<embed type="application/x-shockwave-flash" wmode="transparent" src="http://providenie.narod2.ru/providenie1.swf" height="186" width="186">
• Посм., ещё видео
Во время отступления Южной армии, Актюбинск был временно главной базой, а потому там находились госпиталя, интендантства, эвакуированный яз разных мест, учреждая, беженцы, штабы 4-х корпусов и некоторых других частей.
В городе создалась страшная паника, Видно было, что здесь не ожидали внезапного появления красных. Творилось что-то невероятное. Почти весь город, кто мог и успел, спешно эвакуировался.
Вся степь в районе Актюбинска на несколько десятков верст, в особенности на юго-восток, как единственный путь отступления, покрылась обозами. Ехала верхом, в экипажах, на автомобилях, шли пешком..
Орудийная канонада, пулеметная стрельба, крики, стоны — все, что сливалось в общий гул и хаос.
Вскоре показалась кавалерия красных, которая, заняв город, быстрый набегом отрезала почти половину движущейся из города ленты и возвратилась с добычей обратно.
Будучи неподготовленными к такой неожиданности, все, спешно вышедшие из города, как воинские части, так и беженцы, обозы и проч. перемещались между собою в общем хаосе, толпою двигались, сами не зная, куда, лишь бы быть подальше от опасности.
В таких условиях о сопротивление не могло быть и речи, и хотя некоторый части защищали город и прикрывали отходивших, но они немедленно были опрокинуты красными. Друг на друга нагоняя панику, все растерялись и не знали, что делать, куда двигаться в дальнейшем, где сборный пункт и проч.
Так вся толпа, объятая стадным инстинктом: куда один, туда и все — двигалась до ближайшего поселка Темирейскаго (в 30-ти верстах от города на юго-восток). Здесь ночевали и утром 2 сентября двинулись на поселок Романовский. Поход до этого поселка продолжался три дня.
За это время все стали понемногу успокаиваться, разыскивать свои частя и объединяться, Каждый из отступавших знал, что поселок Романовский — это последиий населенный пункт, после которого пойдут Тургайския степи, где не только трудно достать продовольствие для армии, но даже трудно проехать.
Есть переходы до сотни верст, где нет воды, всюду сальный песок, без всякой растительности. Создавшаяся обстановка гнетуще действовала на измученных казаков и солдат, и они заявили, по приходе в поселок Романовский, что дальше никуда не пойдут, а возвратятся домой. Так и сделали многие из них[2].
Остатки нашего полка, который находился со дня возстания на фронте в без прерывных боях и пользовался боевой славой, также пришел в поселок Романовский. Казаки упали духом и были настроены весьма тревожно. Командир нашего полка донес по начальству: ,,полк находится второй год в безпрерывной боевой деятельное и. а за последнее время особенно, в исключительно трудных условиях, переутомлен и упал духом.
У казаков нет не только обуви и теплого обмундирования, но у многих нет даже шинелей, а приобретение таковых не предвидится еще на неопределенное время, несмотря на приближающееся холода и начало сентября месяца.
Дальнейшее движение в юго-востоку от Актюбинска, в связи с большею и большею разреженностью населения и ночлегами в чистом поле, в плохой одежонке при недостатке фуража и продовольствия, заставляло казаков задумываться о дальнейшем пути и предстоящих лишениях.
Тревожное настроение в частях нарастало с каждым часом. По пути отхода солдаты и казаки бросали и жгли оружие; все чаще и чаще повторялись угрозы командному составу. Особенно это замечалось в пехотных частях, где открыто, велась разлагающая агитация. Представители одного митингующего N-го пехотного полка явились и в наш полк.
Явившиеся солдаты созвали вокруг себя казаков нашего полка и заявили: „все части решили сдаться большевикам, вместе с оружием, и выдать офицеров, так как отступать больше некуда, ибо пойдут дальше Тургайския степи, а потому мы требуем немедленного ареста офицеров."
Хотя часть казаков вашего полка категорически отказалась отступать дальше, но ни одному казаку не приходило даже мысли выдавать офицеров своего полна, с которыми они были братьями по бранному полю и, связанные одной общей идеей, переносили вместе так долго голод, холод я разный лишения.
В требовании явившимся было отказано, но все же казаки боялись, как бы этим не вооружить против себя бунтующия другия части, и, в связи с этим, держались индифферентно.
Видя такое: поведение казаков нашего полка, явившиеся солдаты заявили, что они сами арестуют офицеров и под своим конвоем доставят, куда нужно. Одновременно с этим солдаты стали между собою препираться, кому первому войти к офицерам полка, сидевшим в маленькой хохлацкой избенки, и объявить им о своем намерении. Первым войти никто не соглашался. Тогда решили бросить жребий, который пал на двух из шести пришедших солдат. Последние сразу же отказались, говоря: ,,с офицером плохая шутка: отсечет. голову тебе, а ведь все же нужно идти домой.
Все время воевали и живы остались, а тут ни за что погибнешь.'' Один из солдат заявил, что он зайдет к офицерам, но без оружия и под каким-либо предлогом. ,,Если я пойду с оружием или все сразу, то мы выдадим себя, офицеры догадаются, в чем дело, и примут меры защиты'' — так объяснял солдат.
Bсе эти разговоры, происходивши за открытым окном избы, где сидели офицеры нашего полна, последние слышали, а потому, приготовив оружие, ждали, что будет.
Солдат нисколько раз обошел вокруг избенки, а за тем постучал в дверь и попросил разрешение войти. Солдату было разрешено войти. Он по всем правилам строевого устава отдал честь и, не убирая руку, отрапортовал, что он прислан в наш полк от такой-то части узнать, какой наш полк имеет маршрут. Конечно, офицеры знали действительную цель посещения, на все же сказали солдату, что еще никаких распоряжений не получено.
