Предисловие

Симбирская ложа

Деньги (масонских) пожертвований

Тайнами окутана вся жизнь

Знаменитое путешествие

Навязывается образ

Что же происходило?

Французская революция

Каждый народ должен знать

Литература (источники)

Помочь, проекту "Провидѣніе"

Предисловие

После городской суеты порой каждому человеку хочется окунуться в природный оазис, ощутить своё единение с Природой. И хотя таких мест в наших городах не так много, но именно они становятся излюбленными уголками отдыха. Как приятно бывает убежать от шума в городской парк или сквер. Излюбленное место отдыха многих ульяновцев – сквер Карамзина.

А что мы знаем о нашем земляке? Какой это был человек? Чем он жил, и что вдохновляло его на творчество? Попробуем разобраться и проанализировать, руководствуясь и фактами из биографии, и произведениями этого человека. Давайте посмотрим, что дал он своим потомкам и какую роль он сыграл в истории своего края и истории страны в целом… О детстве и юности писателя нам известно немного, так как Карамзин не оставил после себя никаких автобиографических заметок. Это человек, у которого жизнь была скрытна и таинственна.

Николай Михайлович Карамзин родился в царствование Екатерины II, 12 декабря (по старому стилю – 1 декабря) в семье отставного капитана Михаила Егоровича Карамзина. Это был небогатый дворянский род. Фамилия «Карамзин» восходит к тюркскому «Кара-мурза» («кара» – чёрный, «мурза» – князь, господин; от него и сохранилось прозвище Карамзиных). Точное место рождения доподлинно неизвестно: исследователи называют в качестве его малой родины то село Михайловка Симбирской губернии (ныне Бузулукский район Оренбургской области), то поместье Знаменское Симбирского уезда Казанской губернии, то село Богородское на территории Симбирского наместничества Казанской губернии, то Симбирск.

Как бы то ни было, детство Карамзин провёл в селе Знаменском Симбирского уезда и в самом Симбирске, где семья Карамзиных проживала с осени по весну. Свой тихий нрав и склонность к мечтательности он унаследовал от матери Екатерины Петровны (урождённой Пазухиной), «он любил грустить, не зная о чём», и «мог часа по два играть воображением и строить замки на воздухе». Хоть Екатерина Петровна и была намного моложе своего мужа, умерла она рано, оставив троих сыновей – Василия, Николая, Фёдора – и дочь Екатерину. Коле тогда было три года. Через год, в 1770 году закончился положенный траур, и Михаил Егорович женился во второй раз на Евдокии Гавриловне Дмитриевой, родной тётке поэта Ивана Ивановича Дмитриева, ставшего впоследствии самым близким другом Карамзина. От этого брака у Михаила Егоровича было несколько детей. Евдокия Гавриловна умерла в 1774 году.

Семейный врач, немец, был и воспитателем, и учителем мальчика. С раннего детства Коля читал книги из библиотеки своей матери, в основном французские романы. Когда они были прочитаны, домашнее образование закончилось. На одиннадцатом году жизни Карамзина, на него, как на хорошенького мальчика, обратила внимание их соседка Пушкина и начала воспитывать его по-светски: учить французскому языку, баловать, приучать к светским приёмам, ласкать. Это продолжалось не более года: отец, по соображению Л.И. Поливанова, испугался такого влияния, и по совету соседа Теряева, отдал сына в симбирский пансион Фовеля. Позднее учение Карамзина продолжилось в дворянском училище Симбирска. В 1778 году он был отправлен в Москву для дальнейшего образования в частном пансионе Иоганна Шадена, находившемся в немецкой слободе. Там давалось в основном гуманитарное образование. В эти годы Николай Карамзин в совершенстве овладел немецким и французским языками.

В 1783 (в некоторых источниках указан 1781) по настоянию отца Карамзин был определён в Преображенский полк в Петербурге, куда записан был ещё малолетним. В этом же году отец скончался, и Карамзин 1 января 1784 вышел в отставку в чине поручика и уехал в Симбирск, где вступил в масонскую ложу «Золотой венец» («Златой Венец»), учеником. «Я был обстоятельствами вовлечён в это общество в молодости моей», – писал он. Масонство было создано, как определённый механизм управления обществом с помощью тайных организаций. Масонство – это всегда мафия. Масоны участвовали в самых разных по названию и по декларируемым принципам организациях, часто использовались самые благородные по названию. Но реальная деятельность масонов – всегда тайная и скрытая, и никогда не соответствует их декларациям. Масоны считали и считают себя элитой, а всех непосвящённых считают профанами и толпой, хотя сами всегда являются профанами и одурачиваемыми людьми. Тайные масонские организации и их хозяева являются истинной причиной всех революций и всех мировых войн. Помните, как говорил следователь Максим Подберёзовиков из фильма «Берегись автомобиля: «Никакое хорошее дело не может сопровождаться ложью и обманом».

Вступавший давал клятву: «…Я обещаю быть осторожным и скрытным; умалчивать обо всём том, что мне поверено будет, и ничего такого не делать и не предпринимать, которое бы могло открыть оное; в случае малейшего нарушения сего обязательства моего подвергаю себя, чтобы голова была мне отсечена, сердце, язык и внутренная вырваны и брошены в бездну морскую; тело мое сожжено и прах его развеян по воздуху... Страшися думать, что сия клятва, – говорилось в уставе, – менее священна, нежели те, которые ты даёшь в народном обществе; ты был свободен, когда произносил оную, но ты уже не свободен нарушить тайны, тебя связующа; безконечный, которого призывал ты в свидетели, утвердил оную, бойся наказаний, соединенных с клятвопреступством; ты не избежишь никогда казни твоего сердца и ты лишишься почтения и доверенности многочисленного общества, имеющего право – объявить тебя вероломным и безчестным». Текст был скреплён собственной кровью.

Симбирская ложа

Интересно, что Симбирская ложа, в которую вступил Карамзин, была особой. Н.А. Мотовилов писал в 1866 г. Императору Александру II, что эта ложа, наряду с Московской и Петербургской, сосредоточила в себя весь яд якобинства, иллюминатства, цареборчества и атеизма. Окончив в 1826 г. Казанский университет, Николай Александрович, «вскоре познакомился с Симбирским губернским предводителем дворянства князем Михаилом Петровичем Баратаевым и вскоре сблизился с ним до того, что он открыл мне, что он грандметр ложи Симбирской и великий мастер Иллюминатской петербургской ложи. Он пригласил меня вступить в число масонов, уверяя, что если я хочу какой-либо успех иметь в государственной службе, то, не будучи масоном, не могу того достигнуть ни под каким видом».

