееся место назначили депутата Верховного Совета СССР от Тюменского избирательного округа чекиста-орденоносца Валухина. При нем аресты стали производить на основании просмотров личных дел в отделах кадров заводов, фабрик и учреждений, то есть по анкетным данным.
Террор достиг в стране крайнего предела и выходил из-под партийного контроля. Поэтому с осени 1938 года началась компания, которую Сталин назвал «восстановлением революционной законности». По установившейся в СССР традиции ответственность за допущенные «ошибки» и «перегибы» должны были нести работники НКВД во главе с Ежовым. После его устранения с поста наркома и появления на его месте Берии старый аппарат НКВД фактически был обречен.
Ежова и многих «чекистов-орденоносцев», включая Валухина, признали без широкой огласки провокаторами и врагами, проникшими в органы НКВД с целью их дискредитации, и тайно расстреляли. В печати и по радио об их аресте и казни ничего не сообщалось. В Тюмени улицу Ежова назвали в память о летчице Полине Осипенко, погибшей при испытании нового самолета.
Петрова, Скардина, Ляпцева и других исполнителей Тюмени внесудебных расстрельных решений «тройки» исключили из партии в 1959 году «за нарушения социалистической законности».
Так КПСС квалифицировала массовые расстрелы безвинных людей. Родственникам расстрелянных сообщали, что их отец, муж или брат «осуждены к 10 годам ИТЛ без права переписки и передач». А после 1945 года им стали отвечать, что осужденный умер в местах лишения свободы. Правду о судьбе родных и близких они узнали только после 1989 года. К очередным выборам в Верховный Совет СССР состав его депутатов сократился почти на треть. Заместить эти вакансии в 1941 году не успели — помешала война.
Александр Петрушин