Солдат с подобающей вежливостью хотел уходить, но к нему подошел подъесаул Фокин и сказал: ,,вы хотите идти домой, мы вас не задерживаем — не мешайте и нам ехать домой или туда, куда мы хотим".
Пришедший хотел что-то возразить, но, посмотрев на здоровую фигуру Фокина и видя его вооруженным, убедился, что действительно, пожалуй, лучше не мешать офицерам, и ушел. Вслед за этим мы узнали, что один из полковых командиров, полковник Богданов, объединяет казаков и солдат, возвращающихся домой, объявив, чтобы все оставались на своих местах, так как все в целом пойдут к красным.
В эту же ночь, т, е. с 5 на 6 сентября 1919 года, офицеры всех находившихся тут частей, казаки и солдаты, пожелавшие пойти через Тургайския степи на Сибирь, для соединения с Сибирской армией, успели организоваться в маленькия группы и выехать из поселка Романовскаго.
К ним присоединились и семьи беженцев. Стража, выставленная, по приказанию полковника Богданова, для задержания всех идущих из поселка, была мало бдительна, или не обращала никакого внимания на происходящее.
Во время нашего отъезда, в поселке Романовском происходило что-то ужасное: возвращающееся домой жгла патроны, оружие, казенныя и офицерския вещи; стоял крик, шум; слышались стрельба, музыка и пение. Всюду виднелись большие костры огня. Поселок горел в двух местах.
Bсе остатки частей Южной армии, разбившиеся на разныя группы, вышедшия из поселка Романовскаго, перевалив Мугдажарский хребет, оказались в степи Иргизскаго уезда Тургайской области. Специального обоза не имелось, так как запасов продовольствия и фуража не было.
И раньше ощущался в этом большой недостаток, а теперь, при поспешном выезде, было и негде достать, да и некогда. Людям было объявлено, что каждый будет получать продовольствие — 2 фунта сырой баранины. Хлеба и других продуктов, за полным отсутствием таковых, выдаваться не будет.
Все движущаяся по Тургайской степи группы представляли из себя то длинную живую ленту, то отдыхающую па лоне степи пеструю толпу. Все спешили, чего-то боялись, нервничали, ссорились, бросали вещи и даже лишнюю одежду лишь бы не утомлять лишним грузом себя и свою лошадь.
Много казаков, солдат и беженцев отстали от своих частей и групп, а потому пробирались от одной группы к другой. Каждый пуще смерти боялся остаться без лошади, а последния очень часто исчезали во время остановок.
С каждым днем наши запасы истощались. Доставать продуктов было негде, так как в пустынной, безводной, песчаной и совершенно лишенной растительности степи не было населения, Если где и кочевала киргизы, то, услыхав, что едут pyccкиe, откочевывали куда-нибудь подальше от пути нашего следования. Благодаря питанию одним мясом, начались массовыя желудочныя заболевания. Смертность сильно повышалась.
Были частые солнечные удары, со смертельным исходом. В первую же неделю пути пало много лошадей, в особенности кровных. Многия были оставлены на пути, как отказавшияся идти далее от изнурения. По всей дороги целыми рядами стояли и лежали лошади, обреченный на верную гибель.
Жаль было смотреть на этих несчастных и невольных жертв человеческих неурядиц: с такою невыразимо глубокою грустью смотрели они на мимо проходящие обозы и людей, делая попытку присоединиться к ним, но от слабости не могли сделать ни одного шага.
Очень много лошадей гибло в соляных озерках по степи, когда, после перехода по трудному и безводному пути, они на остановках пускались пастись, Увидав озерко, лошади жадно бросались к воде, но тотчас же вязли в очень топкой грязи, будучи не в состоянии, по своей слабости, выбраться из топи.
Случаюсь, что по нескольку дней в пути не было воды. А когда подходили к озерку, вода в нем оказывалась столь соленою, что не годилась не только для питья, но даже для умывания. Иногда можно было видеть, как у озерка, размером в квадратную сажень-двух, лежат трупы утонувших лошадей, и здесь же казак, встав на эти трупы, достает из-под них в котелок воду.
Также нередко можно было наблюдать, как около павшей лошади рыдала воя семья беженца, обреченная остаться в степи на голодную смерть. Кто им поможет в этом горе, и к кому обратиться, когда каждый спасает себя, и, может быть, не сегодня-завтра сам окажется в таком же положении?
Чувство сострадания исчезло у каждого. У дороги лежит умирающий человек, который умоляет о помощи, протягивает руки к проходящим, плачет, стонет, но никто не видит и не слышит. Такия картины становились обычными.
Вот жена и дети оплакивают мужа и отца, а здесь кто-то бьется в предсмертной агонии, пораженный солнечным ударом…
Никто ни на что не обращает внимания. Каждый исполнен только одним желанием: вперед, как можно, скорее вперед, ибо каждая минута промедления грозит смертью.
А затем продолжали путь вплоть до ночи. Конечно, было бы лучше ехать в ночное время, ибо не страдали бы ни люди, ни лошади от сильной жары, жажды и преждевременного утомления.
Но это представлялось, по некоторым причинам, неудобным: втемную ночь легко можно было сбиться с направления и потерять дорогу, которой и так почти не было; кроме того, лошади во время ночной прохлады лучше ели и отдыхали.
В дневную жару лошади не ели, а лезли к воде, стараясь избавиться от жары, комаров и овода.
Местами степь была так безводна и мертва, что ни одного зверка, ни одной птички, ни одного насекомого нельзя было увидеть. Никаких признаков жизни. Каждый день мы видели необъятное пространство степи. Каждый день все тот же вид, все те же картины. Монотонно, однообразно...