В ответ на отказ князь Баратаев «поклялся мне, что я никогда и ни в чем не буду иметь успеха, потому что сетями масонских связей опутана не только Россия, но и весь мир». И действительно, Н.А. Мотовилов не только не смог получить подходящего места службы, но и подвергся сильнейшей травле. «Не было клеветы, насмешки, тайных подвохов и ухищрений, которым не подвергла бы его политически-сектантская человеческая злоба».

Но не все попадались на крючок. В 1781 г. масон Новиков попытался вовлечь в своё сообщество А.Т. Болотова, однако получил решительный отказ. «Нет, нет, государь! – размышлял по поводу этого предложения Андрей Тимофеевич. – Не на такого глупца и простачка напал, который бы дал себя ослепить твоими раздабарами и рассказами и протянул бы тебе свою шею для возложения на неё петли и узды, дабы тебе после на нём верхом ездить и неволею заставлять всё делать, что тебе угодно. Не бывать тому никогда и не разживаться, чтоб дал я тебе связать себе руки и ноги…». Так что были люди, которые всё понимали и в ту пору…

Николай Михайлович Карамзин Город Симбирск имел давние масонские традиции. Если по всей России ложи начали открываться в самом конце XVIII – в начале XIX вв., то в Симбирске первая масонская ложа «Золотой Венец» появилась еще в 1784 году. Основатель её – один из активнейших деятелей московского масонства, член новиковского «Дружеского учёного общества», Иван Петрович Тургенев. Тургенев являлся Великим мастером ложи, а управляющим мастером – симбирский вице-губернатор А.Ф. Голубцов. В конце XVIII века в Симбирске был построен едва ли не единственный в России масонский храм во имя Св. Иоанна Крестителя. Этот храм был выстроен специально для заседаний членов ложи «Златого Венца» симбирским помещиком В.А. Киндяковым в своём поместье Винновка (ныне в черте города). Киндяков являлся одним из немногочисленных губернских подписчиков изданий Н.И. Новикова. Здесь бывали близкие знакомые Карамзина – И.П. Тургенев и И.И. Дмитриев; братья ложи «Ключа к Добродетели», которую возглавлял князь-декабрист М.П. Баратаев. В храме… не служились литургии, а проходили собрания симбирской масонской ложи «Златого Венца», в которой и состоял молодой Николай Михайлович Карамзин.

Этот мрачный храм представлял собой каменное сооружение высотой до 16 метров, круглое в плане, с куполом и четырьмя портиками (на них изображены были масонские символы – урна с вытекающей водой, череп и кости и т.п.). Оно было увенчано деревянной фигурой покровителя ордена. Его берегли масоны всех времён. Руины храма сохранялись до начала 20-х годов XX века. Когда Карамзин состоял во второй масонской степени, его заметил Тургенев, приехавший в Симбирск, и предложил ему отправиться с ним в Москву. Юноша охотно согласился. «Один достойный муж открыл мне глаза, и я сознал своё несчастное положение», – признавался впоследствии Н.М. Карамзин в письме швейцарскому философу и масону Лафатеру. И.П. Тургенев, в свою очередь писал Лафатеру: «Мне чрезвычайно лестно быть поводом ваших выгодных суждений о всей русской нации, нации которая достойна во многих отношениях привлечь внимание столь чтимого мужа, как вы. Русские и вправду начинают чувствовать то высокое призвание, для которого создан человек. Они близятся к великой цели – быть людьми».

В Москве И.П. Тургенев свёл Карамзина с Новиковым, который рад был приобрести «дарового работника и всем своим хотениям и повелениям безотговорочного исполнителя». Так началось это сотрудничество. Новиков был прирождённый организатор. «Грандиозные» замыслы непрерывно кипели в его голове. И он умел их претворять в жизнь. Он умел увлекать людей жарким красноречием. Но не только красноречие привлекало к нему людей, а необычность пути, который он открывал перед ними. Новиков – практик, хозяин и даже делец. Так, например, сын разбогатевшего и ставшего миллионером уральского ямщика Г.М. Походяшин, увлечённый речью Новикова, передал ему огромные суммы на помощь голодающим, а затем на типографские расходы и другие общественные начинания (всего около миллиона рублей). После ареста Новикова и конфискации его книг и типографского имущества, Походяшин умер в нищете. Но до последних минут он считал встречу с Новиковым самым большим счастьем в жизни и скончался, умилённо глядя на его портрет. A.М. Кутузов также отдал всё своё имущество Новикову на общее дело, а после ареста Новикова, он умер в Берлине в долговой тюрьме от голода…

Деньги (масонских) пожертвований

На деньги «братских» (масонских) пожертвований был куплен в Кривоколенном переулке дом, где находилась типография и проживали многие «братья» (по другим данным, этот дом завещал «братству» скончавшийся И.Г. (И.Е.) Шварц, известный масон и близкий друг Новикова). В мансарде третьего этажа, разделённой перегородками на три светёлки, вместе с молодым литератором А.А. Петровым поселился Карамзин. Всё это свидетельствует о большом доверии матёрых масонов юному Карамзину. Ф.В. Ростопчин утверждал, что московские масоны очень ценили нового молодого брата. Петров был старше Карамзина, и его литературные вкусы сложились раньше. У него был талант критика, чему способствовал острый, насмешливый ум и развитое чувство иронии, которой явно не хватало «чувствительному» Карамзину. От Петрова осталось лишь несколько переводов и девять писем к Карамзину. После ранней смерти, его архив был сразу сожжён его братом – осторожным чиновником. В этом доме также жили С.И. Гамалея, A.М. Кутузов и полубезумный немецкий поэт, друг Шиллера и Гёте, Якоб Ленц. Карамзин был доволен своим новым положением и отношением к нему масонов. По свидетельству осведомлённого Д.П. Рунича, «он состоял с многими из них в весьма близких отношениях. Жизнь ему ничего не стоила. Все его надобности и желания предупреждались».

Вскоре, свидетельствовал масон И.И. Дмитриев, «это был уже не тот юноша, который читал всё без разбора, пленялся славою воина, мечтал быть завоевателем чернобровой, пылкой черкешенки, но благочестивый ученик мудрости, с пламенным рвением к усовершению в себе человека. Тот же весёлый нрав, та же любезность, но между тем главная мысль, первые желания его стремились к высокой цели». Карамзин всё больше и больше напитывался масонскими идеями: «Все народное ничто перед человеческим. Главное дело быть людьми, а не славянами. Что хорошо для людей, то не может быть дурно для русских; и что англичане или немцы изобрели для пользы, выгоды человека, то моё, ибо я человек!».

Ох, как эти строки напоминают нашу действительность…

В течение четырёх лет (1785-1789) Карамзин был членом «Дружеского учёного общества». И в мае 1789 г. перед самым своим отъездом за границу, Карамзин будто бы оставил ложу. Более того, он якобы «внезапно порывает с Новиковым и Гамалеей и уезжает, практически убегает в Западную Европу, навстречу революционной буре». Но могло ли такое быть на самом деле? Судьба Мотовилова говорит нам обратное, а ведь он лишь только отказался вступить в ложу… Невозможно поверить, чтобы Карамзин смог так легко нарушить присягу, в которой обязался «во всю жизнь сохранять верность». Ведь он должен был помнить слова мастера: «Надлежит вам ведать, что мы и все рассеянные по всей вселенной братия наши, став днесь искренними и верными вам друзьями, при малейшем вероломстве вашем, при нарушении от вас клятвы и союза, будем вам лютейшими врагами и гонителями… Ополчимся мы тогда жесточайшим противу вас мщением и исполним месть…»

А. Старчевский, упоминал об участии Гамалеи в выработке плана путешествия Карамзина, а Ф. Глинка даже ссылался на слова самого Карамзина, который сообщил ему, что он был направлен за границу на деньги масонов. «Общество, отправившее меня за границу, выдало путевые деньги из расчету на каждый день на завтрак, обед и ужин». Но на допросах его старшие «братья» сохранили тайну. Так князь Н.Н. Трубецкой заявил: «Что же принадлежит до Карамзина, то он от нас посылаем не был, а ездил ваяжиром на свои деньги». Вот только не объяснил, откуда у Карамзина вдруг появились деньги. Недаром архив Карамзина как раз в это время таинственно исчез. Такое с его бумагами происходило, по крайней мере, дважды (не считая пожара 1812 г.): после ареста Новикова и перед смертью. Уничтожал ли он сам свои бумаги или передал их на хранение «братьям»?.. Сам Карамзин объяснял наличие средств для путешествия продажей своему брату части имения, которая досталась ему по наследству от умершего отца. Но в 1795 г., когда состояние Плещеевых пошатнулось, Карамзин «снова» продал имение братьям. Вопрос: что же он продал в 1789? И продавал ли? Так на какие же деньги он отправился за границу?..

Тайнами окутана вся жизнь

Да, тайнами окутана вся жизнь писателя. Редактор «Русского архива» П.И. Бартенев в 1911 году написал в своём журнале о собрании неопубликованных бумаг Карамзина, находившихся у его внуков Мещерских в имении Дугине Сычевского уезда Смоленской губернии. Модзалевский описал альбом дочери Карамзина Екатерины Николаевны Мещерской. Альбом был утрачен во время революции. Интересно, что огромный архив Мещерских, которые владели до самой революции смоленским имением Дугино, сохранился. В Центральном государственном архиве древних актов имеется более двух тысяч бумаг с личной перепиской и с бухгалтерскими счетами вплоть до революции. Но карамзинские бумаги отсутствуют. Всего два-три документа, имеющих косвенное отношение к писателю. Как такое может быть, чтобы бухгалтерские счета сохранились, а карамзинские бумаги пропали? Если они сгорели, то почему уцелели другие?.. Как человек, который так ценил древнюю и новую рукописную память, почему-то не оставил нам своей! Наверное, архив как-то мог помешать созданному образу Карамзина…

Масоны готовили своего питомца для великих дел, он стал первым кандидатом на высшие орденские должности, должен был познать теоретический градус масонства, приобщиться к их конституциям, уставам и другим документам в тайных архивах ордена, совершить путешествие в Западную Европу для встреч с руководством международного масонства. Россия была тогда «провинцией» мирового масонского братства, и Карамзину надо было проехать по всем масонским центрам Германии, Англии, Франции и Швеции.

Знаменитое путешествие Н.М. Карамзина

Итак, знаменитое путешествие Н.М. Карамзина, посланного «лучшими людьми» России – русскими масонами – к «лучшим людям Европы» – своим заграничным собратьям. В путешествие Н.М. Карамзин отправился 17 мая 1789 г. Так как целые периоды в жизни Карамзина остаются для нас совершенно тёмными, обратимся к его заграничному странствию. Основной источник – это «Письма русского путешественника». Перед нами предстаёт сентиментальный путешественник, который часто вспоминает в трогательных выражениях своих московских друзей и при каждом удобном случае пишет им письма. Но реальный путешественник, Н.М. Карамзин, писал им редко и не такие большие письма, на которые так был щедр литературный герой, а сухие записки. 20 сентября, т.е. прошло более четырёх месяцев после отъезда, ближайший друг его А.А. Петров писал Карамзину, что получил от него письмо из Дрездена. Письмо это было очень кратким. Другой ближайший друг, поэт И.И. Дмитриев, получил за всё время одно письмо из Лондона, написанное за несколько дней перед отъездом на родину.

Всё описание путешествия уместилось здесь в несколько строк: «Я пишу к вам на скорую руку, только для того, чтобы подать вам о себе весть, будучи уверен, что вы, друзья мои, берёте участие в моей судьбе. Я проехал через Германию; побродил и пожил в Швейцарии, видел знатную часть Франции, видел Париж, видел вольных (выделено курсивом Карамзиным) французов, и, наконец, приехал в Лондон. Скоро буду думать о возвращении в Россию».

Плещеевы были близки Карамзину, но и они жалуются на редкость и краткость писем Карамзина. 7 июля 1790 года Настасья Ивановна Плещеева писала Карамзину (письмо было отправлено в Берлин через их общего друга А.М. Кутузова – Плещеевы даже не знали, где находится Карамзин): «…я уверена и уверена совершенно, что проклятые чужие краи сделали с тебя совсем другого: не только дружба наша тебе в тягость, но и письма кидаешь, не читав! Я в том столько уверена, потому что с тех пор, как ты в чужих краях, я не имела удовольствия получить ни единого ответа ни на какое мое письмо; то я самого тебя делаю судьею, что я должна из оного заключить: или ты писем не читаешь, или так уже презираешь их, что не видишь в них ничего, достойного ответа».