И настроение все то же: тяжелое, подавленное, с нехорошими предчувствиями. Я часто видел миражи: вдали—красивый большой город, с многочисленными церквами, башнями и красивыми зданиями.
Или чудный оазис с дивною растительностью, садами, рекою и проч.. Порой мираж представлялся так ясно, что я начинал уже верить в действительность его; я не хотел, чтобы это был только обман зрения, галлюцинация. Иногда бывало и обратное: реальная действительность представлялась сном или галлюцинацией.
Продуктов в пути почти не было. Мясо, единственный продукт, который служил нам питанием, нередко портился от жары. Не было в степи и топлива. Считалась очень редкою и счастливою та остановка, где можно было найти cyxиe травяные корни, и можно было сварить чай, конечно, если есть вода, а то может быть одно, но не быть другого.
Однажды во время пути разразилась гроза, продолжавшаяся более суток, с сильным дождем и ветром. Движение стало невозможным, так как глубокий песок пропитался водой. Мы промокли до костей, ибо у всех нас, кроме шинелей, не было ничего, чем бы можно было предохранить себя от дождя.
Спать во время остановки приходилось на мокрой земли, без всякой подстилки и прикрытия, под сильным дождем. Мы страшно измучились физически и нравственно, прозябли и были голодны. Зажигать огня было нельзя: нет топлива, а если были травяные корни, то они были смочены дождем и не горели.
После грозы мы продолжали наш путь с невероятными трудностями, по грязи и глубокому мокрому песку. На первых трех верстах пути, измученный лошади начали останавливаться, некоторый издыхали. Каждый из нас предпочитал лучше умереть самому, чем остаться без лошади, и для облегчения лошадей, до полного изнеможения, сами помогали им тащить телеги.
Хозяин павшей лошади бросал на дороге телегу и все имущество, а сам пешим присоединялся к своим спутникам, разсчитывая на милость последних и, полагая, что они не дадут ему умереть голодною смертью. Лошади значительно с каждым днем убывали. ПЕШИХ стало больше, чем конных.
Так шли мы по степи нисколько дней.
Наше положение стало улучшаться лишь при приближении к маленькому городу Иргазу. Здесь стали попадаться киргизския кибитки, хотя и вдали от пути нашего следования.
Сейчас же были посланы команды казаков и солдат, для реквизита верблюдов, которыми и были пополнены все ниши обозы. Каждый из оставшихся в живых путешественников с благодарностью будет вспоминать этих милых животных, который дала нам возможность продолжать ужасное отступление.
Перед приходом в Иргиз каждый предвкушал удовольствие отдохнуть, запастись продуктами и проч.
Вечером 13 сентября мы увидали, впервые за все путешествие} населенный пункт. Это был уездный город. Иргиз, Тургайской области. Трудно описать нашу радость, когда мы увидели сиявший, при блеске солнечного дня, церковный купол, а затем и весь город.
Город расположен на берегу реки Иргиз и представляет живописный и привлекательный оазис. Все дона выглядят очень скромно; сделаны они из глины. Население состоит из татар и киргиз; есть несколько русских правительственных учреждений.
К сожалению, нам не только не удалось осмотреть город, но и запастись продуктами и подкормить здесь верблюдов и лошадей. Через сорок минут после нашего прихода в Иргиз, нам пришлось с лихорадочною поспешностью продолжать свое путешествие, так как было получено известие, что в двадцати верстах от города, со стороны Челкара, появилась кавалерия красных.
Перед нами лежал путь на Тургай. Хотя здесь дорога была немного лучше, но вообще этот переход оказался тяжелым. Люди устали. Много было больных. На пути очень часто встречались могилы, а то и совершенно не зарытые трупы, оставленные впереди идущими.
Дорога была такая же однообразная и монотонная, как и до Иргиза. На этот раз каждый ободрял себя тем, что он увидит многолюдный областной город Тургай, бойкий торговый пункт, где можно будет достать хоть маленький кисочек пресного или кислого хлеба, отдохнуть и запастись продуктами.
Знали мы также, что в Тургае находится штаб армии и командующей армией, а потому все ожидали получить здесь ободряюшия новости.
Вечером 20 сентября мы подошли к городу, и расположились вблизи него, так как город был переполнен прибывшими воинскими частями остатка Южной армии и беженцами. Помимо этого, верблюдов и лошадей нам нужно было кормить подножным кормом, так как фуража у нас не было.
Каково было ваше разочарование, когда мы, вместо большого города, увидала маленькую деревушку с глиняными домишками. Достать что либо из продуктов в Тургае было абсолютно невозможно, ибо все было уже захвачено прежде прибывшими.
В городе имелись некоторый правительственный учре¬ждения, и жило немного русских; остальные жители—татары и киргизы. Город является главным торговым пунктом в Тургайской степи, имея торговый сношения с Оренбургской губ., русским Туркестаном и Сибирью.
Вот в этом самом городе, утром 21 сентября, генерал Белов, собрав все остатка Южной apмии, которыя успели подойти к этому времени сюда, в последний раз говорил перед нами, как командующей армией, но ничего утешительного не сказал. Он, назвав нас всех „чудо-богатырями", приказал всем группам на следующий же день последовательно отбывать дальше на поселок Державинский, первый русский поселок в Тургайской степи.
Из слов командующего apмией мы узнали, что нас, таких „чудо-богатырей", осталось от Южной армии еще около двадцати тысяч, которыя идут на Сибирь.
Утром 22 сентября, пробыв в Туpгае менее двух суток, мы снова двинулись в путь. Дорога стала немного лучше, Чаще попадалась вода и хороший подножный корм для верблюдов и лошадей. На известных разстояниях пути здесь уже выставлялась комендантские этапы.