Как видим, Карамзин и его литературный герой начали отличаться с самого начала.

Навязывается образ

Нам навязывается образ беспечного молодого человека, который ослеплён калейдоскопом событий, встреч и достопримечательностей, со всех сторон бросающихся ему в глаза. И от этого он увлечён то одной, то другой мыслью, и каждое новое впечатление бесследно вытесняет предшествующее, он легко переходит от энтузиазма к унынию. Мы видим поверхностный взгляд героя на вещи и события, это чувствительный щеголь, а не глубокомысленный человек. Его речь перемешана иностранными словами, он обращает внимание на пустяки и уклоняется от важных размышлений. Мы нигде не видим его работающим – он порхает по дорогам Европы, гостиным и учёным кабинетам. Именно таким хотел предстать перед своими современниками Карамзин. Это раздвоение было установлено ещё более ста лет тому назад В.В. Сиповским. Один из путешественников – беззаботный юноша, чувствительный и добрый, отправляющийся путешествовать без какой-либо ясно обдуманной цели. Настроение другого – более серьёзное и более сложное. Его решение отправиться в «вояж» ускорено какими-то неизвестными нам, но весьма неприятными обстоятельствами. Об этом писала его «нежный друг» Настасья Плещеева в Берлин Алексею Михайловичу Кутузову:

«Не все… вы знаете причины, которые побудили его ехать. Поверите ль, что я из первых, плакав пред ним, просила его ехать; друг ваш Алексей Александрович (Плещеев) – второй; знать сие было нужно и надобно. Я, которая была вечно против оного вояжа, и дорого мне стоила оная разлука. Да, таковы были обстоятельства друга нашего, что сие непременно было должно сделать. После этого скажите, возможно ли мне было и будет любить злодея, который всему почти сему главная причина? Каково расставаться с сыном и другом и тогда, когда я не думала уже увидаться в здешнем мире. У меня тогда так сильно шла горлом кровь, что я почитала себя очень близкой к чахотке. После этого скажите, что он из упрямства поехал». И приписала: «А того, кто причиной сего вояжу, вообразить без ужаса не могу, сколько я зла ему желаю! О, Тартюф!».

С.Р. Воронцов Прямо драматические и трагические сцены, какие-то. Неизвестно кого Плещеева называла «злодеем» и «Тартюфом», но связь этих событий с гонениями, обрушившимися в это время на московский круг единомышленников Н.И. Новикова, к которому принадлежал и Карамзин, налицо. Как бы то ни было, но, выехав за границу, Николай Михайлович лично встретился там почти со всеми наиболее известными европейскими масонами: Гердером, Виландом, Лафатером, Гёте, Л.К. Сен-Мартеном. В Лондоне с рекомендательными письмами Карамзин был принят влиятельным масоном – русским послом в Великобритании С.Р. Воронцовым…

В Швейцарии Карамзин познакомился с тремя датчанами. В «Письмах» он описывает их очень дружественно. «Граф любит исполинския мысли!»; «Датчане Молтке, Багзен, Беккер и я были ныне поутру в Фернее, – осмотрели всё, поговорили о Вольтере». В этих скудных строках прослеживается некоторое единомыслие между спутниками. Они посещают Лафатера и Бонне, принимают участие в сватовстве Баггесена и в дорожных радостях и неприятностях молодых датчан. А дружба с Беккером продолжалась и в Париже! Баггесен позже в своём сочинении описал настроения, которые владели им в эту пору: «В Фридберге принесли весть о взятии Бастилии. Хорошо! Справедливо! Прекрасно! Чокнемся, почтальон! Долой все Бастилии! За здоровье разрушителей!»

Карамзин сообщает, что его датские друзья из Женевы «ездили на несколько дней в Париж» и что «Граф с восхищением говорит о своём путешествии, о Париже, о Лионе…» Сведения эти интересны: поездка из Женевы в Париж и обратно, видимо, была делом обычным и несложным. Это надо помнить, когда мы в недоумении останавливаемся перед некоторыми странностями периода, определённого в «Письмах», как женевский. Если верить «Письмам», Карамзин пробыл в Женеве пять (!) месяцев: первое литературное «письмо» из Женевы помечено 2 октября 1789 года, а покинул он её, как мы помним по тем же письмам, 4 марта (фактически ещё позже, в середине марта 1790 года). Согласно «Письмам», путешественник был в окрестностях Парижа 27 марта, а в Париж прибыл 2 апреля 1790. 4 июня того же года Карамзин написал Дмитриеву письмо из Лондона. Если считать, что путь из французской столицы в английскую занимал минимум около четырёх дней, то путешественник пробыл в Париже около двух месяцев. До Парижа, в тексте «Писем» мы видим точные даты, а далее числа становятся какими-то неопределёнными: нередко указан час, но пропущено число. Во многих «письмах» числа вообще отсутствуют – обозначается лишь место «написания»: «Париж, апреля…», «Париж, мая…», «Париж, мая… 1790».

В тексте «Писем» приложено много усилий для того, чтобы представить пребывание в Париже увеселительной прогулкой: «С приезду моего в Париж все вечера без исключения проводил я в спектаклях и потому около месяца не видал сумерек. Как они хороши весною, даже и в шумном, немиловидном Париже! Целый месяц быть всякий день в спектаклях!» Но Карамзин не был театралом. В театре он появлялся редко. Даже переехав в Петербург, где посещение театра входило в почти обязательный ритуал светского общения, Карамзин был редким гостем храма искусств. Тем более бросается в глаза его, в буквальном смысле слова, упоение парижскими театрами. Целый месяц каждый день быть на спектаклях! Неувязочка какая-то. Но при этом он почти ничего не говорит о революции: «Говорить ли о французской революции? Вы читаете газеты: следственно, происшествия вам известны».

Что же происходило в Париже?

Но что же происходило в Париже на самом деле? Со школы мы знаем, что народ восстал и сверг Короля Франции. Началом революции послужило взятие Бастилии. И цель штурма – освобождение сотен политических заключённых, которые там содержались. Но когда толпа достигла Бастилии, в так называемой «пыточной» тюрьме «деспотичного» Короля Людовика XIV, содержалось только семь узников: четверо фальшивомонетчиков, двое сумасшедших, и граф де Сад (вошедший в историю как маркиз де Сад), заключённый в тюрьму за «чудовищные преступления против человечности» по настоянию его семьи. «Сырые, мрачные подземные камеры пустовали».