Хотя на них никаких запасов продовольствия и не было, но все-же они устанавливали нормальный порядок движения и остановок. Этапные коменданты давали проходившим группам различныя справки и объединяли их; указывали путь следования и следили за порядком и нормальным движением. Было уже начало октября месяца.
Выпал первый снег, но скоро стаял. Начались холодные ветры в особенности ночью. А нам днем и ночью приходилось быть в одних шинелях, которыя каждому заменяли матрац, подушку и одеяло. Осень сильно давала себя чувствовать.
Понемногу нам стали изменять и наши последние друзья—верблюды, они останавливались в пути, вследствие плохого корма я изнурения от больших и трудных переходов. Хотя до поселка Державинскаго оставалось немного, но нужно было из-за верблюдов двигаться медленнее и делать дневки.
Днем 5 октября мы увидали сначала купол церкви, ветряныя мельницы, а затем и весь поселок. Русский поселок!
Нашу радость и восторг невозможно описать. Крики: ура! прокатились по дикой степи. Каждый в душе горячо молился и приносил слова благодарности Богу.
Нам казалось, что Тургайский поход был для нас гораздо опаснее, чем пребывание на фронтах германской и гражданской войны. „Мы еще живы! Мы-спасены!" раздавалась возгласы с разных сторон.
Грустныя и мрачныя лица, бывшия у всех до этого, стали радостными и веселыми. Казалось, что мы все уже забыли, что видели, и что пришлось перенести. Мы не знали еще тогда, что готовит злая судьба нам в будущем.
С Державинского до Атбасара путь лежал уже по линии сел и деревень. По прибытии в Атбасар, штаб армии и некоторыя части разместились в городе, а остальныя—в окрестных селах. Остатки Южной армии, для соединения с Сибирской армией, должны были выйти на Петропавловск, но были получены сведения, что Петропавловск уже сдан.
Предположено было, поэтому выйти на Омск. А пока люди должны были отдохнуть, части—сформироваться. Командующей Южной армией, генерал Белов, выехал по вызову в Омск, в ставку Верховного Правителя. Из остатков Южной армия была сформирована отдельная оренбургская армия. Командующим был назначен из ставки Верховного Правителя войсковой атаман Оренбургского войска, генерал-лейтенант Дутов.
Вскоре отдельной оренбургской армии было приказано двигаться на Кокчетав и Омск, но уже было поздно: Омск пал, а поэтому оренбургская армия пошла на Акмолинск и Каркаралинск, с целью пробиться на Семипалатинск и Ново-Николаевск, где предполагалось соединиться с Сибирской армией.
Но и тут оказалась неудача: Семипалатинск пал от внутреннего возстания. Таким образом, оренбургская армия оказалась совершенно отрезанною.
Какие же были перед нами возможности? Пробиваться на Семипалатинск—нет достаточного количества патронов и снарядов, и нужно было, кроме того, выдерживать напор преследующего нас противника, напирающего с тыла. Армии ничего не оставалось, как идти через Каркаралинск на Сергиополъ и в Семиречье, для соединения с отрядом генерала Анненкова.
В это время красные стали проявлять особенную активность, делая попытку совершенно окружить армию. Начались внезапные набеги на тыл и с фланга на центр отходящим группам армии. Бои велись одновременно; в авангарде, в арьергарде, на флангах, а иногда и в центре армии. Красные захватывали много обозов и людей и препятствовали нашему нормальному и спокойному движению.
В одной из таких внезапных схваток с красными погиб доблестный генерал Вишневский, начальник сызранской дивизии. В его лице как сызранская дивизия, так и оренбургская армия понесли чувствительную утрату.
Тут же погиб известный своею храбростью и подвигами полковник Булгаков. Ко всем бедствиям прибавилось еще одно: появи¬лись эпидемия тифа сыпного, брюшного и возвратного. Эта эпидемии унесли людей больше, чем пало их па поле брани.
Едва ли сохранился хоть один человек, не болевший тифом, начиная от генерала и кончая казаком. Смертность доходила до ужасающих размеров.
Путь из Каркаралинска[5] до Сергиополя лежал через Каркаралинския степи и был очень продолжителен. По пути следования, здесь в известных пунктах выставлялись киргизская летния кибитка, в коих помещались коменданты этапов. Назначения своего кибитки, конечно, не оправдывали, так как при -30 и -40 холода было почти безразлично: находиться ли под открытым небом или в дырявой летней киргизской кибитки, без всякого отопления.
Если чем и была полезны эти кибитки, то только тем, что указывали направление следования частей и содействовали связи и объединению проходивших частей. Умерших в пути следования проходившия части сдавали этапным комендантам для погребения, конечно, без всяких уж религиозных обрядов.
Комендант поручал похороны подчиненному своему киргизскому старосте, а последний—еще кому-нибудь. К 15 декабря 1919 года части армии стали прибывать в Сергиополь[6].
Здесь мы узнали, что между командующим отдельной оренбургской армией, генерал-лейтенантом Дутовым, и командующим семиреченским отрядом, генерал-майором Анненковым, достигнуто было соглашение, по которому наша армия вливалась в семиреченский отряд, сохраняя наименоваше „оренбургскаго отряда.'' Семирьченский отряд переименовывается в „отдельную семиреченскую армию." Генерал Анненков оставался командующим этой армией, а генерал Дутов получал назначение военным генерал-губернатором Семиречья, с подчинением командующему отдельной семиреченской apмией.
Командующим оренбургским отрядом назначен был генерал-майор Бакич, бывший лихой командир 4-го корпуса Южной армии, с непосредственным подчинением командующему семиреченской армией.