Так для чего же нужен был весь этот спектакль? А нужен он был только для того, чтобы совершить захват необходимого для революции оружия! Уэбстер писала: «План нападения на Бастилию уже был составлен, оставалось только привести народ в движение». Нам преподносится, что революция была действием народных масс Франции, но «из 800 000 парижан всего лишь около 1000 принимало какое-либо участие в осаде Бастилии… «Да и те, кто был вовлечён в штурм тюрьмы, были наняты «революционными вожаками», так как, по мнению заговорщиков, на парижан нельзя было полагаться для осуществления революции. В своей книге «Французская революция» Уэбстер прокомментировала переписку Ригби: «Осада Бастилии вызвала столь мало смятения в Париже, что Ригби, понятия не имевший, что происходило что-то необычное, сразу после полудня направился в парк на прогулку». Свидетель революции лорд Актон утверждал: «Ужаснее всего во Французской революции не мятеж, а замысел. Сквозь дым и пламя мы различаем признаки рассчитывающей организации. Руководители остаются тщательно скрытыми и замаскированными; но нет никаких сомнений в их присутствии с самого начала».

Для создания «народного» недовольства создавались продовольственные проблемы, огромные долги, для покрытия которых правительство было вынуждено обложить народ налогом, огромная инфляция, разорявшая трудящихся, создавались ложные впечатления, что французский народ влачит полуголодное существование, и внушался миф о «жестоком» правление Короля Людовика XIV. И делалось это для того, чтобы создать впечатление об ответственности за это самого Короля, и вынудить народ присоединиться к уже нанятым людям так, чтобы создалось впечатление революции с действительно народной поддержкой.

До боли знакомая ситуация… Все революции проходят по одному плану… Налицо классический пример заговора.

Ральф Эпперсон: «Правда состоит в том, что до Революции Франция была наиболее процветающей из всех европейских государств. Франции принадлежала половина денег, находившихся в обращении во всей Европе; за период с 1720 по 1780 гг. объем внешней торговли увеличился в четыре раза. Половина богатства Франции находилась в руках среднего класса, а «крепостным» земли принадлежало больше, чем кому-либо другому. Король уничтожил использование принудительного труда на общественных работах во Франции и поставил вне закона применение пыток при дознании. Кроме того, король основывал больницы, учреждал школы, реформировал законы, строил каналы, осушал болота для увеличения количества пахотной земли, и построил многочисленные мосты, чтобы облегчить движение товаров внутри страны».

Французская революция

Французская революция была обманом. Но именно этот урок изучал, и этот опыт перенимал Карамзин. Другого объяснения просто не может быть. Это очевидно. Символично, что Карамзин скончался вследствие простуды, полученной на улицах и площадях столицы 14 декабря 1825 г. – в день декабристского бунта на Сенатской площади. Выезд Карамзина из Парижа и прибытие в Англию также были туманны. Последняя парижская запись помечена: «июня… 1790», первая лондонская – «июля… 1790» (путевые письма помечены только часами: ни дней, ни месяцев на них не обозначено). Карамзин хочет создать впечатление, что он выехал из Франции в конце июня и прибыл в Лондон в начале следующего месяца. Однако есть основания сомневаться в этом.

Дело в том, что имеется реальное письмо Карамзина к Дмитриеву, отправленное из Лондона 4 июня 1790 года. В этом письме Карамзин пишет: «Скоро буду думать о возвращении в Россию». По «Письмам русского путешественника» он покинул Лондон в сентябре. Но по бесспорным документам Карамзин вернулся в Петербург 15 (26) июля 1790 года. «Плавание продолжалось около двух недель», сообщает Погодин. Значит, писатель покинул Лондон около 10 июля. Из этого следует, что по сравнению с Парижем, пребывание в Лондоне было весьма кратким. Хотя в начале путешествия Англия была целью поездки Карамзина, и душа его стремилась в Лондон.

Прибыв из-за границы, Карамзин вёл себя вызывающе, его поведение называют экстравагантным. Особенно это бросалось в глаза тем, кто помнил, каким был Карамзин в масонско-новиковском кругу. Бантыш-Каменский так описывал облик Карамзина, вернувшегося из-за границы: «Возвратясь в Петербург осенью 1790 года в модном фраке, с шиньоном и гребнем на голове, с лентами на башмаках, Карамзин был введён И.И. Дмитриевым в дом славного Державина и умными, любопытными рассказами обратил на себя внимание. Державин одобрил его намерение издавать журнал и обещал сообщать ему свои сочинения. Посторонние лица, посещавшие Державина, гордясь витиеватым, напыщенным слогом своим, показывали молчанием и язвительною улыбкою пренебрежение к молодому франту, не ожидая от него ничего доброго».

Карамзин любыми способами хотел показать публике свое отречение от масонства и принятия, якобы, другого мировоззрения. И всё это было частью какой-то обдуманной программы… И эта программа начала внедряться. Началась «битва» за человеческие души… Философия отчаяния и фатализма пронизывает новые произведения Карамзина. Он пытается доказать читателю, что действительность бедна и только играя в своей душе мечтами можно улучшить своё существование. То есть ничего не делайте, не пытайтесь сделать мир лучше, а просто мечтайте до умопомрачения, ведь «вымышлять приятно». Всё пронизано интересом к таинственному и недоговорённому, к напряжённой внутренней жизни, к миру, где господствуют зло и страдания, и обречённость на страдания. Карамзин проповедуют христианское смирение перед этой роковой неизбежностью. Утешаясь в любви и дружбе, человек находит «приятность грусти». Карамзин воспевает меланхолию – «нежнейший перелив от скорби и тоски к утехам наслаждения». В противовес старой героической классике, где воспевались воинские подвиги, слава, Карамзин выдвигает приятность вольной страсти», «любовь к красавицам», не знающую никаких преград: «любовь сильнее всего, святее всего, несказаннее всего».