Одновременно оборона Семиречья была разделена на два участка: Учарал и Лепсинск—семиреченской армии; а от Сергиополя до Бахты—оренбургскому отряду. Атаман Дутов, имея маленький отряд, как конвой, мог выбирать местонахождение по своему усмотрению, но не теряя связи с генералом Анненковым.
Хотя оренбургский отряд и занимал свои позиции, удерживая таковыя, но не мог уже быть но прежнему боеспособным, так как почти весь отряд превратился в повальных больных тифом. Части с каждым днем таяли. Смертность была ужасающая. Медикаментов никаких почти не было, а также и ухода.
Хотя госпиталь Красного Креста и принимал больных, но на весь отряд было мало госпитальной администрации. Медицинским персоналом делался обход по квартирам расположенiя частей, где находились больные. Иногда среди больных два, три человека умирали и лежали вместе с больными по нескольку дней, так как не только вынести умерших, но подать пить больным было зачастую некому.
Случалось, что, вследствие недосмотра, один или несколько человек, находясь в сильном бреду, выходили из квартир в одном белье, босые, и разгуливали, при 25-30 холода, по снегу.
От каждой части назначались особыя команды, которыя безпрерывно рыли могилы и носили туда умерших. Зарывали в одну могилу иногда до 25 человек. Жители сел, в которых размещался отряд, тоже повально были все больны; их положение было еще хуже, так как похоронить умершего, вырыть могилу было некому.
Приходилось обращаться только к помощи казаков, в то время, когда они зарывали своих в могилы. НО казаки не соглашались ни за какия деньги зарывать в одну могилу не принадлежащего к отряду. Только после горячей мольбы, благосклонно соглашались иногда присоединить к своим и „штатского,"
Вот один из многих случаев. По служебным делам ехало пять человек русских: три офицера и два казака. Был сильный холод; ехавшие озябли и свернули с дороги в ближайший киргизкий аул обогреться.
Пока грелись, в саклю набралось очень много киргиз, человек до шестидесяти. Вдруг киргизы бросаются на русских. Завязывается борьба. Одному из офицеров удается освободиться и выдернуть из рук киргиза браунинг.
Вооружившись, офицер произвел в упор два выстрела и убил наповал двух киргиз. Больше в браунинге патронов нет. От неожиданности отпора киргизы растерялись и приостановились.
Воспользовавшись этим, один из казаков выдернул из рук киргиза винтовку, и, пока заряжал ее, киргизы бросилась бежать. Казак пустил в догонку по пуле, и четверо остались на месте. Пятой пулей казак промахнулся: „выбирал поздоровее," как он потом разсказывал.
Впоследствии выяснилось, что в этом же ауле за два дня до указанного происшествия был убит казначей одного из полков оренбургского отряда и с ним казак. Это было между Cepгиополем и Урджаром, в средине декабря 1919 года.
Подобный же случай был на китайской границе, в начале января месяца 1920 года. Шесть человек офицеров было командировано в город Зайсан из станицы Урджарской.
Так как китайская граница клином врезается между Урджаром и Зайсаном, то, в целях сокращена пути, офицеры поехали через китайскую границу. По пути следования они узнали, что Зайсан занят большевиками, а потому вернулись обратно.
По дороге их задержали вооруженные киргизы и представили киргизскому старосте, для выяснения личности. У офицеров оказался только консульский документ, который староста и посмотреть не пожелал, говоря, что русский консул теперь человек маленький, и его документы ничего не значат, и просил дать документы, написанные по-китайски или по-мусульмански.
Так как такового документа не оказалось, то офицеров арестовали а подвергли самому тщательному обыску. Отобраны были все подозрительныя вещи.
В число последних попали, конечно, перочинные ножички, ножницы, серебряный портсигар и проч. Оружия офицеры не имели, так как, согласно положения, сдали его русской пограничной страже. Задержанным объявили, что их под большим конвоем отправят в Зайсан, где большевики; киргизы, очевидно, надеялись получить за каждого доставленного русского денежную награду.
Через некоторое время смотреть на русских пленных собралось более ста киргиз. Bсе со смехом, ликующе указывали пальцами на русских, и каждый считал долгом внимательно разсмотреть того ненавистного „гяур-уруса'', перед которым сотни лет трепетали его предки. Некоторые, не веря глазам, переходили к осязательному анализу: щупали нос, голову, волосы, руки и одежду задержанных.
Офицеры, побывав во многих боях в германскую войну и стоя все время перед лицом смерти в гражданскую войну, казалось бы, должны была привыкнуть ко всякого рода опасностям. Но здесь они пали духом.
Тяжко было издевательство киргиз, уверенных в превосходстве своей силы над беззащитными людьми. Находившийся с офицерами военный чиновник не выдержал и заболел нервным разстройством. Офицеры знали, что много русских было убито и ограблено киргизами.
Знали также, что в районе Семипалатинска большевиками производились вылавливания, при помощи киргиз, отдельных лиц и беженцев из Семипалатинска и Каркаралинска. Перед ними обрисовалась картина; гибель от киргиз или от большевиков, которым выдадут офицеров за деньги. Оставалось бежать, но уйти из-под такого многочисленного конвоя было невозможно.
Откупаться—дорого запросят, нет денег. Но все же пленные упросили старосту отпустить их на свободу за выкуп. Староста взял с них: 3 коня, с каждого по 500 руб. романовскими деньгами, по две пары белья и одну пару сапог; отобранное при обыске не было возвращено.
Пленные расплатились и в ту же ночь покинули своего гостеприимного хозяина, возвратившись пешком в Чугучак, а оттуда в свою часть, которая была недалеко на русской границе.
Одновременно с этим красные заняли Сергиополь, но дальше не пошли, так как нужно было наступать через Тарбагатайский перевал, между Сергиополем и Урджаром. В зимнее время этот перевал очень труден, а во время буранов и непогоды невозможен.
Поэтому красные решили выждать для дальнейшего наступления более теплого и благоприятного времени. Оренбургский отряд от Сергиополя отступил и занял от перевала до границы Китая все мелкия деревушки и три больших станицы: Урджар, Маканча и Бахты.[7]
К этому времена наш отряд мог располагать только стоверстным плацдармом в глубину.
В таком положении оренбургский отряд находился до средины февраля месяца 1920 года.
„Горные орлы'' (так называли себя большевики, засевшие в горах Тарбагатая, куда ушли еще год тому назад из ближайших сел и деревень, от преследований отряда генерала Анненкова), стала делать набеги на населенные пункты, где помещались беззащитные и больные оренбуржцы,
С одной стороны были большевики, с другой— китайская граница. Оставалось защищаться, или переходить китайскую границу, сдав opyжие китайцам. Обстановка была все же достаточно ясною: держаться уже негде и не с кем, отряд не получал питания ни продовольствием ни огнестрельными припасами.
Кроме того, борьба не могла вызываться ни тактическими, ни стратегическими соображениями, и потому не было смысла в напрасной трате людей.
Поэтому следовало бы, пользуясь моментом, отводить людей из опасной полосы и сосредотачивать к самой границе Китая. Но генерал Бакич не хотел переводить своих славных оренбуржцев через границу на положение простых беженцев, а потому приказал держаться до последней возможности.
Болезненные, перенесшие три вида тифа, без отдыха, страдая от холода, при плохом обмундировании и продовольствии—были втянуты в бои казаки и солдаты былой оренбургской армии. Еще раз дрались оренбуржцы хорошо и не раз били зарвавшихся красных. В этих боях был тяжело paнен генерал Шеметов, начальник 2 оренбургской казачьей дивизии.
„Отец-командер", как его называли казаки, был очень популярен среди них. Своим безпрерывным пребыванием на фронте в течение полуторых лет, он заслужил самое теплое к себе отношение и зарекомендовал себя редкою храбростью. Он был хорошим начальником и чутким, внимательным человеком. Красные, сосредоточив большия силы, заставили все же оренбургский отряд отходить и, заняв станицу Урджарскую и Маканчи, прижали его к границе Китая.
В это время генералом Бакичем велись переговоры с китайскими властями о переходе границы русским отрядом. Переход границы был разрешен. Все госпитали, учреждения и обозы были эвакуированы за границу, в китайский город Чугучак, стоящий в 18-ти верстах от станицы Бахты, между которыми проходит русско-китайская граница.
13 марта 1920 года отряду было приказано перейти китайскую границу и сдать орудие китайским властям. Утром 14 марта арьергард отряда с боем стал подходить к русско-китайской границе. Красные, ожидавшие сдачи отряда на границе, поняли, в чем дело, а потому, не желали отпускать своих врагов, в конном строю бросились в атаку, дабы окружить а задержать, а в крайнем случае, изрубать отступавших.
Казаки и солдаты открыли сильнейший пулеметный и ружейный огонь. Кавалерия красных, понеся порядочныя потери, отступала обратно. Оренбурижцы же, разстреляв почти все патроны и сделав все, что можно было сделать, с сознанием исполненного долга, перешли пределы своего многострадального отечества и вошли в чужую страну.
Это было часов в 6-7 утра 14 марта 1920 года.
Перешедших было свыше десяти тысяч человек, не считая беженцев. К моменту перехода, опомнившаяся кавалерия красных торжествующе подъехала к китайской границе, но перейти последнюю не посмела, так как китайцы для охраны границы сосредоточили много войск.
Долгое время со стороны красных неслось пение революционных песен, крики: ура!, видны были насмешливые и угрожающее жесты по адресу перешедших.
Bcеx нас разместили в военный лагерь, находившийся под открытым небом, на берегу реки Эмиль, в 40 верстах от города Чугучака. Здесь на десятиверстном пространстве, по правому берегу реки Эмиль, все части были симметрично расположены, сохраняя свое прежнее управление и название частей.
Для представительства и надзора от китайских властей был назначен при лагере русский комендант с командою китайских солдат. Довольствие было от китайцев, но за наличный средства отряда, с таким разсчетом, что каждый интернированный, будь то солдат или генерал, получает продовольствия в сутки: 1/4 ф- баранины и 1 ф. хлеба.
Конечно, если бы доставка продовольствия, в особенности хлеба, происходила нормально, то хоть голодно, но все же существовать можно было бы, В виду же того, что хлеб доставлялся неаккуратно и с опозданием, отряд иногда должен был голодать.
Китайские чиновники несвоевременную доставку хлеба объясняли тем, что будто бы здесь мало мельниц, и они не успевают вымалывать достаточное количество хлеба, необходимое для китайского населения, гарнизона и русского отряда.
Этого на самом деле не было. Заботливым Бакичем было обнаружено, что китайцы выгодно сбывают муку на сторону.
Казаки и солдаты оренбургского отряда, будучи до конца верными своему долгу, во имя которого перенесли так много страданий, не могли сносить голода и лишений на чужбине, среди неприветливого чужого народа, Mногие пpиуныли и стали выражать желание возвратиться обратно в Россию—домой.
Никаких препятствий к возвращению в Россию, как со стороны командного состава, так и китайских властей, не ставилось. Казаки и солдаты уходили „домой" группами, так как отпустить, всех желавших сразу не разрешили китайские власти.
Каждый из нас знал, что на один из них не попадет домой, а будут все еще по дороги мобилизованы или посажены по тюрьмам большевиками. Командиры частей, а равно и все остающееся в лагере к уходящим отнеслись с должным вниманием. Были отслужены напутственные молебны.