Даже в своей сказке «Илья Муромец» он описывает не подвиги богатыря, а любовный эпизод в сентиментальном вкусе, а в повести «Остров Борнгольм» поэтизируется «беззаконная» любовь брата к сестре. Карамзину меланхолику «сумерки милее ясных дней», его «пленяют закатные часы», «когда светило дня на небе угасает»; «приятнее всего» ему «не шумная весны любезная весёлость, не лета пышного роскошный блеск и зрелость, но осень бледная, когда, изнемогая и томною рукой венок свой обрывая, она кончины ждёт». Карамзин вносит в литературу запретные темы, такие как инцест или любовное самоубийство, с якобы автобиографической манерой повествования. Зерно разложения общества было посеяно… Писатель, создавший культ дружбы, был чрезвычайно скуп на душевные излияния, поэтому представлять себе Карамзина «сентименталистом жизни» – значит глубоко заблуждаться. Карамзин не вёл дневников. Письма его отмечены печатью сухости и сдержанности. Писательница Жермене де Сталь, изгнанная Наполеоном из Франции, посетила в 1812 году Россию и встречалась с Карамзиным. В своей записной книжке она оставила слова: «Сухой француз – вот и всё». Удивительно, что французская писательница упрекает русского писателя словом «француз», а всё потому, что она видела в северных народах носителей духа романтизма. Поэтому не могла простить сухости хорошего тона, сдержанной речи, всего, что отдавало слишком известным ей миром парижского салона. Москвич показался ей французом, а чувствительный писатель – сухим.

Итак, первая часть плана была исполнена, зерно дало корни, надо было идти дальше. Настало время переписывать историю, так как общество было подготовлено, проглотив наживку под названием «меланхолия» и «сентиментальность». Что означает отрешённость, равнодушие и бездействие… рабскую покорность.

Каждый народ должен знать

Каждый народ должен знать свою историю. Но нужно сначала разобраться, кто и как эту историю создаёт. В 1803 году император Александр I назначил Карамзина придворным историографом с жалованием две тысячи рублей в год. 6 июня Карамзин пишет своему брату Василию Михайловичу: «Хотелось бы мне приняться за труд важнейший, за русскую историю, чтобы оставить по себе отечеству недурный монумент». Карамзин заботился только о прославлении своего имени. В предисловии к «Истории» Карамзин пишет: «И вымыслы нравятся. Но для полного удовольствия должно обманывать себя и думать, что они истина» – фраза, которая всё объясняет. Восстановить родословную своей Родины, восстановить картину давно минувших событий – важнейшая задача историка и гражданина. Но Карамзин не изучал того, что находил в источниках, а искал в источниках, то, о чём ему хотелось рассказать, а если и этого не находил, то просто «дорисовывал» необходимое… «История государства Российского» – не научное, а политическое произведение.

Михаил Ефимов в своей работе «Карамзинская нелепа» пишет: «Начнём с того, где возник замысел написания «Истории». В начале великой по своим злодеяниям французской революции 1789-92 гг. Карамзин оказывается в Западной Европе… «Если провидение пощадит меня, если не случится того, что ужаснее смерти, т.е. ареста, займусь историей». «Источниковедческая база новых томов расширялась также и благодаря появлению мемуарных свидетельств вроде записок Андрея Курбского (перебежчика и изменника – первого русского диссидента), и Палицина и свидетельств осведомлённых иностранцев. Последние несли важную, часто уникальную, неповторимую информацию, но отличались односторонностью, субъективизмом, а иногда и явной тенденциозностью, принимавшей подчас форму русофобии. К сожалению, гипноз имени Карамзина на русских профессиональных историков не рассеялся и по сей день…»

Итак, Русская история пишется на материалах, которые пропитаны неприязнью и ненавистью ко всему русскому. Карамзин никогда не относился к русской старине и святыне уважительно: «Иногда думаю, где быть у нас гульбищу, достойному столицы, и не нахожу ничего лучшего берега Москвы-реки между каменным и деревянным мостами, если бы можно было там ломать кремлевскую стену… Кремлевская стена нимало не весела для глаз». Его собрат по новиковской ложе архитектор В.И. Баженов начал делать практические шаги к осуществлению этого варварского плана: кремлёвская стена и башни вдоль Москвы-реки были разобраны, и только указ Екатерины II об устранении Баженова от дел и о восстановлении архитектурного ансамбля помешал им достигнуть желаемого.

8 июня 1818 г. Арцыбашев в письме к Д.И. Языкову выражает своё впечатление от знакомства с книгой Карамзина: «Третьего дня получил я «Историю» Карамзина, разрезал листы её с жадностью и принялся читать со вниманием. Что ж представилось глазам моим? Ей-ей, не верю ещё до сих пор сам себе – безобразное смешение посторонщины, недоказательности, безразборности, болтливости и преглупейшей догадочности!.. Тщетно целый век учёные старались очистить историю русскую от нелепостей! Является дурачина и вводит их ещё в большем свете… Вот тебе историограф и давно ожиданная история! Читай, народ русский, и утешайся!.. Что подумают о нас народы просвещённые, когда с критикой прочтут её? По милости старой ключницы, которая, сидя на печи, давила тараканов и всенародно рассказывала глупые сказки, сочтут и нас сказочниками. У меня сердце кровью обливается, когда я об этом подумаю».

Арцыбышев излагал свои «Замечания» просто и конкретно: он указывал том и страницу «Истории», приводил цитату из основного карамзинского текста, сопоставлял её с текстом карамзинских «Примечаний», цитировал опубликованные в тот момент источники и делал выводы: здесь Карамзин фантазирует, здесь искажает текст, здесь умалчивает, здесь говорит как о точно установленном то, что можно лишь предполагать, здесь такие-то данные можно истолковать по-иному. Н.С. Арцыбашев пишет, что у Карамзина «поставлены годовые числа иногда на удачу». Николай Сергеевич отмечает и исправляет массу ошибок у историографа: «довольно красиво, да только несправедливо», «нам осталось дивиться г. историографу, что он не упустил и здесь прибавить от себя», «так великолепно испортил г. историограф слова харатейных списков». «Не надо фантазировать!» – такова его претензия к Карамзину.

В.П. Козлов, пишет: «Для характеристики текстологических приёмов Карамзина в “Примечаниях” представляет интерес и пропуски в опубликованных текстах. К ним он прибегал часто и широко, обозначая их, как правило, отточиями, а подчас и не отмечая свои конъектуры… Иногда пропуски были связаны с теми частями источников, которые противоречили исторической концепции Карамзина… Допущенные сокращения вынуждали Карамзина проводить своего рода литературную обработку: ставить предлоги, местоимения, архаизировать или модернизировать тексты документов и даже вводить в них собственные дополнения (подчас без каких-либо оговорок). В результате в «Примечаниях» появлялся иногда совершенно новый, никогда не существовавший текст».

Так, по замечанию М.Т. Каченовского, описанные Н.М. Карамзиным похождения Марины Мнишек «могут быть чрезвычайно занимательны в романе, казаться сносными в биографии», но не годятся для Истории Государства Российского. Друзья Карамзина отреагировали немедленно: они объявили Каченовского «нравственным защитником» Царя Иоанна Грозного. Знакомая история…

Карамзин закрепил в сознании современников и даже некоторых историков клевету, пущенную ещё немецкими авантюристами Таубе и Крузе, о том, что одна из жён Царя Иоанна Васильевича – Марфа Васильевна Собакина, дочь коломенского сына боярского – была якобы дочерью простого новгородского купца. «…Кажется странным, – писал Ф.В. Булгарин, – что Маржерет, Петрей, Бер, Паерле, многие польские писатели и подлинные акты приводятся по произволу, в подкрепление мнений почтённого историографа, без всякого доказательства, почему в одном случае им должно верить, а в другом – не верить». «До появления в свет IX тома «Истории государства Российского» – говорит Устрялов – у нас признавали Иоанна государем великим: видели в нём завоевателя трёх царств и еще более мудрого, попечительного законодателя».

Карамзин же выставляет Иоанна деспотом и тираном: «Судили Иоанн и сын его таким образом: ежедневно представляли им от пятисот до тысячи новгородцев; били их, мучали, жгли каким-то составом огненным, привязывали головою или ногами к саням, влекли на берег Волхова, где сия река не мерзнет зимою, и бросали с моста в воду целыми семействами, жен с мужьями, матерей с грудными младенцами. Ратники московские ездили на лодках по Волхову с кольями, баграми и секирами: кто из вверженных в воду всплывал, того кололи, рассекали на части. Сии убийства продолжались пять недель и заключались грабежом общим». Одни казни, убийства, сожжение пленных, приказ уничтожить слона, отказавшегося опуститься на колени перед царём… «Описываю злодейства Ивашки» – так писал Карамзин в письмах к друзьям о своей работе. Именно эта личность являлась для него ключевой: «…Быть может, что цензоры не позволят мне, например, говорить свободно о жестокости Царя Ивана Васильевича. В таком случае, что будет история?» Ещё в 1811 году Карамзин писал Дмитриеву: «Работаю усердно и готовлюсь описывать времена Ивана Васильевича! Вот прямо исторический предмет! Доселе я только хитрил и мудрил, выпутываясь из трудностей…».

Сколько ненависти и презрения к русскому Царю. Карамзин сознательно искажает историю правления Иоанна IV, так как он истинный враг всего русского. Но особо «красочно» он описывает миф об убийстве Иваном IV своего сына. Опять же, не принимая во внимание летописи, которые, говоря только о факте смерти: «…Преставися Царевич Иван Иванович всеа Русии...» и ничего об убийстве. Во всех летописях только слова «преставися», «преставление»… И нигде ни единого слова об убийстве!

Француз Яков Маржерет, который около 20 лет служил в России, вернувшись во Францию, написал свои воспоминания: «некоторые считают, что царь убил своего сына. На самом деле, это не так. Сын умер во время поездки на богомолье от болезни».

Но Карамзин обращает внимание только на враждебные иностранные версии и версии представителей антимосковской группировки, у которых даже даты смерти не совпадают с настоящей датой. А в наше время появились неопровержимые доказательства, что и царевич и царь были отравлены. В начале 60-х годов были вскрыты гробницы царя Ивана, царевича Ивана и было обнаружено, что в их костях содержится большое число ртути и мышьяка, количество отравляющих веществ в 32 раза превосходит предельно допустимую норму. И это доказывает факт отравления. Некоторые, конечно, говорят (например, профессор медицины Маслов), что Иоанн болел сифилисом и лечился ртутью, но никаких следов болезни в костях не обнаружено. Более того, заведующая Кремлёвским музеем Панова приводит таблицу, из которой ясно, что и мать Иоанна, и его первая жена, большинство детей, включая царевича Ивана и царя Фёдора, второго сына царя, все они были отравлены, так как останки содержат огромное количество отравляющих веществ… Это так, для справки.

Историк Скрынников, посвятивший несколько десятилетий изучению эпохи Ивана IV, доказывает, что при царе в России осуществлялся «массовый террор», в ходе которого было уничтожено около 3-4 тыс. человек. А испанские короли Карл V и Филипп II, король Англии Генрих VIII и французский король Карл IX самым жестоким образом казнили сотни тысяч людей. С 1547 по 1584, в одних только Нидерландах, находившихся под властью Карла V и Филиппа II, «число жертв… доходило до 100 тыс.». Из них было «сожжено живьём 28 540 человек». В Англии Генриха VIII только за «бродяжничество» вдоль больших дорог «было повешено 72 тысячи бродяг и нищих». В Германии, при подавлении крестьянского восстания 1525 г., казнили более 100 000 человек. И всё же, как это ни странно, Иван «Грозный» предстаёт, как ни с кем не сравнимый, уникальный тиран и палач.

И ещё, в 1580 году царь провёл ещё одну акцию, положившую конец благополучию немецкой слободы. Померанский историк пастор Одерборн описывает это события в мрачных и кровавых тонах: царь, оба его сына, опричники, все в чёрных одеждах, в полночь ворвались в мирно спящую слободу, убивали невинных жителей, насиловали женщин, отрезали языки, вырывали ногти, протыкали людей добела раскалёнными копьями, жгли, топили и грабили.

Однако, историк Валишевский считает, что данные лютеранского пастора абсолютно недостоверны. Одерборн писал свой «труд» в Германии и очевидцем событий не был, но испытывал к Иоанну ярко выраженную неприязнь за то, что царь не захотел поддержать протестантов в их борьбе с католическим Римом. Совсем по-иному описывает это событие француз Жак Маржерет: «Ливонцы, которые были взяты в плен и выведены в Москву, исповедующие лютеранскую веру, получив два храма внутри города Москвы, отправляли там публично службу; но в конце концов, из-за их гордости и тщеславия сказанные храмы… были разрушены и все их дома были разорены. И, хотя зимой они были изгнаны нагими, в чём мать родила, они не могли винить в этом никого кроме себя, ибо… они вели себя столь высокомерно, их манеры были столь надменны, а их одежды – столь роскошны, что их всех можно было принять за принцев и принцесс… Основной барыш им давало право продавать водку, мёд и иные напитки, на чём они наживают не 10%, а сотню, что покажется невероятным, однако же это правда…»

Подобные же данные приводит и немецкий купец из города Любека, не просто очевидец, но и участник событий. Он сообщает, что хотя было приказано только конфисковать имущество, исполнители всё же применяли плеть, так что досталось и ему. Однако, как и Маржерет, купец не говорит ни об убийствах, ни об изнасилованиях, ни о пытках.