Трогательно было разставание с людьми, с которыми у нас в течение столь долгого времени были одни интересы, одни печали и радости. Теперь каждый, отдавшись в руки судьбы, хотел найти лучшее.
В то время было трудно сказать: тот ли счастлив, кто идет в Россию, на милость вчерашних врагов, поближе к своим родным очагам, или тот, кто останется, претерпевая разныя лищения, на чужбине.
Командир 15 оренбургского казачьего полка, полковник Глебов, когда подошла очередь отправка казаков названного полка, приказал собраться всем офицерам и остающимся в лагере казакам на молебен и проводы уходящих.
Полковым священником был отслужен молебен, после которого священник с крестом в руках обратился к уходящим со словом.
Он указал казакам на их заслуги перед Церковью, защиту ими религии, на их подвиги, жертвы и лишения, во благо нашей родины, для которой они сделали все, что могли, а потому ни св. Церковь ни родина не забудут их.
Сильные рыдания, как среди уходящих, так и среди остающихся, заглушила слова священника. После священника обратился к ним с речью полковник Глебов. В своей прекрасной речи он сказал: „Я не хочу упрекать вас за то, что вы покидаете нас; неизвестно еще, какая судьба ожидает нас, здесь остающихся.
Но я хочу указать вам на ваши жертвы, которыя вы принесли на благо дорогой нам родины и родного войска. В течение почти двух лет я все время был среди вас; я видел ваше искреннее желание освободить свое отечество от большевистского засилья.
Много вы сделали ради этого, много ваших братьев-станичников и однополчан пало смертью храбрых на поле брани. Благодаря создавшимся обстоятельствам, мы оказались здесь. Я верю в вас, как и всегда, а также верю, что вы, уйдя в советскую Россию, где будете, быть может, мобилизованы большевиками, останетесь все же вирными казаками.
Счастливый путь! С Богом!..''
Казаки, слушая своего любимого командира, появление которого среди них во время боя решало часто судьбу последнего, сквозь рыдания кричали: „приходите снова с оружием в Poccию, мы снова будем с вами, никогда не будем с большевиками!"
После этого колонна уходящих казаков стала удаляться по направлению к русской границе. Долгое время мы смотрели вслед им, удаляющимся к неизвестному будущему. Никто из нас не подумал даже послать им упрек в догонку. Никто не мог этого сделать, ибо каждый понимал этих оборванных, полу босых и измученных людей.
После ухода казаков и солдат в Poccию, в лагере осталось немного меньше половины того количества, которое перешло границу, не считая беженцев и тех частей, которыя находились у атамана Дутова и генерала Анненкова,
По сдачи нами станины Маканчи, с указанными частями связь была прервана еще в феврале месяце 1920 года, и мы о них ничего не знали. И только почти через месяц после перехода границы мы узнали, что вышеуказанные отряды тоже перешли китайскую границу недалеко от города Кульджи.[8]
Жизнь на новоселья первое время была тяжела. Стала развиваться хандра, уныние и безпокойство за будущее. Но мало-по-малу люди начали привыкать к своему новому положению, и жизнь стала входить в колею.
23 апреля, день Георгия Победоносца, который является традиционным войсковым праздником Оренбургского казачьего войска, решено было, по примеру прежних лет, отпраздновать, устроив скачки па лошадях с призами, джигитовку, состязания, сокольскую гимнастику и военныя игры.
На праздник были приглашены русский чугучакский консул и чугучакский военный губернатор со свитою. В день праздника при штабе отряда был отслужен торжественный молебен, а затем все собрались к месту игр. К 4-м часам дня сюда же приехали русский консул и китайский губернатор. К моменту приезда последнего все части были построены в одну общую колонну для встречи.
Так как губернатор приехал в экипаже, то ему была подана верховая казачья лошадь для осмотра и поздравления русских. Губернатор верхом объезжал фронт, и важно возглашал; хо! Казаки и солдаты громогласно отвечали тоже: хо! своему новому „союзнику", как называли его казаки.
На губернатора была простая казачья шашка, браунинг в простой кобуре и офицерский бинокль. Свита его была вся вооружена самым разнообразным видом оружья, конечно, русского, быть может, того же, которое отобрали у нас. Затем были исполнены последовательно все номера программы игр и состязаний. Губернатор был очень доволен и все ревел со своею свитою: хо! даже, когда уже все кончалось.
Больше всего ему понравилась казачья джигитовка и Сокольская гимнастика. В одном из номеров джигитовка было исполнено: казак похищает жену другого казака. Казачка лихо садится на одну лошадь вместе с возлюбленным, и они стараются ускакать, но муж казачки, догнав похитителя, убивает его, а жена лихо уезжает от преследования мужа.
Роль женщины исполнял переодетый в женский костюм казак, и исполнял хорошо. Губернатор принял казака за настоящую женщину, и с удивлением произнес: „У казаков даже и женщины умеют очень хорошо ездить на лошадях!''
После чего губернатор, сияющий и довольный, пообещал, что он постарается улучшить продовольствие интернированного русского лагеря, и отбыл, сопровождаемый вперемежку криками: хо! ура! и проч.
Постепенно жизнь лагеря начала оживать. Настроили из талов себе балаганы; строили и один для себя, или вместе по нескольку человек. Право на постройку давалось без всяких земельных и крепостных формальностей на недвижимое имущество.
Впрочем, едва ли можно было назвать балаган недвижимым имуществом; иной безпокойный жилец не раз перетаскивал свой балаган с места на место. Делать всем было нечего, жилось хоть голодно, но не скучно. Появились бандура, краса русской музыки—гармония.