Но в чём же вина ливонцев, лишившихся в одночасье своих имений и барышей? Немец Генрих Штаден, не питавший любви к России, сообщает, что русским запрещено торговать водкой, и этот промысел считается у них большим позором, тогда как иностранцам царь позволяет держать во дворе своего дома кабак и торговать спиртным, так как «иноземные солдаты – поляки, немцы, литовцы… по природе своей любят пьянствовать». Эту фразу можно дополнить словами иезуита и члена папского посольства Паоло Компани: «Закон запрещает продавать водку публично в харчевнях, так как это способствовало бы распространению пьянства».

Таким образом, становится ясно, что ливонские переселенцы, получив право изготовлять и продавать водку своим соотечественникам, злоупотребили своими привилегиями и «стали развращать в своих кабаках русских». Михалон Литвин писал, что «в Московии нет нигде шинков, и если у какого-нибудь домохозяина найдут хоть каплю вина, то весь его дом разоряется, имение конфискуется, прислуга и соседи, живущие на той же улице, наказываются, а сам хозяин навсегда сажается в тюрьму… Так как московитяне воздерживаются от пьянства, то города их изобилуют прилежными в разных родах мастерами, которые, посылая нам деревянные чаши… седла, копья, украшения и различное оружие, грабят у нас золото».

Так вот в чём состояла вина Ивана IV. Так для кого писалась история Государства Российского? Тем более, что Пётр I у Карамзина чуть ли не святой, опять же, для кого? Для иноземцев – да. Но для Русской земли и Русского народа – отнюдь… При Петре уничтожали всё русское и насаждали чуждые ценности. Это был единственный период, когда население империи сократилось. Россию заставили пить и курить, сбривать бороды, надевать парики и неудобную немецкую одежду. Считают, что на строительстве Петербурга погибло около 200 000 человек. А что Пётр тоже сына убил – не в счёт? Почему такие привилегии? За что? Ответ понятный.

Вот что пишет Карамзин: «Монарх объявил войну нашим старинным обыкновениям, во-первых, для того, что они были грубы, недостойны своего века; во-вторых, и для того, что они препятствовали введению других, еще важнейших и полезнейших иностранных новостей. Надлежало, так сказать, свернуть голову закоренелому русскому упрямству, чтобы сделать нас гибкими, способными учиться и перенимать. Немцы, французы, англичане были впереди русских по крайней мере шестью веками; Пётр двинул нас своею мощною рукою, и мы в несколько лет почти догнали их. Мы не таковы, как брадатые предки наши: тем лучше! Грубость наружная и внутренняя, невежество, праздность, скука были их долею в самом высшем состоянии, – для нас открыты все пути к утончению разума и к благородным душевным удовольствиям. Все народное ничто перед человеческим. Главное дело быть людьми, а не славянами. Что хорошо для людей, то не может быть дурно для русских, и что англичане или немцы изобрели для пользы, выгоды человека, то моё, ибо я человек! Но сколько трудов стоило монарху победить наше упорство в невежестве! Следственно, русские не расположены, не готовы были просвещаться. Мы же благодарны иностранцам за просвещение, за множество умных идей и приятных чувств, которые были неизвестны предкам нашим до связи с другими европейскими землями. Осыпая гостей ласками, мы любим им доказывать, что ученики едва ли уступают учителям в искусстве жить и с людьми обходиться». Вот и весь сказ. Даже можно не и комментировать…»

И это было начало проекта по лишению нашего народа исторической памяти. Как же вороги хотят, чтобы мы, смотря на историю нашей Родины, на свои корни, стыдились их. Хотят, чтобы мы были уверены, что русские цари были похожи на грязных маньяков, которые устраивали публичные казни, а русский народ смотрел на это с умилением и с благоговением. Маразм… Каждый россиянин может спросить себя: а так ли это на самом деле? И попытаться разобраться. Сам, а не «кто-то»! За нас это уже делали, и не раз. Хватит, пора начинать думать и осознавать свои корни, а, осознав, идти вперёд с гордо поднятой головой!

Мы этого достойны! Достойны все народы, населяющие нашу Родину, потому что мы – одно целое для неё. Мы все её дети. И только все вместе мы сможем отстоять её и вернуть её Великое прошлое. Ведь, осознай мы своё единство, и любой враг будет ничтожен. Так давайте поймём это, наконец, и не посрамим память наших Великих предков!

Н. Горбикова

Литература (источники)

Д. Нефедов «Исторический детектив. Симбирские масоны и демоны революции»
Е.И. Осетров «Три жизни Карамзина»
В.П. Козлов «”История государства Российского» Н.М. Карамзина в оценке современников»
Е.К. Беспалова, Е.К.Рыкова «Симбирский род Тургеневых»
Р. Эпперсон «Невидимая рука. Введение во Взгляд на Историю как на Заговор»
А. Романов «Первый историк и последний летописец»
М. Ефимов «Карамзинская нелепа»
Ю. М. Лотман «Сотворение Карамзина»
Н.Я. Эйдельман, «Последний летописец»
Н.Синдаловский «Кровное родство, или Куда уходят корни петербургского интернационализма»
В.В. Сиповский «О предках Н.М. Карамзина»
Н.М. Карамзин «Письма русского путешественника»
Г.В.Носовский, А.Т.Фоменко «Реконструкция всеобщей истории»
Вячеслав Манягин «Опричнина: царство террора?»
Русский Вестник: С. Фомин «Картина крови, или как Илья Репин царевича Ивана» 27.09.2007
Русский Вестник: «Карамзинская нелепа» 22.02.2005
Народная газета: «Призраки Гончаровской беседки» 06.12.2007
Ульяновский литературно-краеведческий журнал «Мономах» 02.12.2006
Русские портреты XVIII-XIX веков 22.02. 2010
«Золотой Лев» № 255-256

Симбирский курьер 06.03.2012

Помочь, проекту
"Провидѣніе"

Одежда от "Провидѣнія"

Футболку "Провидѣніе" можно приобрести по e-mail: providenie@yandex.ru

Застолби свой ник!

Источник — http://sibirsk.info/