Понеслось милое, родное русское: „Вниз по матушке по Волге", „За Уралом за рекой" и „Камаринский". Звуки замирали где-то в дали пустынных китайских полей. Казалось, Тарбагатай, склонив свои снежныя вершины, внимал чуждым ему звукам. Жаворонок, единственный певец местных полей, прекращал свою песню в небесной лазури.
Порой думалось, что тут собрались люди праздного досуга, с целью повеселиться.
В центре всего лагеря помещался Красный Крест, где было много сестер милосердия.
Едва только спадет дневная жара, как уже толпою идут визитеры, по направленно Красного Креста. Здесь седой полковник, юный корнет и даже робкий прапорщик. Во всех четырех направленияx вокруг расположения Красного Креста, тонно разгуливала публика по-парно и группами, причем обмен разсказов и впечатлений был так весел, что все время слышался громкий смех; то звучный или тоненький девичий голосок, то приятный баритон корнета или низкая октава военного чиновника. Конечно, относительно разнообразия костюмов и нарядности лучше будет промолчать.
Все четыре аллеи, идущие от палаток Красного Креста, получили свои названия. Первая улица, как и всегда, была названа Атаманскою, хотя на ней не было ни одного атамана; вторая называлась—Невский проспект; третья носила названиe—Поэзии и Грусти, и четвертая—Любви.
Эти улицы всегда были оживлены. Здесь коротали свое время люди, так много перенесшее, но не потерявшие все же своей жизнерадостности и бодрости. Здесь же, на этих аллеях, можно было получать самыя свежия новости (из авторитетных источников), чуть ли не непосредственно из Москвы, Петрограда, Лондона, Токио, Парижа и проч.
По этим сведениям, уже давно Япония разбила Америку, Деникин, совместно с поляками, взял Москву, Сибирь до Урала уже очищена от большевиков, и всюду возстания и возстания против большевиков!
Увы! Это были только „вести"! Здесь же можно было встретить разных знаменитостей; если кто выиграл партию в шахматы, или нарисовал удачно карикатуру, картинку, то об этом сейчас же можно было здесь узнать. Были у нас и поэты, время от времени разражавшиеся ,,гениальными'' произведениями в прозе и в стихах.
Был и любительский драматический театр, где ставили даже такия пьесы, как ,,На дне'' Горького.
Театр, концерты и прогулки по улицам Поэзии и Грусти привели кое-кого к намерении, под охраной доблестной китайской стражи и просвещенных граждан этой страны, зажать в своем собственном балагане тихим семейным счастьем. Для этого требовалось немногое: износить две пары сапог (чего не было даже у самого Бакича) по улицам разных названий и затем закрепить создавшуюся симпатию самым законным русским браком. А где же церковь и венцы?
Но в этом остановки не было. Влюбленный в один день устраивал прекрасную таловую походную церковь. Сюда приносили иконы из батюшкиного походного ящика. Влюбленная подруга в тот же день делала из лыка чудные венчальные венцы. Полковому батюшке,—что? Привычное дело.
Только посмотрит внимательно в лицо: русский ли, мол, а то можно по ошибки и китайца обвенчать. Самым серьезным образом, в течение лета 1920 года было обвенчано в таловой церкви и лыковыми венцами свадеб больше десяти. Конечно, выдавалась соответствующее документы, как и у нас на Св, Руси. Итак, часто наряду с трагическим можно было видеть и комическое.
Все же положение русских в лагере, в общем, было безотрадным. Лето стало уже проходить, а отряд продолжал жить на летнем положении. Всех пугала зима. Из отряда началось массовое бегство в разныя стороны, но больше всего на Ургу и далее, откуда многие имели в виду добраться до частей атамана Семенова, или проехать на Восток.
На зимовку отряду не разрешили разместиться среди китайского населения, а приказано было китайскими властями тут же, на месте летнего расположения, вырыть зимние землянки. До этого все ждали, что на зиму их переведут куда-нибудь среди населения, а потому такое распоряжение тяжело подействовало на всех.
Роющие землянки говорили, что они роют себе могилы. Пожалуй, это походило на правду. Жизнь в сырых землянках, без топлива, обмундирования и при полном недоедании могла сказаться на лагере гибельно. Врачи предсказывали цынгу и другие неизбежные эпидемии.
В конце августа 1920 года, с большой грустью разстался я с русским лагерем, имея целью проехать на Восток, через Великий китайский караванный путь, до Пекина. Я не знаю, как этот лагерь перенес зиму этого года, и что с ними сталось вообще ... Боюсь и думать об этом.
О том, как эти люди попали в лагерь и стали изгнанниками из родного отечества, перенося невероятныя трудности, лишения и национальные унижения — я считал своим долгом поведать в этом скромном повествовании. Записки мои весьма кратки, они не захватывают сотой части той действительности, которой я и многие другие были свидетелями.
Эта действительность выражалась в разных ярких особенностях: беззаветная преданность своему долгу истинных сынов своего отечества; траурный путь от Урала вплоть до границы Китая; те дикие азиатския степи, где теперь с миром покоятся былые бойцы в забытых могилах ...
Бедныя казачьи и крестьянские избушки, киргизкия сакля ... И берега почти никому неведомой китайской речка Эмиль, которой волей судеб предначертано было приютить у себя мужественных людей, достойных граждан своей Родины.
В тени угрюмаго Тарбагатая, под тихое журчание струек Эмили, несутся к тебе, о наша далекая Матушка-Россия, благословения, надежды и мечты многих преданных и верных твоих сынов . . .
И. Еловский Пекин, 10 марта 1921 г.
В связи с трудностями сканирования, приносим извинения за большое число опечаток, не поддавшихся сканированию.
Футболку "Провидѣніе" можно приобрести по e-mail: providenie@yandex.ru
Застолби свой ник!
Источник — http://myaktobe.kz/
